— Когда вы собираетесь холостить своих свиней? — поинтересовался я однажды. — Они растут как на дрожжах.

— Займемся этим в самое ближайшее время, — пообещал Бак.

— А почему не сейчас? У меня как раз есть свободная минутка.

— Сейчас не могу. Меня ждут в парикмахерской, я собираюсь привести в порядок голову.

Из всех знакомых мне фермеров Бак был единственным, кто заранее записывался к парикмахеру на стрижку и укладку. У меня не имелось возражений против этого, правда, видеть фермера, который, щеголяя тщательно уложенными волосами, ворошит сено или разбрасывает навоз, было непривычно. Я достаточно бесцеремонно подшучивал над Баком из-за его визитов к своему постоянному парикмахеру мистеру Леруа. Однажды мои подтрунивания едва не привели к ссоре, поэтому я перестал говорить о его волосах. Очевидно, возня с прической доставляла Баку удовольствие.

Уже закончился ноябрь, да и декабрь подходил к концу, когда мы наконец выкроили свободный денек, слишком сырой, холодный и неуютный, чтобы заниматься коровами. В самый канун Рождества мы вошли в свинарник вместе с Эвереттом, мускулистым подручным Бака, и Джоном, студентом ветеринарной академии, работавшим со мной всего лишь второй день. Я рассчитывал, что эта пара сможет справиться с функциями загонщиков, хотя и опасался, что холод и периодически накрапывавший ледяной дождь могут заставить их спасовать.

Вскоре прибыл Бак с двумя ведрами корма. Поставив их на землю, он обернулся в сторону леса и призывно покричал, после чего вылил деликатес из пареной кукурузы в пару деревянных корыт. Буквально тут же послышался топот и приглушенное похрюкивание. Прямо на нас неслось целое стадо разномастных свиней, воодушевленных перспективой получения второго завтрака. Я увидел, как они сильно выросли. У корыт собралась компания из двадцати пяти уже почти взрослых хряков. Это сильно осложняло мою задачу. Процедура, которая четыре месяца назад заняла бы не более двадцати минут, сегодня грозила растянуться на все утро. К тому же пациентам теперь требовалась общая анестезия.

Бак попытался заманить животных в маленький тесный загон, специально сооруженный для этой цели. Мы образовали живую стену, выстроившись углом от изгороди, и, дождавшись, когда свиньи, топая по раскисшей глине, пробежали мимо и устремились к деревянным корытам с пойлом, закрыли за ними ворота из проволочной сетки. Должно быть, в то утро удача была на нашей стороне, обычно свиньям хватает сообразительности, чтобы не поддаться на такие уловки.

— Бак, мы упустили время, они слишком выросли, — заявил я. — Теперь на них уйдет полдня. Вы что-нибудь планировали на сегодня?

Меня так и тянуло спросить насчет парикмахерской, но я вовремя прикусил язык.

— Сегодня я как раз свободен. Нужно только подоить коров, накормить телят, задать корм телкам и быку, вычистить коровник, разложить в кладовой крысиный яд, поужинать, — монотонно перечислял он.

Даже слушать этот бесконечный список было утомительно.

Мы разработали план, согласно которому свиней по очереди следовало загонять в длинный коридор, затем хватать за пятачок, вводить дозу барбитурата в ушную вену, а потом, когда пациент отключится, волоком тащить его из загона. Вскоре передо мной похрапывало шесть крупных хряков. Пока Эверетт и Бак подтаскивали очередных пациентов в импровизированную операционную, Джон обрабатывал операционное поле специальным мылом и фиксировал задние ноги на случай, если анестезия окажется недостаточной. Даже если наркоз окажется неглубоким, животное не должно иметь возможности лягаться, пока ветеринар держит в руках острый скальпель.

Хотя руки мои окоченели, а сам я дрожал от холода, пришлось приняться за работу. Охолостив хряка, я обрабатывал разрез антисептиком, вводил антибиотик и противостолбнячную сыворотку. Разумеется, одежда на мне и моих помощниках быстро промокла и покрылась грязью, а тут еще возникли проблемы с одним из пациентов, очевидно, твердо решившим не соглашаться на операцию. Ловко избежав пленения, он перемахнул через невысокую изгородь и сбежал за холм в болото, где и попытался укрыться в топкой, вязкой трясине. Его бросились гнать обратно; после нескольких пробежек от болота к загону и от загона опять к болоту уровень раздражения участников погони достиг критической отметки.

Внезапно перемазанный грязью Бак подбежал к беглецу, остановившемуся перевести дух в самом грязном и глинистом участке загона, и, совершив внезапный бросок, приземлился прямо ему на спину.

Сам по себе бросок выглядел впечатляюще, но то, что началось потом, могло послужить достойным украшением любого телевизионного шоу. Оседланный хряк громко выражал свой протест, его пронзительный визг был значительно сильнее, можно сказать, оглушительнее любых воплей, которыми остальные свиньи оглашали окрестности во время поимки. Без преувеличения, эти звуки могли бы разбудить мертвого. Некоторые из пациентов, одурманенных анестезией, начали поднимать трясущиеся головы, пытаясь полузакрытыми глазами разглядеть источник душераздирающего визга.

— Помогите! — прохрипел несчастный старина Бак, отплевываясь и отфыркиваясь от глины и помета, летевших из-под свиных копыт.

Охваченный паникой хряк стремился вырваться из рук Бака, беспомощно волочившегося за ним по грязи. Давясь от хохота, Эверетт и Джон навалились на барахтающуюся в грязи пару. Я не мог остаться в стороне и тоже устремился к свинье, но только увяз в глине да потерял оба резиновых сапога, хотя в тот день на мне были высокие сапоги, доходившие до колена, а не какие-то там калоши.

Держа над головой шприц, наполненный двойной дозой анестетика, я второй рукой и замерзшими босыми ногами вносил свою лепту в попытки прижать к земле это животное. Наконец хряк был повержен; с большим трудом мне удалось очистить ему ухо, добраться до ушной вены и сделать укол. Через несколько мгновений визг сменился звучным храпом, и, в конце концов, я выполнил свою задачу.

Все было кончено; мы перевели дух, обозревая поле сражения. Никогда в жизни мне не доводилось видеть подобного зрелища.

Вокруг нас храпели двадцать пять хряков, некоторые из них уже начинали просыпаться. Двое поднялись было на ноги, но, сделав несколько шагов, снова улеглись и погрузились в сон. Нас самих было не узнать — и лица и одежда были вымазаны красной глиной, экскрементами и кровью. Кепка с рекламой гибридной кукурузы, свалившаяся в пылу борьбы с головы Бака, валялась, втоптанная в грязь. Оставалось только запалить костры, чтобы дым от них медленно поднимался к небу, и сцену можно было бы включить в фильм о Гражданской войне, в серию, рассказывающую о том, как янки брали пригороды Атланты.

Не помню, кто из нас расхохотался первым, но вскоре все дружно покатывались со смеха, указывая друг на друга пальцами.

— Интересно, как мы выглядим со стороны? Что подумал бы, глядя на нашу компанию, городской житель? — спросил кто-то.

Тут наш смех перерос в гомерический хохот: взрослые мужчины валяются в грязи вместе со стадом свиней и при этом веселятся, как мальчишки. Причем ради того, чтобы ветчина и сосиски для семейного стола стали вкуснее (понятное дело, на благодарность нам рассчитывать явно не приходилось).

Минут через пять мы уже поливали друг друга из шланга возле коровника рядом с помещением для дойки. На нас оказалось столько глины, что принимать душ пришлось прямо в одежде. Бак все же разделся до нижнего белья, и я с удивлением обнаружил, что даже и там у него глина.

— Бак, я повеселился от души, но мне бы не хотелось испытать это еще раз, — признался я.

— Док, гарантирую вам, на моей ферме больше ничего подобного не произойдет.

Прошло полтора месяца, Бак распродал всех свиней, над которыми мы потрудились, и даже свиноматок. Он не только оплатил мой внушительный счет, но и отлично заработал, хотя больше никогда не занимался свиноводством. Я был рад такому решению — мне вовсе не улыбалось участвовать в подобных сражениях.

— Некоторым людям просто противопоказано заниматься свиноводством, — позднее признавался Бак, — да я и сам из таких.