— Вооружитесь сильной волею, храбрые молодцы, — уговаривал он, — не поддавайтесь усталости. Мы с Биллем Гандом готовы еще раз съездить, но вас оставим на берегу собраться с силами, а возьмем других. Вы поедете в третий раз. Желал бы я знать, сколько раз понадобится съездить, чтобы спасти их всех?

Один из спасенных, очевидно, единственный, который был способен говорить, дал ответ. Другие все лежали, или раненые, или истощенные, на дне лодки. Это был худощавый, высокий и проворный моряк, по-видимому, не пострадавший от купания в бурном море.

— Понадобилось бы съездить несколько раз, но вам не придется съездить и в третий, да не знаю, успеете ли и во второй. Пароход раскололся надвое.

— Раскололся!

— Капитан так сказал. Должно быть, пароход ударился о скалу, он страшно трещал.

— Откуда он?

— Из Нью-Йорка. Пассажирский пароход. Благополучное путешествие было у нас с самого начала, а вот каков конец! Прекрасный пароход, совершенно новый, называется «Ветер». Мне не понравилось это название, когда я вступил на него.

— Много пассажиров?

— Сорок или пятьдесят, человек шесть первоклассных, а остальные все второклассные.

Этот разговор шел отрывками, в длинных промежутках, которые позволяли воющий ветер и боровшаяся с волнами лодка. Скоро он прекратился совсем, потому что усилия всех устремились на то, как бы направить лодку к берегу.

Тихий, сердечный говор одобрения приветствовал их; он был бы громче, если бы не воспоминание о том, что храбрым смельчакам осталось еще сделать и как мало было возможности на успех; спасенные составляли такую небольшую часть тех, кого надо было спасти. Когда Уильфред Лестер вышел на берег с лицом, бледным от изнеможения, облитый соленой водой, может быть, он ожидал, что рука отца встретит его и отцовский голос поприветствует его. Если так, то он ошибся. Лестер еще был тут, но он не спешил вперед, он как будто совсем не узнавал Уильфреда. Ах, какую разницу составляет в наших чувствах к друзьям их спасение от вероятной смерти в сравнении с тем, когда они подвергаются ей!

Еще зрительница прибавилась к этой сцене — жена Лестера. Леди Аделаида, пренебрегая ветром, вышла, побуждаемая женским любопытством, и стояла на берегу между мужем и лордом Дэном. Не присутствие ли ее помешало Лестеру обратить внимание на сына, или он уже раскаивался в своем поступке? Уильфред увидал мачеху, но он был слишком занят для того, чтобы посвятить ей более мимолетной мысли.

Он помогал спасенным выходить из лодки, ему даже не хотелось, чтобы кто-нибудь другой коснулся их. Вдруг он обратил свое бледное лицо к толпившимся зрителям, и в голосе его слышался тот же повелительный тон, каким он убеждал к экспедиции.

— Подумал ли кто из вас приготовить теплые постели и развести побольше огня, а то этих бедных спасенных существ не стоило вытаскивать из воды?

Ричард Рэвенсберд первый отвечал, выбравшись несколько из толпы:

— Я могу взять к себе двух или трех; моя жена уже приготовляет для них все дома. Я не мог помогать спасти их, но могу дать приют. Вот здесь стоит повозка, а Джэссоп везет свой омнибус.

Лорд Дэн предложил свой замок и все удобства, какие можно было в нем найти, но замок находился слишком далеко и не мог быть полезен чуть не утонувшим людям. Когда подняли со дна лодки одного человека, он слабо заговорил. На нем не было ничего, кроме рубашки и панталон, он казался пожилых лет, потому что его мокрые волосы, нависшие на лицо, светились проседью при лунном сиянии.

— На какой берег бросило нас? Какое это место?

— Дэншельд.

— Голова моя, — было слабым ответом. — Я озяб. Дайте мне шаль накинуть на голову.

Шалей не было на берегу, но один из зрителей снял с себя шинель и надел ее на спасенного; он слабою рукою закрыл капюшоном голову и лицо, чтобы защитить их от холода, а другой из спасенных, молодой человек, совсем одетый, как будто бросился в море без всяких приготовлений, поспешил помочь ему. Он как будто ухаживал за ним как друг или слуга, а может быть, и только как товарищ-пассажир. Оба были пассажиры, не матросы.

— Мне хотелось бы отвезти его в порядочную гостиницу, — сказал молодой человек. — Есть здесь под рукой такая?

— Моя гостиница близко, — сказал Рэвенсберд. — Мы все сделаем, что можно, для него.

Подъехала повозка и пожилого человека посадили в нее. Младший хотел сесть вместе с ним, но вдруг обернулся и пожал руку Уильфреда Лестера.

— Нечего сомневаться, что мы обязаны вам нашей жизнью. Надеюсь отблагодарить вас лучше, чем могу теперь.

По голосу можно было судить о звании этого человека. Это был голос джентльмена, тон замечательно приятный, произношение утонченное. Третьим сел с ними в карету матрос, у которого голова была очень ушиблена, и повозка отправилась к «Отдыху Моряков». Рэвенсберд побежал вперед все приготовить к их приезду.

Уильфред Лестер начал набирать свою вторую команду. Старик Билл Ганд опять ехал.

— Вас, Дик, я не возьму! — вскричал Уильфред, отталкивая одного человека.

— Почему же? — спросил тот. — Я довольно силен. Я стал сильнее после моей болезни летом.

Может быть, это была правда, но Уильфред Лестер думал о другой причине. У этого человека была жена и семеро маленьких детей.

— Говорю вам, я вас не возьму. Ступайте прочь, Дик, нам нельзя терять времени.

Только Уильфред Лестер произнес эти слова, как звук, соединенный крик многих голосов, донесся до берега по ветру. Тот же самый крик слышался и прежде, когда первые были сброшены с парохода; это был не крик отчаяния, даже не страха, а скорее неожиданный, удивленный крик, который вырывается у нас без мысли об опасности, если нас неожиданно погрузить в холодную ванну.

— Это что такое? — спрашивала толпа.

Ах! Что это такое? Спрашивавшие громко вскрикнули от сочувствия, от ужаса, когда узнали, какой это был крик. Слова спасенного матроса быстро оправдались: пароход раскололся надвое и быстро погружался в воду.

О, спасительная лодка! Еще одна поездка, и она может спасти хоть немногих из тех, кто погрузился в море. Прежде, чем она успеет съездить в третий раз, остальные погрузятся в вечность.

И спасательная лодка опять пустилась в свой безумный путь под одобрительный крик толпы. Но она спасла только одного и сама чуть было не погибла. А когда настала минутная тишь и она могла опять приняться за дело спасения, уже некого было спасать. Жадные волны овладели своей добычей.

Какая же внезапная тишина водворилась на пароходе? Сначала, когда надежда еще существовала, раздавались крики испуга, ужаса, отчаяния, но когда надежда совершенно исчезла из сердца самых энергичных существ, настала тишина.

Не странно ли было это? На пароходе было много людей, сознававших, что они вели не весьма хорошую жизнь, некоторые были даже большими грешниками, и не многие были готовы к смерти. Откуда же происходила эта спокойная, детская безропотность? В чем состояла ее тайна?

На пароходе в числе пассажиров находился пастор. Когда надежда исчезла и нечего было применять усилия к спасению ввиду бушующей стихии, тогда этот добрый человек начал свое дело и все собрались вокруг него в большой каюте. Он стал говорить о милосердии Христа даже в этот последний час; сказал, что если у них осталась хоть минута жизни, они могут надеяться на прощение в грехах. Их прошлая жизнь, как бы ни тяжело лежала она на совести их, не помешает Господу выслушать их раскаяние. Он простит и утешит их, даст им вкушать блаженство на небесах вечно и вечно.

При этих словах служителя Божьего, сказанных с той спокойной серьезностью, которая производит неизгладимое впечатление, какое-то странное чувство спокойствия и упования овладело сердцами всех. Этим умирающим мужчинам и женщинам слова эти казались сходящими с небес, где Иисус Христос встретит их с любовью и милосердием, которые будут продолжаться вечно.

Суетливую ночь провела мистрисс Рэвенсберд. Она, несомненно, обладала находчивостью француженки. Она приготовила теплые постели для потерпевших кораблекрушение, горячую фланель, подкрепляющее питье. Только троих вышеупомянутых отвезли в «Отдых Моряков», другие нашли приют в карауле береговых стражей и в других местах — ах, немного было спасенных!