Дело дошло до директора школы. Уже по одному этому можно понять, что подобное происшествие было редкостью. Выяснить причину ссоры и принять соответствующие воспитательные меры поручили учителю математики Генриху Зиновьевичу Энгельсону, известному, впрочем, в школе под именем Геннадия Зиновьевича. Это щекотливое поручение было дано ему не случайно, не потому, что под руку подвернулся. Дело в том, что Геннадий Зиновьевич пользовался в школе авторитетом, многие полагали, что он знает свой предмет, умеет подать его, некоторые утверждали, что он даже любит свой предмет и получает радость от общения с детьми. Такой репутации способствовали и свободная, раскованная манера поведения, прекрасная внешность, несколько спортивных разрядов в прошлом, непреходящая уверенность в своих силах и способностях. Правда, коллег порой коробило постоянное стремление Геннадия Зиновьевича как можно выигрышнее подать самого себя, свои успехи, легким намеком дать понять, что другим на такие успехи рассчитывать, естественно, не стоит. Мол, не дано.
Обладал Геннадий Зиновьевич еще одним ценным качеством, о котором знали в школе, — умением поговорить с людьми, убедить их в собственной правоте, доказать, что его точка зрения единственно верная. Умел Геннадий Зиновьевич поговорить и с учениками, в том числе и с нарушителями школьной дисциплины. Это умение было замечено, я ему нередко приходилось разбираться во всевозможных конфликтах, возникающих из-за невыполнения домашних заданий, нетактичного поведения отдельных учеников, опаздывания на уроки, посторонних разговоров в классе и так далее. И Энгельсон охотно выяснял обстоятельства, проводил мини-следствия, собирал показания потерпевших, свидетелей, Нарушителей, выносил свои решения, свой «приговор» даже в тех классах, к которым не имел никакого отношения ни как учитель, ни как классный руководитель. Иногда, правда, трудно было найти правильное решение, не зная учеников, не зная взаимоотношений в классе, не зная всей подоплеки нарушения, но Геннадия Зиновьевича это обстоятельство нисколько не смущало, и подобными спецпоручениями он занимался, как уже говорилось, в охотку.
Так было и на этот раз. Хотя и Надю и Володю он видел впервые, тем не менее быстро установил, что виноват все-таки Володя. Он не выполнил своих обязанностей, обидел девушку, а это недопустимо в любом случае. Володе было предложено извиниться, что он и сделал перед всем классом. Надя его простила. Конечно, вполне возможно, что в глубине души у нее осталась обида, но она проявила великодушие и в присутствии одноклассников сказала, что прощает обидчика.
Казалось бы, ситуация исчерпана. Но Геннадий Зиновьевич решил, что кашу маслом не испортишь. Он велел Володе Высевко привести в школу родителей. Володя сказал «ладно». Но родителей на беседу с Энгельсоном не пригласил. И вообще ничего не сказал им о неприятности в школе. Отношения в семье были далеко не идеальными, и раздражать родителей своими школьными неурядицами ему попросту не хотелось. Трудно утверждать наверняка, но, возможно, он был прав. Володя, как и прежде, ходил на занятия, получал отметки, встречался с друзьями. Если что и изменилось в его поведении, так это то, что он стал старательно избегать Геннадия Зиновьевича — тот не забывал при встрече напоминать ему о том, что родителей в школу все-таки придется привести. Причем напоминал все более жестко и настойчиво. Начинала постепенно складываться странная ситуация — для обоих, для Высевко и Энгельсона, вопрос «придут ли родители?» приобретал особый характер. Ученик говорил, что родителей приводить уже вроде бы и ни к чему, а учитель настаивал — они должны прийти хотя бы потому, что этого требует он.
Конечно, глядя строгим взором с чисто педагогических позиций, здесь можно усмотреть дерзость ученика, его неповиновение и даже пренебрежение словами учителя. Но если взглянуть на эту ситуацию с тех же педагогических позиций не столь строгим взором, то можно понять и Володю. Ведь, в конце концов, Энгельсон не был его учителем, он был «чужаком», который никогда ничего в их классе не преподавал, которого он совершенно не знал. И его чисто внутреннее, психологическое неприятие настойчивости «чужака», или, скажем, его упрямства, даже навязчивости, можно считать вполне естественным. Мы должны согласиться с тем, что в самом этом требовании — «Родителей в школу!» — какие-то педагогические, воспитательные мотивы обнаружить трудно. Было стремление создать психологическое давление, вызвать состояние угнетенности, подавленности. Надо ли говорить, что прием этот как таковой не имеет ничего общего с настоящим воспитанием. «Без постоянного духовного общения учителя и ребенка, без взаимного проникновения в мир мыслей, чувств, переживаний друг друга немыслима эмоциональная культура как плоть и кровь культуры педагогической... Эмоциональные отношения немыслимы, если учитель встречается с учениками только на уроке, и дети чувствуют на себе влияние педагога только в классе». Эти слова В. А. Сухомлинского как нельзя лучше комментируют создавшуюся ситуацию.
Однако продолжим наш рассказ. Прошла неделя.
И наступил день, которым потом будут датированы первые документы, составляющие объемистый том уголовного дела, документы, позволяющие буквально по минутам воспроизвести всю картину происшествия.
Закончились спортивные занятия у учащихся десятого класса «Д». Учительница физвоспитания Нина Николаевна Гончарик делала последние записи в журнале, поторапливала замешкавшихся в раздевалке учеников. Последними переодевались четверо — Володя Высевко, Олег Галиновский, Олег Зеневич, Евгений Анищенко. Из спортивного зала на лестничную площадку они вышли почти одновременно. Следующий урок был на втором этаже, и они начали подниматься по лестнице. Олег Галиновский был уже на середине лестничного пролета, когда Высевко поднялся на третью ступеньку. Остальные были еще на площадке. В это время из вестибюля вышел Геннадий Зиновьевич Энгельсон. Увидев Высевко, он тут же окликнул его и опять потребовал, чтобы тот привел в школу родителей.
Уточним: учитель стоит на площадке, а ученик — на несколько ступенек выше. Учителю это кажется оскорбительным, он вынужден разговаривать с учеником, глядя на него снизу вверх. Следует очередной наказ привести родителей. «Ладно», — отвечает Высевко. Ответ показался учителю недостаточно учтивым. Его фраза: «Как ты стоишь передо мной?!» И тут же удар в плечо, от которого Высевко скатывается на площадку. Он удержался на ногах. Выпрямился. Оглянулся на ребят, которые остановились на лестнице. Повернулся к Энгельсону, готовый продолжать разговор. Но Геннадий Зиновьевич считает, что разговор окончен. И вообще, что время разговоров прошло. Он размахивается и с силой бьет Высевко в лицо. Тот отлетает на два метра, ударяется головой в дверь, ведущую в вестибюль и падает на цементный пол. Подняться Высевко не может. Изо рта у него показывается кровь, начинаются конвульсии.
— Ладно, хватит притворяться, вставай! — говорит Геннадий Зиновьевич и небрежно, одной рукой, поднимает Высевко. Но не удерживает его, и тот снова падает с метровой высоты, ударяясь головой о цементный пол. После этого Геннадий Зиновьевич уже двумя руками подхватывает Володю и через вестибюль тащит в медпункт. И... запирает за собой дверь.
Все произошло в течение минуты. На площадке и на лестнице все еще стоят пораженные товарищи Володи — Олег Галиновский, Олег Зеневич, Евгений Анищенко. Учительница физвоспитания Нина Николаевна Гончарик выходила из спортивного зала как раз в тот момент, когда Энгельсон размахнулся для удара. Она инстинктивно отшатнулась и прикрыла дверь, но тут же снова распахнула ее — Высевко уже лежал на полу. Энгельсон стоял над ним. Ребята — чуть в стороне. Учительница Пуховская, торопясь на урок, пробегала через вестибюль.
Пока Энгельсон тщетно пытается привести парня в чувство, пока он машет перед лицом Володи носовым платком, озираясь на запертую дверь, давайте зададимся вопросом: что должен делать учитель, который вдруг обнаруживает, что его действия привели вдруг к столь трагическим результатам? Что должен в таком случае учитель, который любит детей, школу, работу, для которого эта работа — главное в жизни?
