— Вы страдаете каким-то большим и тайным горем, леди Аделаида. Послушайтесь совета опытного человека и выскажите это горе. Когда эти острые горести высказываются, они теряют половину своей едкости.

Ее единственным ответом было болезненное движение. Она с трепетом закрыла глаза своими исхудалыми руками.

— А когда к горю примешивается укор совести, непременно надо высказать все, потому что эти укоры всегда преувеличиваются; если молчание будет долго сохраняться, эти укоры, как хищный коршун, станут терзать внутренность. Позвольте мне помочь вам. Я догадываюсь, что гневное замечание, сделанное вам лордом Дэном, мучит вашу совесть. Не так ли?

Он намекал на некоторые слова, сказанные лордом Дэном в порыве гнева и огорчения, когда он узнал, что сна сказала неправду, будто ничего не видела на утесах. Он упрекнул ее за то, что она отчасти была убийцей его сына. Если бы она сказала что видела, Гэрри поспешили бы подать помощь и, может быть, его жизнь была бы спасена.

Вы видели то движение тела, которое мы называем «корченьем»: голова наклонена, тело качается взад и вперед. Именно это было с Аделаидой Эрроль при словах доктора.

— Вы правы, — сказала она, и слезы струились сквозь ее пальцы, — я отчасти причиною смерти Гэрри, потому что я могла послать к нему вовремя помощь и не сделала этого. Это будет лежать на моей совести вечной тяжестью. Как я это перенесу? Я не могла бы остаться жива, если бы меня стали судить за это.

— Судить вас за это!

Она отняла от лица свои трепещущие руки и тогда увидала, что тут стоит еще слушатель, которого она не ожидала. Это был Герберт Дэн. Он вошел неслышно во время этой вспышки ее волнения и наклонился через кресло леди Дэн с безмолвным изумлением. Его присутствие как будто заставило ее опомниться и воздержаться; она дала понять мистеру Уайльду, что разговор об этом предмете кончен, придала спокойствие своему лицу и сидела молча, как статуя.

— Я скоро поправлюсь, мистер Уайльд. Пожалуйста, не говорите более о моем здоровье. Джоффри Дэн воротится домой дня через два, и дом не покажется так скучен. Он… о! это вы, мистер Герберт Дэн! Извините.

Она привстала со стула, чтобы отвечать на его приветствие; встала так поспешно, что, казалось, не приметила его протянутой руки. Свидание было прервано. Доктор, в ушах которого еще раздавались ее странные слова: «судить», пошел вниз сделать свой ежедневный визит лорду Дэну, который не переставал быть его пациентом и находился в более ненадежном состоянии здоровья, чем подозревал свет; леди Дэн пошла вместе с ним.

— Я так рад, что вам лучше, Аделаида, — начал Герберт Дэн, когда они остались одни.

Он взял ее за руку, но она отдернула ее.

— Моя возлюбленная, что такое с вами?

— Пожалуйста, не разговаривайте, — отвечала она жеманным тоном. — Мистер Уайльд запретил мне говорить.

Герберта Дэна поразила мысль, что леди Аделаида находится под влиянием какого-то внутреннего и сильного волнения, что притворное ребячество только скрывает признаки этого волнения.

— Мы встретились в первый раз после этой роковой ночи, Аделаида, — продолжал он голосом, исполненным нежного доверия. — Позвольте мне теперь сказать, как глубоко я сочувствую теперь страху, которому вы подвергнулись. Вы должны стараться это забыть; время — великий исцелитель всего. И… о, Аделаида!..

— Я просила вас не говорить со мною, — перебила она таким же тоном, как прежде, но дыхание ее как будто прерывалось, хотя она прилагала все усилия, чтобы это скрыть. — Мне очень жаль, что вы пришли.

Герберт Дэн пристально на нее посмотрел. Он подошел к дивану и сел возле нее, стараясь взять ее руку. Но она тотчас встала и отошла подальше.

— Аделаида, вы избегаете меня?

— Мне хотелось бы спрятаться от всех, особенно от вас, если вы начинаете говорить о прошлом. Я приняла несколько капель воды из Леты; я еще не совсем их проглотила, но это будет скоро, а потом я начну новую жизнь, и никогда, никогда не буду вспоминать о прошлом.

— Растолкуйте мне, что вы хотите сказать? — спросил Герберт.

Он встал и подошел к ней, но она тотчас отошла от него и воротилась к своему месту на диване.

Он облокотился о камин и следовал за нею вопросительным взором. Она на минуту опустила голову, а потом подняла ее с какою-то внезапной решимостью и с бледным румянцем на щеках.

— Право, я не в состоянии говорить много сегодня. Вы слышали, что мистер Уайльд обвинял меня в том, что я отчасти причиною смерти Гэрри Дэна. Была ли я причиною или нет, это, может статься, никогда нельзя будет решить; одно падение могло его убить. Но моя совесть горько упрекает меня в другом — в жестоком обмане. Я должна стараться искупить этот обман.

— Каким образом? — спросил Герберт после некоторого молчания.

— Я посмотрю — я еще сама этого не знаю; совершенно искупить это я, разумеется, не могу никогда. Я надеюсь, вы простите меня за то, что может вам показаться капризом или жестокостью, но я прежде всего должна вас просить никогда не говорить со мною о любви.

— Аделаида!

— Теперь кончено все. В эти дни моего уединения и моей горести я приняла твердые намерения, и ничто не может их поколебать. По крайней мере, я не стану продолжать обманывать Гэрри теперь, когда он умер, хотя я была так бездушна, что делала это, когда он был жив. Я, конечно, часто буду вас видеть, вы будете здесь как родственник, но я попрошу вас забыть прошлое.

— Мне кажется, что этот удар повредил ваш мозг, — отвечал Герберт.

— Нет. Мой мозг так же ясен, как ваш. Пожалуйста, не подходите ко мне; вы не можете изменить мое намерение.

— Чем я вас оскорбил?

— Лично меня ничем. Но я не хочу обманывать Гэрри Дэна, не могу даже от одного страха; я буду думать, что его призрак станет преследовать меня. Он был моим женихом.

— Ведь вы его не любили, — возразил Герберт Дэн, с любопытством смотря на нее.

— Вот то-то и оно. Если бы я его любила, я, может быть, менее сожалела бы о нем — если вы можете понять это чувство. Теперь я его люблю.

— Но не до такой степени, чтобы обвенчаться с его памятью. Наверно, вы не это хотите сказать.

— Может быть, нет. Я чувствую себя такой несчастной в этом доме, что мне кажется, если бы кто-нибудь попросил меня оставить этот дом, я согласилась бы. Позвольте, не с вами, вы вместе со мною обманывали Гэрри. Я прошу у вас извинения, что говорю это, мистер Герберт Дэн; я боюсь, что вы не поймете моих чувств, но, право, это выше моих сил.

— Аделаида, моя возлюбленная, мне кажется, я понимаю ваши чувства и сожалею о них; они пройдут, как пройдет то нервное потрясение, которое испытали вы. Я теперь не буду вас мучить, не стану к вам приставать, я знаю, что вы не любите никого другого на свете, и я согласен выждать время.

Он говорил с нежным вниманием. Аделаида закрыла глаза рукой; она действительно любила только его, а никого другого. Он сделал к ней шаг, когда во внезапном припадке страха, как бы сомневаясь в своей собственной твердости, она встала с кресла и выбежала из комнаты, чуть не наткнувшись на входившую леди Дэн.

— Мистер Уайльд находит моего мужа не совсем здоровым сегодня, — заметила она Герберту. — Мне кажется, он огорчен, Герберт, не получая известия от Джоффри.

Предположение леди Дэн было справедливо. Лорд Дэн не только огорчался, но и сердился; он полагал, что Джоффри уже имел время получить известие и обратить на него внимание.

— Джоффри мог, по крайней мере, написать, если не захотел приехать, — заметил лорд Дэн в тот же вечер своей жене.

Увы! Джоффри Дэн приехал слишком скоро. Не сам он, а его останки. Он находился в окрестностях Рима и занемог одною из тех злокачественных горячек, которые свойственны тому климату, и через три дня умер. Письмо, написанное лордом Дэном и препровожденное к нему банкирами, не успело до него дойти, и он умер, не узнав об участи брата. Его слуга Уилькинз прислал это несчастное известие лорду Дэну. Когда осиротевший отец держал письмо в руке, тело сына было уже по дороге домой. Оно было отправлено из Чивитта-Веккии.