— Если б она знала… Сколько лет она мечтала увидеть, как вы встретитесь…

— Знаю. И мы уговорились доставить ей эту радость. Спере не будет знать, что мы встретились этой ночью и вместе дрались. Пусть порадуется! Мы сделаем вид, что видимся впервые.

Он засмеялся и нежданно показался помолодевшим.

Заулыбалась и Берта.

— Ох, господи! Ты спешишь, а я тут тебя задерживаю! Тебе ведь еще со Сперанцей повидаться надо. Сейчас я тебе отопру… Но только, сынок, позволь сказать тебе спасибо…

— За что?

— За то, что ты сделал и делаешь для всех нас. Другие, которые теперь дерутся рядом с тобой, отблагодарят тебя получше. А такие старухи, как я, только и могут сказать «спасибо, Таго!» Лет нам много, а сил у нас мало…

Таго ласково похлопал ее по плечу и вошел с ней в дом.

Берта засуетилась, отыскивая коптилку, и через минуту на столе вспыхнул огонек.

— Спере, — прошептал Таго.

— Да, — сразу ответила Сперанца, вскочила я села на кровать.

— Да, — повторила она, протирая глаза. — Таго? Ты? Что ты здесь делаешь? Что случилось?

— Тсс! — сказал Таго и улыбнулся. — Ничего плохого. Мимоходом заглянул — вот и все, Пришло в голову зайти тебя проведать,

Он не сводил смеющихся глаз с жены, и перед ним вставало далекое прошлое.

Маленькая Спере и серый ослик… Спере — подросток, бойкая и смелая. Спере — девушка влюбленная и ревнивая. Она жаловалась: почему он танцевал с этой женщиной…

Теперь Спере была матерью того занятного парнишки, которого он оставил там, на болоте, командовать отрядом ребят.

Потому он и захотел повидать ее, когда проходил мимо дома. Чувство глубокой признательности волновало его с той ночи.

Он встрепенулся, улыбаясь, пошарил во внутреннем кармане куртки и что-то достал из него.

— Покажи-ка, что это?

Сперанца посмотрела на сжатый кулак, потом в лицо мужу. Берта тоже подошла, заинтересовавшись.

— Ну-ка?.. Не догадываешься? Нет?

Он разжал пальцы. Что-то блестело у него на ладони.

— О господи! Две маренги! Где вы их взяли? Давненько мы их не видели! — сказала старуха.

Сперанца с улыбкой смотрела на монеты, но губы у нее дрожали: слезы подступили к горлу.

— Они все время были при мне, — сказал Таго, — я только не хотел тебе говорить. Все думал, когда-нибудь, если будет у нас сын, я ему куплю копилку и опущу их туда. Потом позовем Спере и покажем ей. Забавно мне было представлять, какой у тебя тогда будет вид…

Он вдруг осекся, словно голос у него надломился от волнения.

— Бывало по целым дням маковой росинки во рту не держал. Но их никогда не трогал. Позвякивают себе в кармане, и на душе веселее.

Сперанца глотала слезы.

Берта забилась в темный угол, не подавая голоса.

— Но парень теперь у нас совсем взрослый, Спере, он, чего доброго, посмеется над родителями. Мы лучше эти маренги положим под карниз в нашем доме, когда вернемся…

Таго наклонился, поцеловал жену и направился к двери. Он выглянул, осмотрелся и еще раз обернулся к Сперанце.

— До скорого… — прошептал он и быстро вышел, захлопнув за собой дверь.

Сперанца и Берта тут же побежали открыть ее, чтобы посмотреть ему вслед… Но еще только-только забрезжило, и как ни всматривалась Сперанца в предрассветную полутьму, рослая фигура мужа скоро скрылась у нее из виду.

Вскоре пришла Эмилия,

— Ты видела Таго?

— Да. Вчера вечером.

— Он сюда только что приходил.

— Зачем?

— Так. Заходил повидаться.

— Куда он пошел?

— Не знаю. Я его даже не спросила. Он не любит, когда его спрашивают.

— Оно и лучше… Как узнала я вчера вечером, что они дерутся в низине и что наш малый там, мне не по себе стало!

Сперанца схватила руку Эмилии и крепко сжала ее.

— Все кончилось хорошо, — поспешила сказать старуха. — Убитых у нас нет. Ребята еще прочесывают болото, но опасность миновала. Осталось переловить тех, кто уцелел, да они сразу сдаются.

Все трое вошли в дом, и Эмилия продолжала:

— Таго и Джованнино вместе дрались этой ночью. До чего хорошо! Они там и встретились!

— О Иисусе… Он велел не говорить ей… — пробормотала Берта.

Сперанца смотрела то на одну, то на другую.

— Откуда вы знаете? — спросила она.

— Мне Таго рассказал, — ответила Берта.

— А я даже сама его видела, я тоже была там, внизу, — сказала Эмилия. — Нынешней ночью мы сменили товар. Теперь не литературу, а оружие носим.

Эмилия опустилась на кровать, Берта примостилась рядом, глядя на нее с выражением ужаса и восхищения, как смотрела бы на зияющее жерло пушки.

Уже через несколько часов в долине распространилась весть, что болото очищено. Она всех окрылила, как развернутое знамя, вдруг зардевшее впереди. Заждавшиеся люди подняли головы, но тут же склонили их — знамя это оказалось с черной каймой.

Долгожданная радость не веселила. Над гумнами повисла мертвая тишина. Никто не проходил по тропинке, которая вела к дому Сперанцы.

Берта узнала о случившемся, когда была у Элены, и не решилась вернуться домой.

— Что же это! Что же это! — твердила она. — Это нельзя пережить… И как раз теперь, когда все, казалось, кончилось!.. Когда они могли, наконец, жить вместе!.. Можно подумать, что они взвалили себе на плечи горе всех людей.

Розаннина не шевелилась, точно восковая статуэтка, но сердце у нее колотилось так, что видно было, как дрожит жилка на шее. Казалось, оно готово было вырваться из слабой груди.

Сперанца и Эмилия сидели на пороге дома и смотрели на посветлевшее небо.

— Как будто все вымерло, — промолвила Эмилия.

— Да, что-то никто не показывается. Даже Рико с молоком… А ведь в этот час больше всего проходит народу, — самое спокойное время. И Берта тоже не возвращается, — добавила Сперанца.

Ею овладело необычайное беспокойство.

Они помолчали, потом Эмилия поднялась.

— Пойдем узнаем, в чем дело…

Сперанца тоже встала, и они направились к соседним домам.

Сперанца с мучительным усилием попыталась приподнять голову.

Сотрясаясь от жестокой дрожи, она тщетно цеплялась за землю: руки тоже лихорадочно тряслись. Сзади, уткнувшись лицом в грязь, стонала Эмилия. Сперанца отбросила волосы, падавшие ей на глаза, и подняла голову, глядя перед собой невидящим взором.

Под первыми лучами солнца с болота светящейся пылью поднимался туман.

Сперанца уперлась кулаками в землю, с трудом превозмогла дрожь в ослабевших руках, и привстала.

Эмилия все стонала, и Сперанца хотела крикнуть ей: «Перестань!» — но ее не слушался распухший язык.

Ее корчило от боли, точно что-то внутри у нее разрывалось, и по всему телу пробегал нестерпимый озноб.

Наверное, эта боль гнездилась в ее чреве, породившем Джованнино… В груди, вскормившей его… В руках, которые касались его, мыли, одевали, и которым никогда больше не суждено было его ласкать…

В глазах… Они смотрели на него… Они и сейчас видели его чепчик с фестонами, завязанный лентой… Первые холщевые туфельки, в которых он бегал по дому… И этот передничек в белую и голубую клетку, вечно плясавший на нем…

И жестяное ружьецо, блестевшее на стене… Бам! Бам!

Вот отчего у нее болели глаза.

Слишком много образов теснилось перед ее воспаленными зрачками.

И уши тоже болели от множества звуков.

Они слышали веселое посвистывание Таго, его нежный горячий шепот: «Спере, Спере»… И еще явственнее — другой голос: «Мама, мама…».

Мама, мама… Она слышала все оттенки этого голоса, то жалобного, то смеющегося, то ликующего.

Спере, Спере… Мама, мама…

И губы ее болели, как от удара, распухшие, неподвижные, теперь бесполезные: им больше не суждено было произносить дорогие имена.

Она с трудом поднялась на колени.

«Эмилия», — хотела сказать она, но губы не слушались.

— Эмилия! — неожиданно вырвался у нее резкий крик.

— Нет, — ответила старуха. — Нет. — И она все билась и билась лицом о грязную землю.