— Честное слово, слово джентльмена. Пятьдесят гиней будут выплачены и никаких расспросов не сделано. Может быть, вы услышите о ней от ваших друзей.

Бен Бичер-младший — это был он — не обратил внимания на деликатный намек. Перед ним открылось золотое видение, и он был поглощен им.

Но эти два человека так странно встретившиеся, не расстались без того, чтоб не послужить предметом наблюдений. Бен Бичер предложил показать Лидни кратчайшую дорогу из леса к «Отдыху Моряков». На опушке леса Бен Бичер опять пошел в лес, когда Лидни остановил его прощальным словом:

— Вы не подведете меня?

— Не подведу, если шкатулку можно найти. Послушайте, сэр, — прибавил браконьер после минутного размышления. — Не можете ли вы сойтись со мной в лесу? Мне не хотелось бы приходить к вам в «Отдых Моряков».

В эту минуту мимо проходил лорд Дэн. Коттедж Кэтли, раненого лесничего, находился в той стороне, и лорд Дэн медленно шел туда, свернув со своей дороги после встречи с Тифль, чтоб лично осведомиться о здоровье лесничего. Он оставался у больного несколько минут и поспешно возвращался назад, когда звук голосов долетел до его слуха.

Узнав голос Бена Бичера, лорд Дэн подумал о браконьерах, которые в это время наделали ему больших хлопот. Поддавшись минутному побуждению, он прокрался в чащу деревьев так тихо, как сделал бы это сам Бен Бичер, и посмотрел на говоривших. Да, это был Бен Бичер с ружьем в руках; другого лорд Дэн видеть не мог, но был убежден, что это или Дрэк, или Бен Николсон — по росту, он полагал, последний. Он затаил дыхание, потому что этот другой начинал говорить.

— Почему же? — коротко спросил Бичера этот человек.

Лорд Дэн смутно припомнил голос, но это не был голос Николсона.

— По многим причинам, — отвечал Бичер. — Я хотел бы, чтобы нас не видели вместе, сэр, вы понимаете.

«Разумеется, вам этого не хотелось бы, мистер Бен Бичер!», мысленно обратился к нему лорд Дэн из своего тайного убежища.

— Я буду у Волшебного Круга в лесу — на том месте, где мы проходили минуты две тому назад, — завтра в восемь часов, — продолжал Бичер.

— Очень хорошо, — отвечал голос, приводивший в недоумение лорда Дэна. — Я встречусь с вами там в это время…

— Прекрасно, прекрасно, — мысленно повторил лорд Дэн. Я завтра захвачу вас, господа. Чей это голос? Я его где-то слыхал.

Вытянув шею, он хотел рассмотреть, потому что тот, кому принадлежал голос, выходил из леса. Увидев его, лорд Дэн отступил назад.

Лидни!

Его сиятельство протер глаза, думая, не во сне ли он видит это. Ему не пришло в голову, чтобы это свидание могло иметь отношение к чему-нибудь другому, а не браконьерству. Он был чрезвычайно удивлен и заключил, что Уильям Лидни был еще хуже и ниже, чем он считал его.

«Я побьюсь об заклад, что он украл эту шкатулку и убежал вместе с нею из Америки», — думал он.

Лидни уже скрылся из вида, торопясь к «Отдыху Моряков». Он прошел прямо в гостиную Софи, как он делал это часто. Мадам Софи только что заканчивала ужин, состоявший из хлеба и салата с бордоским вином. На ней был кокетливый кружевной чепчик с пунцовыми лентами и черное платье с полотняными манжетками и воротничком.

Лидни села и начала разговаривать, или, лучше сказать, он только начал разговор, чтоб заставить ее разговориться. Когда речь зашла о Бичерах, особенно о младшем, Бене, мистрисс Рэвенсберд покачала головой.

— Хороши эти Бичеры! Старик контрабандист, а сын браконьер. Хороши, хороши!

— Сын очень молод, кажется?

— Ему за двадцать. Старик Бичер женился уже пожилой.

— Этот молодой Бичер, кажется, выше своего звания.

— Мог бы быть, — возразила Софи презрительно, — его мать была очень почтенная женщина, сэр, и имела пожизненный доход; старик Бичер женился на ней не здесь и обманул ее насчет своего положения и средств. Пока она жила, о мальчике заботились, он ходил в школу и все такое, но после ее смерти он сделался дурным человеком и постыдно проводит время.

Услышанное разъяснило то, что удивило Уильяма Лидни — несоответствие разговора и обращения Бена Бичера в сравнении с его званием.

Усевшись на ручке дивана в своей маленькой гостиной, Уильфред Лестер делал искусственных мух для рыбной ловли; солнце ярко светило на него и его занятие. Это было утром после той ночи, о которой мы упоминали в последней главе, и Уильфред более думал о разнообразных событиях этой ночи, чем о своих мухах.

Если бы он был наблюдательнее, то мог бы приметить, что жена его взволнована до необыкновенной степени. Они сидела на диване, положив голову на ручку, противоположную той, где сидел Уильфред. Она казалась прекрасной слабой женщиной; черты ее были болезненно-нежны, голубые глаза неестественно блестящи, светлые волосы принимали оттенок золотистый на солнечном свете. На ней была белая блуза, которая придавала ей еще более болезненный вид. Взглянув на мужа раза два, как будто она желала сказать что-то и не могла, она, наконец, собралась с мужеством отчаяния и голосом робким, так что слова дрожали на ее языке, спросила:

— Куда ты ходил в эту ночь, Уилли?

Уильфред Лестер быстро взглянул на говорившую. Что-то в тоне ее вопроса испугало его совесть.

— Куда я ходил ночью? Никуда особенно, сколько я понимаю. Я был и там, и сям, разговаривал то с одним, то с другим.

— Ты это говоришь всегда, Уильфред, — голос его жены выражал страх, и она, по-видимому, дрожала, когда говорила, — ты брал с собою ружье.

— Да. Замок испортился, и я хотел показать его кузнецу, но лавка была заперта, — отвечал Уильфред, начиная насвистывать веселую народную песню.

Может быть, величайшим несчастьем, которое случилось до сих пор в жизни Эдифи Лестер, было то, что она невольно слышала один разговор несколько дней тому назад. Сэлли гладила у открытого окна в кухне и разговаривала с каким-то прохожим, а Эдифь слышала слова, или, лучше сказать, вопросы о ее муже, от которых ей сделалось дурно.

— Правда ли, что он присоединился к браконьерам? Правда ли, что он участвовал в нападении, в котором чуть было не был убит Кэтли? Правда ли, что он уходил из дома каждую ночь? Если так, его схватят и сошлют.

Эти слова были неприятны сами по себе для бедной молодой женщины, но они сделались еще ужаснее от горячих опровержений служанки. Чрезмерное усердие всегда вредит самому себе, а Сэлли, защищая своего господина, говорила неправду. Она уверяла самым бесстыдным образом, что ее барин никогда не уходил из дома после солнечного заката, и как же мог он уходить, когда он читал бедной больной барыне до тех пор, пока пора было ложиться спать, и ложился в одно время с нею? Грэнни Бин не могла лгать смелее.

Несправедливое уверение, довольно подозрительное само по себе — потому что Уильфред обыкновенно уходил после солнечного заката и иногда не возвращался несколько часов — сделалось еще зловещее от скрытного опасения в голосе Сэлли, которое было очень заметно для Эдифи Лестер. Страшное опасение овладело ею, и хотя, когда она осмелилась задать робкий вопрос Сэлли, эта достойная служанка открестилась от разговора и объявила, что, верно, барыне привиделось это во сне, вред был уже нанесен.

— Зачем ты выходишь всегда по ночам, Уилли?

— О, только для моциона! — отвечал он, опять начиная напевать песню.

Может быть, было бы лучше, если б он иначе ей отвечал: эта притворная беззаботность не достигла своей цели. Эдифь Лестер обладала как здравым смыслом, так и живым воображением, на которое особенно действует страх. Она с криком откинула назад свои волосы, вскочила с дивана в паническом страхе, овладевшем ею, и схватила за руку своего мужа. Уильфред бросил и свое пение, и своих мух.

— Ну, Эдифь, что стало с тобою?

— О, Уилли! скажи мне правду! Был ты с браконьерами, когда они напали на Кэтли?

— Конечно, нет, — Уильфред, по-видимому, говорил теперь серьезно. — Какая же ты глупенькая! Теперь, что ты еще вообразишь? Я столько же способен напасть на лесничего, как и напасть на тебя.