Они все ниже опускали головы, пряча лица в платки. Бригадир молча ушел, затаив в сердце страх.

В этот вечер женщины пошли с работы все вместе, держась тесной кучкой.

Только Эмилия шла впереди и пела.

— Как это она может петь, когда Вико обряжают на кладбище?

— Ты думаешь, ей весело? Она поет, чтобы показать, что они ее не скрутили. А что у ней на душе, только она одна знает…

Эмилия еще пела, когда встретила карабинеров, которые шли за нею.

Женщины увидели, как она остановилась, потом (пошла дальше уже между ними. В первую минуту никто не поверил своим глазам. Потом одна из женщин подняла голову и затянула песню с того места, на котором ее оборвала Эмилия, и все подхватили ее. Так они шли до самого селения.

Карабинеры время от времени оглядывались на них и ускоряли шаг. Эмилия вошла в казарму под звуки песни.

Она недолго там оставалась.

Едва переступив порог, не дожидаясь, когда ее станут допрашивать, она широким сердечным жестом протянула руку фельдфебелю и сказала, сверкая своими маленькими колючими глазами:

— Вы честный человек и правильно сделали, что прислали за мной, чтобы допросить меня как свидетеля. Ведь я своими глазами видела, как убивали Вико. Я попыталась вступиться за него, но их было пятеро, и все с оружием. Вы очень хорошо сделали, господин фельдфебель, что послали мне навстречу своих людей, чтобы мне никто не помешал прийти сюда и дать показания…

Фельдфебель заерзал на стуле. Неблагодарная была у него работенка! Но приказ есть приказ.

— Как вас зовут? — спросил он, вытирая лоб.

— Бросьте, бросьте, господин фельдфебель. Вы прекрасно знаете, как меня зовут… Спросите лучше, как зовут тех, кто убил Вико. Там были Джиджио делла Веффа, Марио дель Монко и, конечно, Кривой. Без него уж не обойдется!.. И еще…

Никто не мог заставить ее замолчать.

В караульне она пела всю ночь, несмотря ни на какие уговоры и угрозы.

Фельдфебель по телефону запрашивал указаний и отвечал на запросы. Эмилия обвинялась в том, что она якобы затеяла ссору и вызвала драку, в которой был убит человек, Но она заявляла, что была свидетелем преступления, и, конечно, не стала бы молчать на суде.

Телефон все звонил, и фельдфебель, обливаясь потом, старался объяснить, что дело обстоит не так, как хотелось бы начальству.

А Эмилия в караульне пела во все горло. Карабинерам приходилось разгонять любопытных, толпившихся перед казармой.

— Кто это там? — спрашивали прохожие.

— Одна женщина из Красной палатки…

— Кто же это?

— Какая-то сумасшедшая старуха…

В скорости было решено, во избежание скандала, и в самом деле объявить ее сумасшедшей и как таковую выпустить.

— Что за женщина! — говорил на следующий день Надален все тому же фельдфебелю, к которому он пришел справиться о жене. — Скажите по правде, — и старик своим черным пальцем тыкал в грудь унтер-офицера, — вы ее испугались… Оно и понятно, потому что вы даже не знаете, что она могла бы натворить, если бы ее посадили… Все вплоть до бунта… Да, да! Она подняла бы на бунт всех каторжан! Какова женщина!

Он даже присвистнул от восхищения, уставившись на помятое от бессонной ночи лицо фельдфебеля, отвечавшего ему безучастным взглядом.

Старик, казалось, задумался на минуту, потом, понизив голос, сказал со вздохом:

— Подумайте только! С такой женщиной я живу шестой десяток.

Тут лицо фельдфебеля явно оживилось. Перегнувшись через письменный стол, он с горячим сочувствием пожал Надалену руку.

Через час Эмилия шла домой.

— Поезжай к сыну… — советовала Берта. — Рассеешься и забудешь весь этот ужас…

Сперанца отрицательно покачала головой.

Она стосковалась по Джованнино, но как раз теперь не хотела уезжать.

Ее тоже могли арестовать, как Эмилию, и ей не хотелось, чтобы люди думали, что она бежала. Ей нечего было бояться следствия; она даже желала допроса, чтобы засвидетельствовать все, что она видела.

— Постарайся забыть обо всем и заснуть… — продолжала Берта.

Сперанца закрыла глаза.

Убитый мужчина попрежнему лежал перед ней, раскинув руки, и на лицо его падал свет луны…

Было невозможно вычеркнуть из памяти этот образ. Но Сперанца и не хотела его забыть.

— Не нужно забывать о мертвых, — прошептала она. — Только если мы носим их в себе, они еще живут… И если мы будем их помнить, они никогда не умрут…

Эту фразу она прочла в какой-то книге. Но теперь ей казалось, что это ее собственная мысль, рожденная долгими испытаниями.

Берта вздохнула и опять принялась менять компрессы.

У Сперанцы стучало в висках, глазам было больно от света.

— Э-эй! — послышалось вдалеке.

Берта вскочила и выбежала, но тут же опять показалась на пороге, крича:

— Это они! Эмилия с Надаленом…

Все столпились в дверях. Старики под руку подошли к хибарке, Надален с высоко поднятой головой, Эмилия, уцепившись за него, борясь со сном и усталостью.

— Я ее вызволил, — с гордостью объявил старик, обводя взглядом присутствующих. Эмилия ничего не сказала.

«Видно, она совсем без сил…» — подумали все.

Когда старики вошли, Сперанца открыла глаза.

— Ну как? — спросила она. Но ей никто не ответил.

— Что сказал врач? — осведомилась Эмилия.

— Да ведь… мы не позвали его… — пробормотала Элена.

Эмилия обернулась с неожиданной живостью, вдруг обретая свою обычную энергию.

— Вот те на… Вы что, с ума сошли? Не видите, что ли, какая она красная? У нее, наверно, жар, и рана может загноиться… Ну-ка, живо!.. Пусть кто-нибудь сейчас же сходит за врачом!

Она села на соседнюю кровать и обхватила руками голову.

— Ну, как? — опять спросила Сперанца. — Что они вам сказали?

— Спросили, как меня зовут… — с горечью ответила Эмилия.

Сперанца широко раскрыла глаза и тут же закрыла их, почувствовав острую боль от света.

— Только это они и спросили, — продолжала Эмилия. — Я даже не ответила, как меня звать, они и сами знали. Если ты думаешь, что они собираются допрашивать нас, как было дело, можешь успокоиться… Мало того, что они тебя не допрашивают, они даже не слушают, что ты им говоришь… Трудно поверить, дочка, но это так! Ничего не поделаешь!

Она вздохнула, сняла башмаки и через минуту неподвижно лежала на кровати с открытыми глазами, уставившись в потолок.

У Сперанцы лицо было мокрое от слез.

Остальные тем временем совещались на кухне, кого послать в селение.

— Надо Берте пойти, — предложил под конец Тоннино, и все согласились.

И Берта ушла, маленькая и неприметная, со смертельным страхом в душе и с четками, побрякивающими в кармане.

Она дошла до селения, никого не встретив на дамбах, потом раза два свернула за угол, заметив фигуры печально известных молодчиков, и, покружив еще немного, добралась до квартиры врача.

— Его нет дома, — ответила ей служанка. — Если хотите, скажите мне, кто вы будете и где живете; когда он вернется, я его направлю по адресу.

Но не успела Берта заикнуться о женщине, раненной на болоте, как служанка схватила ее за руку и втащила в прихожую.

— Расскажите, расскажите, как было дело, — спросила она, сгорая от любопытства, — тут об этом только и говорят…

Берта рассказала. Служанка слушала ее с напряженным вниманием.

— Просто звери! — сказала она наконец. Потом покачала головой. — Но доктор к вам не пойдет. Это я могу вам заранее сказать, я его не первый день знаю. Таких трусов поискать! У него чуть что поджилки трясутся… А тут ему еще придется составлять протокол… Не пойдет, будьте уверены!

— Ох господи! — пробормотала Берта. — Что же вы мне сразу не сказали, только время зря потеряла. Как же мне теперь быть?

— Слушайте, — ответила та, — только уж вы меня не подводите… Никому не рассказывайте, что это я вас научила… Ступайте к врачу другого участка… Он порядочный человек и не из пугливых. Выполняет свой долг и ни к кому не подслуживается. Только молчок, как будто мы с вами друг друга и в глаза не видали. Уж вы меня не подведите.