На бегу засовывая ноги в кеды, неумытый, встрёпанный, с торчащим на макушке хохолком, Матвей выскочил из дома за калитку. Гамбринус выскочил вместе с ним и, придя в отличное настроение, не остался рядом с Матвеем за бузиновым кустом у скамейки, а отправился прямо на середину улицы.

И случилось удивительное: все три группы, которые делали зарядку, увидев Гамбринуса, закричали «Ур-ра!», замахали руками, и даже все три воспитательницы улыбнулись смешному длинному бородатому псу на коротких лапах.

Но Гамбринус смутился. Он не понял — хвалят его или ругают. Он не знал, что за эту ночь стал знаменитой собакой. И он ещё никогда не слыхал таких дружных приветственных криков. На всякий случай он повернулся ко всем хвостом и залез под скамейку и сидел там смирно.

А зарядка продолжалась. И как раз начался в старшей группе бег по кругу. Алёна Ивановна командовала: «Шире круг, шире!» — и все, кто бежал мимо бузинового куста и скамейки, что-нибудь говорили про Гамбринуса, но совсем другое, чем раньше.

— Храбрая! — говорили девочки. — Молодчина! Геройский пёс!

— Настоящая пограничная собака!.. Поймала нарушителя… медаль ей надо! — говорили мальчики.

Из этих обрывистых речей Матвей понял, что все в детском саду знают о геройстве Гамбринуса.

Да разве только в детском саду? Нет! Все жители улицы Зелёной и прилегающих к ней переулков знали о событиях минувшей ночи. Не знала только прабабушка. Потому что ни у прадеда, ни у Матвея языки не поворачивались растревожить её сообщением о своих ночных похождениях.

А прабабушка меж тем удивлялась, почему над головой крепко спавшего Матвея ранним утром оказалось непритворенным окно. А ещё она удивилась, куда с заднего крыльца исчезла цепка, которой она выбивает половики.

Но совсем была потрясена прабабушка, когда в калитку постучалась повариха из детского сада с полной миской всяких вкусных кусочков и сказала:

— Разрешите мне угостить вашу смелую собачку. У нас в детском саду среди персонала только и разговоров, как она вчера поймала злодея. А паренёк-то ваш каков, а? Бесстрашный! И сам-то ваш, не гляди, что старый…

Прабабушка держала в руках миску и не могла прийти в себя от изумления.

— Кто злодей? Как поймал? Какой Сам? Какой паренёк?..

Она задавала поварихе вопросы, но растревоженное сердце уже само подсказывало ответы. Раньше, чем словоохотливая повариха ей объяснила, прабабушка сама всё поняла. Стараясь сдержать сердцебиение, она вежливо поблагодарила за угощение для Гамбринуса.

За завтраком она ничего не сказала ни прадеду, ни Матвею. А прадед сидел за столом и помалкивал, опустив глаза, боясь, что она по глазам обо всём догадается.

Матвей ёрзал на стуле и тоже не поднимал глаз, но по другой причине: он боялся, что прабабушка заставит его после завтрака убирать посуду, а ему сейчас дорога была каждая секунда. И потому, едва заглотнув последнюю ложку каши, он буркнул «спасибо» и удрал из-за стола.

Без Матвея прадед почувствовал себя как-то уж совсем на виду у прабабушки. Он поскорей перебрался в качалку и уткнул нос в газету. Но прабабушка не дала ему читать. Она стала перед ним и грозно потребовала:

— Выкладывай, герой, всё без утайки. Милиция, что ли, без тебя и Матвея никак не могла обойтись?

Прадед вздохнул и отложил газету.

— Не могла, — ответил он. — Нужно было ей помочь.

И стал рассказывать. А она только охала и ахала, и всплёскивала руками, и от волнения так дымила своей сигаретой, что белка на верху дивана стала чихать.

А Матвей в это время открывал калитку, чтобы впустить Панкова и Дёмочкина. Не успел он за ними завернуть вертушку, как на улице за калиткой запрыгал Пискля на своих тонких ногах и заканючил:

— И я с ва-а-ами… А не то скажу-у…

Неожиданно Дёмочкин, который всегда задумывается, рассердился.

— Ну и жалуйся, — сказал он, и кудряшки его запрыгали. — Жалуйся! Надоели твои жалобы!

Никто ещё никогда не видал его таким сердитым.

Пискля повис на калитке. Его жалобные глаза виднелись сквозь щель, а ноги елозили по доскам.

— Это я по привычке, — канючил он. — Я теперь больше не жа-алуюсь…

— Пустим его, — решил Панков.

Пустили и Писклю.

Курточка Панкова оттопыривалась, потому что под ней была спрятана тяпка. В руке он сжимал таинственный целлофановый свёрток.

— А петух? — спросили все трое разом, зорко оглядываясь вокруг.

— Запер я его в сарай, — ответил Матвей.

Они пронырнули под вишнями, путаясь в их тонких ветках, и вылезли как раз на той самой поляне, где прадед вчера вбил четыре колышка.

— Ага, ясно, — сказал Панков. Он сунул свёрток в руки Пискле. — Держи и не дыши, — приказал он.

Панков вынул тяпку и с размаху вонзил её в землю посреди четырёх колышков. Но он не стал вскапывать грядку. Он подцепил кусок дёрна, приподнял его — стала видна земля, проросшая белыми корешками трав.

— Подержите его кто-нибудь, — распорядился Панков, — я под ним пещерку вырою.

Пискля сразу увидал, что под дёрном ворочается дождевой серый червяк, и сказал, что ему, Пискле, никак невозможно руки пачкать, у него в руках важный свёрток. А Матвей не боялся ни червей, ни жуков, он уцепился за толстый, проросший дёрн и держал его на весу, хотя было тяжело. Панков вырыл под дёрном пещерку.

— Теперь будем прятать, — сказал Панков. Он развернул целлофан и осторожно засунул в пещерку тайную вещь. — Опускай.

Матвей опустил дёрн, и он накрыл своей тяжестью, корешками, толщей земли и травой, невидимый тайник.

— Всё! — сказал Панков, вытирая вспотевший нос и щёки черными от земли руками, и улыбнулся.

И Матвей, и Дёмочкин, и Пискля заулыбались в ответ и тоже сказали:

— Всё!

И в эту минуту они увидали Вельзевула. Проклятый петух, наверно, выпрыгнул сквозь высокое оконце сарая и теперь бегом бежал сюда, на поляну. Красная его бородка раскачивалась, гребень свисал на один бок, а крылья были тесно уложены за спиной. Казалось, он торопливо бежит, сдвинув набок кепку и заложив руки за спину, и при этом ругается: «Ко-ко-ко-ко!», занятый только одной заботой — клюнуть. Мальчишки пустились наутёк. Хорошо, что Матвей, когда впускал Писклю, не запер калитку, она оказалась открытой настежь и без задержки выпустила гостей. А тяпку Матвей перекинул им через забор.

Когда они умчались, Матвей повернул вертушку, пошёл к дому и в удивлении увидал, что у них на участке по дорожке преспокойно идёт Капа, доедая кусок пирога. Наверно, опять машина привозила в детский сад продукты, ворота стояли открытые, и Капа отправилась гулять без спроса и вошла сюда в калитку, пока ребята возились на грядке. «Капа!» — хотел строго окликнуть её Матвей. И в ужасе замер. Навстречу Капе по дорожке бежал Вельзевул — голова опущена, клюв вытянут вперёд: «Ко-ко-ко-ко!» — того гляди, клюнет маленькую девочку.

Крикнуть на него? Так он же не выносит крика, от крика его петушиный боевой задор разгорится ещё пуще! Быстрей! Подобраться сзади и схватить его за хвост!

Матвей побежал и внезапно угодил ногой в одну из ям, которые Гамбринус нарыл по всему участку. Острая боль на миг заставила его зажмуриться. А открыв глаза, он увидел необыкновенную картину: Вельзевул как окаменелый стоит на дорожке, а навстречу ему идёт Капа. Она протянула к нему руки ладошками вверх, а на ладошках остатки пирога. Она тихонечко приближается к Вельзевулу и поёт тоненьким голосом:

Петух Вельзевул моргнул глазом и удивлённо спросил: «Ко-ко?»