— Спере… Иди ко мне, Спере…

Она упала на грудь Таго, и все расступились, чтобы дать им пройти.

Таго, обняв девочку, молча шел между людьми, уступавшими ему дорогу.

— Крепись, Таго… Они нам за это заплатят.

И вот еще раз Сперанце пришлось перебраться через болото.

Она сидела, сжавшись в комок, на дне лодки и думала о дедушке.

Но разве могла она отречься от всего, приноровиться к той жизни, которую вела, и безропотно принять ее, как принимал ее Цван?

Бедный старый Цван, какую он прожил жизнь!

Сперанца закрыла глаза; руки ее сжались в кулаки. Она испытывала почти физическое ощущение невыносимой горечи и в эту минуту поняла, что хотел сказать Таго, когда говорил, что у него рот полон желчи.

— Приехали, Спере.

Держась за руки, они направились по тропинке к заводи, и, когда они подошли, люди, которые уже были на месте, молча отступили назад.

Оба старика все еще лежали ничком у самой воды, в том самом положении, в котором их там нашли.

Трава вокруг них была залита кровью, и на нее садились мухи.

В нескольких метрах от мертвых спокойно квакали лягушки.

Сперанца вдруг обернулась, точно хотела убежать, но Таго крепко схватил ее за плечи. Тогда она заплакала. Не так, как плакала девочкой, а в голос, навзрыд, как женщины долины, когда они плачут по покойнику.

По дорогам, поросшим травой, волы медленно везли возы сена.

Повсюду — в широкой долине, на откосах дамб, вдоль каналов — стояли высокие стога.

Вечерело. Небо было окрашено в голубые и лиловые тона, в тихом воздухе ласково шелестели тополя, и светлячки, как пляшущие искорки, мелькали по всей долине.

Сидя на ярме между двух белых волов, Надален распевал во все горло, а воз тащился да тащился полегоньку, покачиваясь из стороны в сторону.

Славный был вечер.

Надален не был способен расчувствоваться, слушая пение соловьев, доносившееся из зарослей акаций, или залюбоваться последними огненными мазками заходящего солнца на краях облаков. Надален радовался, глядя на сено, которое было повсюду, покуда видит глаз, и, вдыхая исходивший от него чуть терпкий аромат тимьяна и мяты.

Ему редко приходила охота петь. Но в этот вечер он был в хорошем настроении; в этот вечер ему казалось, что мир не так уж плох и что в будущее можно смотреть если не с уверенностью, то с надеждой.

Время от времени он прерывал песнь, чтобы поднести ко рту фляжку, висевшую у него через плечо, потом подгонял волов и опять начинал петь.

Это была, собственно, не настоящая песнь, а один из тех сторнелей, которые уборщики риса импровизируют во время работы по случаю какого-нибудь мелкого происшествия, чтобы посмеяться над теми, кто работает на соседнем поле… На них отвечают обычно тоже шуточными сторнелями, и если они оказываются удачными, то остаются в числе «песен» рисового поля.

разносился и замирал вдалеке голос Надалена.

С дамбы кто-то крикнул:

— Надален!

Он повернул голову и увидел проезжавшего на велосипеде Лоренцо, который дружески махал ему рукой.

Надо же! Это была единственная встреча, способная испортить настроение Надалену.

Он что-то проворчал в ответ и поднес к губам фляжку.

Но на этот раз он не выпил, а только пополоскал вином рот и сплюнул.

Охота петь у него пропала.

Не по душе ему был «кривой»!

Ему всегда не нравилась история с зарядом дроби, который Лоренцо получил в лицо на болоте несколько лет назад, во время забастовки. Теперь Лоренцо старался всех убедить в своей собственной версии происшествия, по которой он будто бы случайно оказался на линии огня, когда шла перестрелка. Но это он придумал потом.

Вначале он уверял, что его ранили карабинеры. Только когда доктор прямо сказал: «Не морочь мне голову. Я же вижу — охотничья дробь. Это тебя Мори угостили перед смертью», — Лоренцо переменил версию.

Темная история! А на Лоренцо уж и раньше косо поглядывали в долине…

Его объяснения никого не удовлетворяли.

Что он делал на болоте в тот день и как раз в это время? Лягушек, что ли, ловил?

А может, показывал дорогу карабинерам? Это было больше похоже на правду.

Через болото нелегко переправиться на лодке.

Каждую минуту кажется, что дальше плыть уже нельзя: то коса впереди, то через водоросли и осоку не продерешься, то слишком мелко.

Немногие умели там пробираться, даже среди тех, кто родился на болоте. Мори умели, но они потому и погибли, что помешали проехать лодкам.

Но кто же вел барки в тот день?

Всем было известно, что Лоренцо хорошо знал болото. Он возил в бочках воду партиям батраков, работавших на осушке, а так как работы шли по обоим берегам болота, то он не раз грузил бочки на дощаник и переправлялся прямиком на другую сторону.

Недаром Лоренцо в этом деле потерял глаз, — говорил себе Надален, — бог шельму метит.

Молодежь в долине звала Лоренцо «кривым», но Надален мысленно называл его по-другому.

Он опять поднес фляжку к губам, подержал вино во рту и хотел было сплюнуть.

Потом передумал и проглотил. Вино-то тут было ни при чем.

— Ну, Мора! Шевелись, Стелла!

Он ослабил узел платка, повязанного на шее, и концом его утер с лица пот.

Потом опять принялся петь.

— Надален!..

На этот раз послышались молодые голоса, и Надален со вздохом повернул голову.

— Так и есть.

С дамбы к возу бежали четыре девушки с поблескивающими серпами на плечах.

— Тише, боже ты мой, долго ли упасть да напороться! Разве так держат серп? Голову надо иметь…

Девушки были веселые. На них всех были светлые и короткие, до колен, платья и у всех — стриженые волосы.

— Ну и ну! — сказал про себя Надален. — Хорошенькая мода!..

Девушки полезли на сено, и воз закачался.

— Сначала воткните серпы! Сумасшедшие! Что с вами будет, если свалитесь?

— Поехали, все в порядке!

Усевшись на середине воза и утопая в сене, девушки были похожи ка выводок зябликов в гнезде.

Об этом и подумал Надален, когда волы тронулись, но не высказал свою мысль, а вместо того обернулся и крикнул:

— Только не доезжая до поворота я вас ссажу.

В ответ раздался взрыв смеха, и Надален покачал головой.

— Значит, это правда, что Эмилия ревнивая?

— Как это она ревнует такого мужчину, как вы?

— Ну, ну, полегче…

— Надален, к кому вас больше всего ревнует жена? Ко мне, правда?

— Нет, ко мне, потому что у меня волосы вьются…

— Она ревнует ко всем четверым сразу, потому что знает, что таких, как вы, нужно не меньше четырех, чтобы вышла женщина…

Легкий вздох разочарования. Потом опять:

— Надален!

— Ну?

— Что вы такое сделали Эмилии, что она вас ко всем ревнует?

— Вот это да! У меня же еще спрашивают, что я ей сделал… Как будто это я виноват! Она всегда такая была. В другом доме жила, так с Тиной сцепилась, пришлось перебраться…

— И тут Тина… Что в ней такого, что мужчины из-за нее голову теряют, а женщины себя не помнят от ревности?

Надален почесал голову и обернулся.

— Сперанца, это камешек в твой огород…

— Вот еще! Мне-то какое дело до подружек Таго…

— Так уж и никакого?.. А как-то вечером люди видели, как ты потихоньку шла за ним с Тиной в камыши… Это правда или нет? А правда или нет, что Таго тебя заметил и вернулся сказать тебе кое-что и ты убежала, как будто тебя гадюка ужалила?

Надален улыбался, довольный своим маневром. Ему удалось перевести разговор на другую тему. Теперь защищаться приходилось Сперанце.

— Кто вам это сказал? Хотела бы я знать, как это люди ухитряются такое сочинять! Подумать только! Чтобы я бегала за Таго… Если я найду того, кто это сказал…