Рэвенсберд никогда не держал себя независимее, как в эту минуту, когда он стоял и смотрел в глаза пэру. — Мне было бы жаль оставить мой дом, потому что он мне нравится, но в Дэншельде можно найти и другие дома.

Лорд Дэн пошел к двери, надев шляпу.

— Не много же нашел я здесь удовольствия, — заметил он. — Вспоминая, что вы когда-то были нашим слугой, Рэвенсберд, я думаю, что вашей обязанностью было бы поступать иначе.

Раз в жизни румянец вспыхнул на желтом лице этого человека.

— Извините, милорд, я был слугой у высокородного Гэрри Дэна; я не был слугою у мистера Герберта.

Только этого недоставало, чтоб довершить его дерзость. Лорд Дэн надменно ушел; Рэвенсберд проводил его с должным вниманием. У двери мальчик из аптеки подал склянку с лекарством.

— Для мистера Гома, — сказал он.

Это напомнило лорду Дэну другого пассажира, который спасся от кораблекрушения. Он обернулся к Рэвенсберду.

— Мистер Гом еще не уехал?

— Здоровье не позволяет ему ехать, милорд; мы должны были пригласить доктора Грина. Притом он ждет денег.

Лорд Дэн откинул голову назад надменным дэновским движением и ушел. В этом ответе как будто подразумевалось, что Ричард Рэвенсберд подвергался возможности потерпеть убыток от этого, другого путешественника.

«И поделом ему!» — мысленно воскликнул милорд.

Наступил октябрь. Прошедшие недели ничего не принесли с собою. Награда в тысячу фунтов все еще бросалась в глаза Дэншельду в виде объявления на всех видных местах, но ничего из этого не выходило: лакированная шкатулка не отыскивалась, и временами мистер Бент готов был разделить мнение лорда Дэна, что сам Лидни захватили ее.

Браконьерство в лесу лорда Дэна дерзко продолжалось. Дичь выносилась дюжинами, и каждую ночь браконьеры обманывали лесничих. Люди, склонные к насмешливости, говорили, что лесничие прятались нарочно, вместо того, чтоб вступать в драку; что их ленивое управление во время десятилетнего отсутствия лорда Дэна сделало их робкими. Лорд Дэн услышал это и пришел в ярость, которая вылилась на лесничих. Он потерял терпение и готов был сам предложить тысячу фунтов за то, чтобы поймали браконьеров. Охотно дал бы он их, если бы Лидни был пойман с ними, но ничего нельзя было до сих пор выставить против него. Он бывал иногда в лесу по ночам, разгуливая вместе с браконьерами, лорд Дэн это знал, и в это время он почти всегда ходил рядом с Уильфредом Лестером.

Уильфред Лестер — жаль, что мы должны сказать это о нем — так же открыто, как и браконьеры, предавался беззаконным поступкам. Очень горькое чувство, вызванное отчаянием, чувством несправедливости отца в особенности и света вообще, сильно овладело этим молодым человеком. Сквайр вскоре ответил на записку Эпперли и отказался дать прочесть дарственную запись; он писал, что деньги были выплачены его сыну, и, следовательно, чтение записи не приведет ни к чему. Прежде чем прекратились вспышки гнева Уильфреда на этот ответ, стряпчий уехал из Дэншельда во Францию по делам одного клиента. Его отсутствие должно было быть продолжительным, и Уильфред Лестер был не единственный клиент, для которого это было неудобно. Лидни, довольно поздно решившийся посоветоваться с стряпчим о том, как ему следует поступать относительно пропавшей шкатулки, пришел в контору Эпперли на другой день после его отъезда и теперь ждал его возвращения с нетерпением.

Между тем домашние дела Уильфреда Лестера пошли несколько лучше. Сэлли обратилась к какому-то родственнику, которого она называла двоюродным дядей и который жил где-то далеко, и он прислал ей несколько наличных денег, так что она успела получить кредит от разных лавочников. Мистрисс Лестер тайно вздыхала и спрашивала себя со страхом и трепетом, когда будет все это заплачено. Муж ее выказывал то полное равнодушие к возможным последствиям, которое иногда рождается от отчаяния; если бы Сэлли набирала на его счет в кредит на сотни, это было бы для него все равно. Весь гнев Уильфреда Лестера был направлен против отца за то, что он не позволял ему прочесть дарственную запись; он вбил себе в голову, что эта запись докажет, что деньги следует ему выдать и что именно поэтому отказал ему Лестер. Сначала он очень громко и шумно клялся отмстить и достать эту запись каким-нибудь отчаянным способом, потом это сменилось угрюмым молчанием, и он не говорил уже более о своих обидах.

В Дэншельде воцарилось холодное отношение к Лидни, и не по милости намеков лорда Дэна, а от сомнения, весьма естественно происходившего из положения дел. Главы семейств, принимавшие его, начали примечать, что он не говорил, кто он, даже когда знакомство делалось близким, напротив, он хранил молчание на этот счет и спокойно отражал хитрые намеки точно так же, как и прямые вопросы. Начали говорить, что это очень странно, когда молодой человек не говорит ни слова о том, кто он. Когда об этом говорили в присутствии лорда Дэна, он откидывал назад голову с надменным дэновским движением, и губы его презрительно сжимались; этого в соединении с заметным старанием лорда Дэна избегать Лидни было достаточно, чтобы повредить ему. Лидни знал это чувство сомнения и молча подчинялся ему, постепенно удаляясь от домов, где он был принят; он лишь разговаривал с этими семействами, когда встречался с ними, и только. Единственным домом, где он был еще частым гостем, был дом мисс Бордильон, и теперь он иногда бывал у Уильфреда Лестера; редко заходил он и в Дэншельдский замок. Лорд Дэн мало говорил открыто против него, он ожидал доказательств.

Недели через две, в одно ясное, светлое утро, Дэншельд проснулся с испугом. Ночью была схватка между браконьерами и лесничими, и лорд Дэн был взбешен. Несчастные лесничие были побеждены, один даже серьезно ранен, а браконьеры с торжеством унесли свою добычу. Лорд Дэн был вне себя от гнева. Все думали, что этих людей в этот же день посадят в тюрьму.

Бедная Мария Лестер! Она услыхала неприятные слухи, на которые намекнула Тифль, и ужасный страх овладел ею за брата. С дурнотой, с головокружением, с трепетом сидела она дома до тех пор, пока сидеть сделалось для нею нестерпимо, и тогда она придумала предлог пойти в Дэншельд, надеясь услыхать там или подтверждение или опровержение. Она выбрала тропинку в лесу, узкую публичную тропинку, по которой ходило много народу днем, и шла по ней, не зная, что за нею следует Тифль, которая нашла для себя предлог идти в Дэншельд и воспользовалась этим случаем, чтобы не терять из вида мисс Лестер.

Мария прошла половину дороги по лесу и была уже очень близко к Волшебному Кругу, когда встретила Лидни. С радостью бросилась она к нему, он взял ее за руку, и видел, что она не может говорить от волнения.

Что взаимная привязанность, которая, может быть, началась в первый день их встречи на утесах, перешла в страстную, пылкую любовь, было ясно им обоим. Но Мария, однако, теперь дрожала не от любви, а от страха, когда шептала вопрос, слышал ли он новость.

— Я слышал это еще утром, — сказал он с улыбкой, удерживая ее руки в своих.

— Вы знаете… вы знаете… — она едва выговаривала слова от страшного волнения, — какие люди участвовали в этом? Слышали вы о ком-нибудь точно?

— Нет, ходят разные слухи; но мне кажется, что эти удалые молодцы с своим обыкновенным счастьем убежали, так что их не узнают. Я сам видел, как один человек прокрадывался из леса в час утра; но это не мое дело. Я возвращался от вашего брата, где я провел вечер.

Физиономия Марии переменилась, губы ее раскрылись от недоумения, когда она слушала.

— И что скажет мне мистрисс Лестер за то, что я просидел с ее мужем до этих пор, я не знаю, — продолжал он, делая вид, будто не видит, как изменяется ее лицо. — Теперь я иду к ним вот с этим; я обещал Уильфреду.

Он дотронулся до маленькой книжки, которая лежала у него в кармане. Но Мария не могла долее выдержать, даже губы ее побледнели.

— О, это правда? Вы не говорите это для того, чтобы успокоить меня? Вы точно просидели с ним целый вечер?