Прабабушка сейчас же шагнула к забору и присела на корточки. Она просунула руку в щель и погладила круглый затылочек и два хвостика с белыми бантами.

— Здравствуй, крошечка, — сказала она.

Матвей услышал охрипший от слёз голосок:

— Не здравствуй.

— Ну хорошо, не здравствуй, — согласилась прабабушка. — Но отчего же ты плачешь?

Бантики шевельнулись, показался голубой заплаканный глаз и мокрые реснички.

— Я соскучилась без своих мамах и папах, — сказала девочка.

Прабабушка ласково взяла её за пальчики.

— Надо сказать «без мамы и папы», — поправила она. — Погляди на этого мальчика. У него мама и папа тоже далеко, а он не плачет. И у всех ребят в твоём детском саду мамы и папы в городе, а посмотри, какие ребята весёлые. Пойди поиграй с ними, налепи много куличей…

Девочка мотнула своими бантиками.

— Я уже лепила двумями руками, — она протянула на улицу ладошки — все в песке.

— Надо говорить «двумя руками», — поправила прабабушка и стала смахивать с ладошек песок.

А девочке сделалось щекотно, и она засмеялась. И Матвей, глядя на неё, засмеялся.

— Ну, вот как хорошо, — сказала прабабушка. — Как же тебя зовут? — и дала ей конфету. И Матвею дала тоже.

— Ай-бориска! — сказала девочка.

— Тебя зовут Ай-бориска? — удивилась прабабушка.

— Меня зовут Капа, — ответила девочка, разглядывая Матвея. — А конфету зовут Ай-бориска. А этого мальчика как зовут?

— Мотя, — сказала прабабушка.

— Матвей! — громко сказал Матвей. — А конфету — барбариска.

Капа разглядывала его внимательно и серьёзно, нос высунула меж планок забора.

— Он у вас сердитый? — спросила Капа.

— Иногда, — засмеялась прабабушка. — Но ты его не бойся, он только рычит, но не кусается.

Капин голубой глаз зажёгся, как фонарик, от любопытства она привстала там, за забором, на цыпочки.

— А почему у него бидон? — спросила она.

— Мы идём за молоком, — объяснила прабабушка.

— Не надо, — сказала Капа. — У нас и так есть молоко с плюшками. А на улицу нельзя ходить, — прибавила она строго. — На улице ходят только чужие прохожие люди и стадо — корова и её сын — телёнок. Он ещё не корова, но уже бык.

Прабабушка очень удивилась, а Матвей фыркнул. Но Капа строго спросила, глядя на него сквозь щёлку:

— А тебя мама, что ли, пустила на улицу?

— Его прабабушка пустила, мама далеко, — ответила прабабушка. — Иди, маленькая, в группу, иди…

Личико у Капы вдруг вытянулось, глаза взглянули испуганно.

— Зачем она далеко? — спросила она.

— Она в Казахстан на самолёте улетела.

Капа спросила срывающимся голоском:

— Она со всей старшей группой улетела? — и выставила нижнюю губу ковшом: собралась плакать. — Пошли в лес цветы собирать, а сами улетели?..

Матвей сразу всё понял. Он понял, кто Капина мама. Подскочив к забору, он заговорил быстро-быстро, чтоб ни одна её слезинка не успела выскочить из глаз:

— Это моя, моя мама улетела! А твоя мама близко, рядом, в лесу, вместе со старшей группой. Её Алёна Ивановна зовут, да?

Капа кивнула, слеза выскочить не успела.

— Я хочу к ней, — сказала Капа. — Я тоже умею про лес стихи говорить: «Мало леса — береги, много леса — не губи, нету леса — посади». Я даже длинную песню про лес знаю.

— Спой, — попросил Матвей.

Капа помотала бантиками.

— Нет, ты не услышишь такой тоненький мотив. — И сейчас же запела: — «Чи-жик, чи-жик, где ты был?..»

Матвей засмеялся:

— Что-то у тебя непохоже получается.

Капа задиристо тряхнула бантиками.

— А я не про того чижика пою, а про другого.

— Конечно, про другого, — сразу согласилась прабабушка и на Матвея посмотрела строго, хотя это был тот самый чижик.

Подошла воспитательница к Капе за забором.

— А, вот мы где, оказывается! — Взяла Капу за руку и повела к ребятам.

Капа шла задом наперёд и смотрела вслед прабабушке и Матвею.

— А у нас есть откручка! — крикнула она ещё, и тут её не стало видно за беседкой.

А прабабушка и Матвей всю дорогу думали-гадали — что такое за «откручка»?

— Выдумывает всякие слова. Но ничего, в детском саду её научат говорить правильно, — сказала прабабушка.

Матвей взглянул на неё снизу вверх. От панамки на её носу лежала тень, а на щеках и белой блузке прыгали солнечные пятна, пробившиеся сквозь листву. Прабабушка всегда надевала эту нарядную блузку, когда выходила на улицу Зелёную. Матвей сощурился лукаво, точно как прадед, когда поддразнивал прабабушку, и спросил:

— Прабаша, какая ты нарядная, что это ты так нафершпучилась? — И ещё прибавил: — Я уже барбариску схарапал, у тебя больше нет?

На миг прабабушка смутилась. Торопливо достав из кармана конфету, она сказала:

— Мотюша, не вздумай говорить такие слова. И Капа пусть учится говорить правильно. А я уже старая, мне переучиваться поздно.

И хотя проговорила она это строгим голосом, глаза её хитро улыбались. И Матвею подумалось: нет, умеет она говорить правильно, а просто дразнит прадеда, потому что она самая настоящая озорница.

Пришли к палатке. Там стояла очередь: разные тётки, две девчонки и мальчишки на трёхколёсных велосипедах тоже сидели в очереди. На рулях висели бидоны. Сперва стоять было скучно. Прабабушка попросила одну тётку подвинуться, пошарила палкой в траве, и у самой палатки показал шляпу подосиновик. Вся очередь удивилась, какие бывают чудеса: уж если человек — грибник, так к нему грибы сами навстречу вылезают.

Матвею нравилось, что прабабушку хвалят.

Потом тётки разговаривали про клубнику: пора в землю подсыпать жирного перегноя — его целые залежи за лесом у речушки, — а потом надо сажать усы.

«Какие усы? — удивился Матвей. — Может, бороды тоже нужно сажать?» Хорошо, что вслух не сказал. Ещё послушал, и оказалось, что усы — это молодые отростки, они длинные, во все стороны тянутся от старых кустов, их надо срезать и рассаживать. Одна тётка спросила другую:

— А вы слышали ночью выстрел в лесу?

Другая ответила:

— Какой тут может быть выстрел? Почудилось вам.

Потом мальчишка повесил бидон с молоком мимо руля, ни на что, прямо на воздух, и всё молоко разлил. Он ревел, а прабабушка поскорей дала продавщице денег, и ему налили другое молоко. Больше ничего интересного не случалось, стоять стало скучно. Прабабушка взяла у Матвея бидон и сказала:

— Не стой столбом, Мотенька, подвигайся. Только далеко не уходи.

Матвей пошёл двигаться. Сперва — малыми кругами вокруг палатки, потом — пошире. Стал ходить возле разных заборов — голубых, жёлтых, зелёных, — поглядывать, что там делается на участках возле дач? На дорожке девушка и парень играли в бадминтон. Волан перелетел через забор, не к Матвею, а за угол, на улицу. Матвей побежал туда, перебросил волан обратно, ему сказали спасибо. Подальше за калиткой дяденька копался в моторе «Москвича». Матвей постоял, посмотрел, что там внутри. Но дяденька сказал:

— Иди, иди, мальчик.

Матвей пошёл. Уже палатка и очередь скрылись за углом, когда Матвей остановился ещё у одних ворот. За ними на участке копошились вокруг миски жёлтые, пушистые утята. На воротах надпись: «Злая собака!», нарисована собачья морда с раскрытой пастью, но никто на Матвея не залаял. В миске у утят уже было пусто, а они всё лезли в неё, карабкались, толкались и пищали: крякать они ещё не умели. Никакой утки не было рядом с ними.

— Утя-утя-утя, — тихонько позвал Матвей, только для того, чтобы они повернули головы, поглядели в его сторону. Больше ни для чего.

А они всё не глядели, толкались и лезли друг на дружку.

Он достал из кармана печенье, сунул руку в ворота и покрошил крошки на землю. Что началось! Все утята, переваливаясь, побежали сюда и в один миг всё склевали. И стали высовывать плоские, широкие клювы сквозь ворота на улицу и пищать.