Мои друзья не очень-то любили Алжир и редко заходили туда. Местом их стоянки была закрытая безлюдная бухта, не та, где мы с вами высаживались, а другая, неподалёку от неё. Рядом, за холмом, находилось селение, жители которого охотно торговали с пиратами. Перед владельцем этих мест мы пресмыкались и задабривали его дорогими подарками. По-моему, он изрядно рисковал, принимая нас на своей земле. Тем не менее, мы довольно часто пользовались его гостеприимством. Мне даже посчастливилось провести ночь в его доме. Вечером после ужина мы курили кальян. Я впервые увидел это сооружение и не испытал к нему доверия, но Хайнц, Вернер и шотландец убеждали меня, что большего наслаждения, чем курение гашиша, невозможно себе представить. Наш радушный хозяин не мог допустить, чтобы я остался в здравом уме, в то время как им четверым откроются высоты рая. Мне пришлось принять участие в их священнодействии, и на следующий день меня терзала дикая головная боль.

Конрад усмехнулся. Его досада прошла. Он подумал, что не может злиться на Хооге даже из-за "Вереска".

— У нас с вами много общего, — сказал "приятель магрибских корсаров". — Вы, как и я, действуете по наитию и не терзаетесь из-за ошибок. Феррара такой же, но он постарел. Со мной вам было бы интереснее. Мои друзья не давали мне скучать. Мы постоянно кого-то грабили на море и на суше. К счастью, среди наших жертв не было нидерландцев, поэтому у меня оставалась надежда на возвращение домой. Но я не ожидал, что вернусь так скоро. Причиной послужило недоверие Хайнца к восточному оружию. Он считал, что двуствольные и четырёхствольные нюрнбергские и голландские пистолеты незаменимы в абордажном бою. Шотландец соглашался с ним. Я был единственным человеком, который мог доставить из Голландии всё необходимое, и они решили доверить мне это дело. Хайнц высадил меня неподалёку от Кадиса. Несколько лет назад в тех краях нидерландцев не ожидало ничего хорошего, но теперь испанцы — наши союзники против французов. Я добрался до берега на парусной шлюпке в компании Ибрагима. Это сокровище я купил у Хайнца из чистейшего человеколюбия, поскольку никогда особенно не нуждался в слугах, а уж тем более, в таком слуге. Мальчишка изо всех сил старается быть мне полезным. Я хочу попросить вас отнестись к нему снисходительно. Его любовь ко мне сильно преувеличена и часто приобретает забавные формы. Говорить с ним об этом нет смысла. Он не в состоянии понять, чем я недоволен.

— Да уж, — пробормотал Конрад, — такого идиота я ещё не видывал.

— Я помирю вас, — пообещал Хооге. — Впрочем, вы, как и я, превосходно обходитесь без слуг и друзей. Вам удалось расположить к себе мою мать, и теперь у вас надёжная защита. Но имейте в виду, я рассказал вам о себе вовсе не потому, что перебрал за обедом и решил покаяться в грехах. Мне вполне довольно Ибрагима, чтобы почувствовать себя языческим божком. Ваше поклонение — это уже слишком. Мои заслуги не настолько велики. Тогда, во время шторма, я случайно оказался рядом с вами. Меня ведь тоже могло смыть за борт, если бы я не успел схватиться за ванты. И сегодня я вполне мог разминуться с вашими "гостями", но опять же по странной случайности Феррара задержал меня дольше, чем требовалось. Ему неожиданно вздумалось изменить условия нашей сделки и выторговать для себя кое-какие поблажки. Вероятно, за его спиной в тот момент стоял ваш ангел-хранитель, ибо его самого вряд ли защищают небесные силы. Когда я уходил, те трое уже были возле дома. Они показались мне подозрительными и я, сам не знаю зачем, решил понаблюдать за ними…

— Наверное, я сделал глупость, — холодно заметил Конрад. За несколько часов, проведённых в доме Хооге, он испытал столько унижений, что грубоватый тон Альфреда, упорно отказывающегося принимать заслуженную благодарность, не слишком больно задел его самолюбие. — Мне действительно не за что вас благодарить. Вы ведь заранее знали, что ваши друзья попытаются захватить "Вереск". Не понимаю, зачем вам понадобилось защищать нас от них? Разве они не поделились бы с вами?

— Не обижайтесь, — примирительно сказал Хооге. — Мне не хочется, чтобы вы считали меня лучше, чем я есть. С Феррарой я знаком давно. Подобных людей не жаль. Он знал, на что шёл, заключая со мной сделку. Но ваше присутствие на "Вереске" многое изменило. Дети и женщины не должны участвовать в мужских делах. Это вынуждает мужчин менять свои планы. Я не мог допустить, чтобы вы оказались в руках моих сообщников.

— Феррара не говорил вам, что решил взять меня с собой в Смирну?

— Нет. До отплытия я даже не подозревал, что у него есть воспитанник.

— Значит, я помешал вам вернуться к магрибским корсарам?

— Почти что так. Вы заставили меня вспомнить о том, что я европеец и христианин, и что в Амстердаме меня ждут… Но было кое-что ещё. Когда мы высадились в Магрибе, я не увидел Хайнца. Его прикончил кто-то из своих после того как я отправился в Европу. А Вернера убили вы, ваша светлость, когда изволили стрелять по запертой двери. Он стоял за ней. Помните мертвеца, которого ограбил Дингер? Это и был мой старый приятель Вернер из Гамбурга. Шотландец пошёл ко дну вместе с первой потопленной нами шебекой, так что в Магрибе у меня больше нет друзей…

Несколько дней Конрад провёл в постели. Рана воспалилась и невыносимо болела. Его мучила бессонница. Погружаясь в дремоту, он начинал бредить и пробуждался от звука собственного голоса.

Семейство Хооге не на шутку встревожилось. Старики бранили Альфреда: насколько легкомысленным надо быть, чтобы привести в дом чужого мальчика со свежей раной то ли от шпаги, то ли от кинжала, полученной неизвестно где и как! Боясь неприятностей, глава семьи запретил своим домашним приглашать врача, но, в конце концов, сделал это сам. Врач, пожилой солидный господин, приехал в экипаже, запряжённом откормленной гнедой лошадью, осмотрел больного и успокоил хозяев: умирать их гость отнюдь не собирался.

Фрау Хооге сама ухаживала за раненым, допуская к нему Альфреда лишь на короткое время. Конраду было смешно и досадно слышать, как старики укоряют сына за дружбу с Феррарой, "нажившимся на морском разбое и контрабанде". Они явно ничего не знали о собственном наследнике!

Выбрав удобный момент, когда Альфред был в хорошем настроении, Конрад сделал попытку поторговаться с ним:

— Вы бы оставили нам "Вереск"…

— Зачем? — искренне удивился Хооге. — Феррара прекрасный ювелир. Пусть себе занимается цветными камешками. Теперь у него есть вы, и он должен думать о вашем благополучии, а не о морских приключениях.

Как только мальчик почувствовал себя лучше, хозяева дома устроили ему настоящий допрос. Им было необходимо знать, каким образом он получил ранение. Чтобы выдержать такой напор со стороны двух взрослых людей, требовалось немало сил, а Конрад ещё не успел толком прийти в себя после болезни. Со слезами на глазах он признался, что совершил большой грех и теперь очень жалеет об этом. Нескольких минут, потраченных на слёзы и покаянные рассуждения, ему хватило, чтобы придумать, в чём именно состоял его проступок. Старики услышали рассказ о том, как их гость тайком от своего благодетеля взял его шпагу поиграть с другом по имени Дейк. Этот самый друг — персонаж полумифический — оказался не только неловким, но и трусливым. Получив рану, Конрад был вынужден дать ему слово, что не выдаст его, так как Дейк очень боялся наказания.