Потом я пошел к командиру полка узнать, в чем дело, что это за конференция. Полковник Рыковский, увидав меня, говорит:

— Ах, как жалко, что Вы опоздали!

— А я очень доволен, что «опоздал» и не спешил попасть на конференцию, — ответил я. — А как думаете Вы? Как расцениваете Вы эту конференцию?

На это полковник Рыковский мне ответил:

— Я думаю, что английский генерал сделает доклад, для нас благоприятный, и на этом закончится.

— Нет, Вы ошибаетесь, — сказал я. — Почему Вас заменили вахмистром? Почему Вам обещали подать машину, чтобы отвезти Вас на лечение? И Вы верите, что Дэвис действительно хочет Вас лечить? Нет! Не лечить Вас желает, а выдать советам на виселицу. Ну, бывайте здоровы!

Я вернулся в расположение своей сотни, спросил у хорунжего Л., нет ли у него поесть. Стали есть консервы и галеты. Я говорю хорунжему, как, по моему мнению, должна закончиться конференция. Как вдруг, неожиданно, выходит из кустов семь офицеров, которые умышленно остались от конференции. Первым из кустов вышел подъесаул М. и, обращаясь ко мне, говорит:

— А Вы, господин Т. тоже вильнули от конференции?

— Да! Я к ней готовился со вчерашнего дня, а Вы, видно, только сегодня поняли, что готовится нам гибель? Но, лучше поздно, чем никогда!

Нас, счастливцев, собралось девять человек, но счастье наше не было продолжительным. Подъесаул М. спрашивает меня, что я думаю делать дальше, если с конференции наши не вернутся.

— Я уверен, что они не вернутся, — ответил я. — А план мой — с наступлением ночи переберусь в лагерь Пеггец. Дальше будет видно, что надо делать.

Не успел я высказать свое мнение, как послышался гул мотора и заглох около штаба полка. Мы насторожились. Слышим разговор. Полковник Рыковский спрашивает старшего конвоира, зачем они приехали. Тот ответил, что оказалось, что не все офицеры, означенные в списке, выехали на конференцию, и он приехал за ними, чтобы их забрать.

Полковник Рыковский ответил, что он сейчас же сделает распоряжение вахмистрам собрать всех офицеров, которые остались и привести их к штабу.

Слыша все это, мы не знали, что делать, куда деваться. Я предложил разбегаться, но было поздно. Мы только в кусты, а навстречу нам четыре вахмистра во главе с заместителем командира полка.

— Стой! — и заместитель стал упрекать нас, что мы дезертиры и как нам не стыдно. Я ответил:

— Если мы дезертиры, то вы мерзавцы и предатели; но не забывайте, что сегодня мы, а завтра вы будете перестреляны.

Трое из вахмистров согласились, что нам надо скрыться, но заместитель командира заявил, что он обязан доставить нас к командиру, а дальше его дело.

Спасения нет. Идем к штабу. Там стоит большая машина, около нее два автоматчика и старший конвоир, который гнусно врал полковнику Рыковскому, что конференция задерживается из-за отсутствия некоторых офицеров, и если бы все были налицо, то она уже закончилась бы.

Я не знаю, как чувствовали себя остальные восемь офицеров, но я был вне себя. Быстро пришла в голову мысль, что у меня в кармане заряженный пистолет и, чтобы не даться в руки красным на истязание, я решил при посадке в машину броситься на конвоиров. Это я хотел сделать не из геройства, а лишь для того, чтобы конвоиры убили меня на месте.

Но есть пословица: «Бог не без милости, а казак не без счастья».

Перед тем как садиться в машину, подошел полковой врач, который тоже остался, как больной. У меня мелькнула новая мысль. Я обратился к врачу с заявлением, что, при всем моем желании, не могу сейчас ехать машиной, так как вот уже семь суток болею дизентерией. Врач отлично понимал, чем я «болен» и обратился к старшему конвоиру с просьбой оставить меня как больного. Тот на это согласился. Тогда я набрался смелости и попросил врача оставить также и хорунжего Л. Конвоир и на это согласился, но с тем, что 28 мая, в шесть часов утра, придет машина, которая отвезет нас на лечение.

Итак, из девяти смертников двое остались на свободе до утра, а семь человек ждали распоряжения конвоира для посадки в машину. Последний, отлично владея русским языком, спросил у стоявших около машины:

— А вы, все здоровы?

— Да, здоровы, — последовал ответ с их стороны.

— Ну, садитесь в машину… — мотор загудел, и скоро она скрылась с наших глаз.

Когда осталось нас четверо: полковник Рыковский, хорунжий Л., я и врач, то последний обращается ко мне и говорит:

— А вы находчивы… Чтобы выйти из такого положения…

— Да, господин врач, я прожил в советах 25 лет, из них 10 лет — по тюрьмам, а 15 — в розысках, поэтому я им абсолютно не верю.

После этого полковник Рыковский приказал нам быть завтра к шести часам готовыми для отправки в госпиталь. Я ему ответил:

— Вы верите, что они хотят нас лечить? Они хотят нас уничтожить.

— А что же нам делать?

— Мы с хорунжим Л. к 6 часам утра будем в лагере Пеггец.

— А как же я? Один поеду в больницу? — спросил полковник Рыковский. На это я ему посоветовал:

— Сбрасывайте военную форму, надевайте австрийскую шляпу и пробирайтесь в массу станиц, а там будет видно.

Он послушал моего совета, замаскировался, влился в общую массу, потом ушел в горы, а с гор попал в Белый (Русский — П. С.) корпус полковника А. И. Рогожина.

Когда мы остались вдвоем с хорунжим Л., то решили завтра рано утром идти в Пеггец, где у меня была жена и дочь 17 лет, а у него жена и замужняя дочь, муж которой, есаул П., тоже выехал на конференцию.

29 мая, рано утром, мы с хорунжим пошли на Лиенц. Чтобы нас не поймали вместе, мы пошли разными-дорогами: он по большой дороге, а я правым берегом Дравы. Он дошел благополучно, а я набрел на патруль из восьми английских солдат. Ну, думаю, теперь пропал. Остановили меня и спрашивают:

— Ты кто? Капитан?

Я ответил, что кучер полкового врача, а в руке у меня была старая узда, которая меня и спасла. Сделали мне полный обыск, ничего не нашли, спрашивают, куда иду.

Я ответил, что лошадь ушла в сторону Лиенца и я ее ищу.

— Ну, иди!

Дешево отделался! Дохожу до расположения станиц и вижу у дороги трех родных братьев К. Стоят и решают, как быть. Они меня и мою семью хорошо знали.

— О чем, донцы, задумались? — спрашиваю я, не доходя шагов пятнадцать.

— А, Михаил Григорьевич! Да это Вы? Как Вы спаслись?

— Бог спас.

Я рассказал братьям, как спасся, что за мною идет охота, что в лагерь мне показываться опасно, так как там меня могут выдать, а потому я хотел бы перебыть некоторое время тут. Старший из братьев предложил мне остановиться у них, а сам пошел в лагерь предупредить мою жену, где я. С его братьями я пошел к будке, в которой они жили. На мой вопрос, почему они живут не в станице, а на отшибе, они ответили, что там был штаб генерала Шкуро, в котором они служили. Сказали они, что ходит слух, что Шкуро и его адъютант арестованы.

Пока мы разговаривали, подошла моя жена и дочка со старшим К. Они были очень обеспокоены, потому что хорунжий Л. пришел в лагерь и сказал, что ушли мы вместе, а меня нет. Они думали, что я попался и арестован. Жена рассказала, что есть приказ о вывозе в Советский Союз, что никто ехать не хочет и что духовенство решило выйти на площадь с хоругвями и служить молебен. Проводив жену и дочку до лагеря, я вернулся к братьям К.

На третий день после вывоза офицеров население во главе с духовенством вышло на площадь лагеря Пеггец. Ровно в восемь часов раздались выстрелы, неистовые крики женщин. Я быстро собрался, одел черную шляпу и очки и бросился в лагерь. Навстречу мне бежали из лагеря, я миновал их и наткнулся на цепь английских солдат. Узнав, что я иду к семье в лагерь, они пропустили меня. Не доходя моста, я вновь наткнулся на пост из восьми человек английских солдат с офицером. По их виду было видно, что они удручены всем происходящим на площади лагеря.

На вопрос офицера, куда я иду, я ответил, что к семье в лагерь. Он послал со мною солдата в тот барак, что я указал. Идем, а солдат мне говорит, что казаки должны держаться три дня, а после этого нас никто не тронет. Если же не устоим, то надо уходить в горы.