Наконец, выбившись из сил, Сперанца оставила их в покое и, тяжело дыша, обернулась, собираясь схватиться с новым противником, но, к своему удивлению, увидела, что дон Гаэтано улыбается, поднося к носу понюшку табака.

— Все?

Сперанца не верила своим глазам.

— Ты с ними разделалась, правда? Теперь иди обратно.

— Не пойду.

— Что ты сказала? Сейчас же ступай в церковь!

— Не пойду.

— Я хочу дать тебе отпущение. Ну, живо!

Сперанца робко направилась в церковь. Дон Гаэтано положил ей руку на плечо, и они вместе подошли к исповедальне.

В тот день был праздник моряков, и в селение на украшенном флагами пароходе должен был прибыть епископ.

Все лодки в гавани были разубраны гирляндами цветов, а команды одеты по-праздничному.

Вдоль мола в ожидании прелата с букетами в руках стояли дети, которым предстояло принять конфирмацию. Сперанца была в белом платье и белых чулках, с большим венком на голове, из-под которого, на плечи падала фата.

Когда пароход был уже вблизи гавани, зазвонили колокола, и дон Гаэтано, подталкивая вперед клирика, державшего, крест, поспешно прошел через толпу детей прямо в конец мола.

Все задвигались, расступаясь, чтобы дать дорогу священнику. Дети, стоявшие впереди, на самом краю мола, чтобы без помехи полюбоваться зрелищем, начали толкать друг друга, стараясь тут же встать на свои места.

Одного из самых маленьких, который, позабыв обо всем на свете, во что бы то ни стало хотел остаться в первом ряду, пихнули сзади, и он полетел в воду. Раздался отчаянный вопль — вопль тех, кто стоял с ним рядом. Малыш даже не вскрикнул. Он камнем пошел ко дну. На мгновение наступило общее замешательство.

Как раз в этот момент пароход входил в гавань. Заиграл оркестр. Сперанца отдала себе отчет в грозившей опасности. Она сорвала с головы венок, не нагибаясь — ногой об ногу — скинула башмаки и бросилась в море. За первым криком последовал второй… Но это был уже не крик ужаса. Напротив, в нем слышалось облегчение. Никто не сомневался, что все обойдется благополучно: Сперанца плавала хорошо, и ребенок не мог быть тяжелым; вытащить его было довольно легко. И в самом деле, Сперанца скоро вынырнула с малышом, и они под пароход не попали.

Гребя одной рукой, она поплыла к лестнице на молу, где к ней потянулось множество рук.

Сперанца нырнула и вынырнула — только и всего, но в результате этого маленького купанья туалет ее оказался в плачевном состоянии. Венок, брошенный на землю, был растоптан десятками ног, фата разорвана, а платье, вымокшее в грязной воде, стало скорее серым, чем белым, и издавало острый запах гнилых водорослей.

— Боже мой, Спере, ты не сможешь теперь принять конфирмацию, — сказала со вздохом стоявшая возле нее девочка.

— Вот жалость, Спере… Во что превратилось твое платье…

— Что же, по-вашему, мне надо было стоять на месте — пусть себе тонет? — вспылила Сперанца, уже заметившая, в каком она виде.

Дон Гаэтано схватил ее за руку и сказал:

— Живо беги к Клементине! Пусть тебя обсушат и переоденут, во что-нибудь. Поняла? Марш!

Сперанца не захотела бежать; она пошла медленно, точно стыдясь происшедшего. Все ее сторонились, чтобы не запачкаться.

— Спере, ты похожа на собаку, которую только что выкупали… — весело подмигнув ей, сказал старый Микеле.

— Молчите уж, — загремел вдруг дон Гаэтано, который на этот раз, казалось, обрел превосходный слух. — Молчите и подумайте лучше, не пора ли выбросить тот кусок известки, который вы подкладываете под чашку безмена, когда вешаете рыбу. Я уж давно хотел вам это сказать.

Микеле выпучил глаза и проводил дона Гаэтано изумленным взглядом.

Сперанца, побледнев, обернулась к священнику, но он уже нагнал ее и, подталкивая вперед, говорил шепотом:

— Ничего, не бойся… Тайна исповеди священна. Этот кусок известки я мог видеть своими глазами. Не беспокойся. Ну, живее! Беги к Клементине.

К тому времени, когда дети торжественной процессией пришли в церковь, Сперанца уже переоделась.

У Клементины, готовившей обед для монсиньора, в этот день было много хлопот. Ей помогало несколько женщин из селения. Они все вместе принялись обсушивать Сперанцу и приводить ее в порядок, пытаясь как-нибудь помочь беде.

Но, несмотря на всю их добрую волю, результаты были жалкие.

Упирающуюся Сперанцу втолкнули в церковь, повторяя на все лады: «Просто прелесть! Ты прекрасно выглядишь».

Но она была не глупа и понимала, что это неправда. Больше всего ей было жаль тетю: Марта так старалась собрать деньги, чтобы приодеть Сперанцу, и, конечно, пришла в церковь посмотреть на нее. Как она расстроится!

Выше всех ростом, в серой блузе одной из соседок, с лиловым покрывалом на голове, Сперанца казалась старушкой среди детей.

Но дон Гаэтано спас положение.

— Дорогие дети, это прекрасный праздник: наш общий и в особенности ваш праздник. Сегодня вы здесь, в доме божьем, окруженные своими близкими, и на вас за вашу невинность снизойдет великая благодать. Все вы дороги божественному младенцу, но не примите во зло, если я сегодня особенно похвалю одну из вас. Юное и великодушное создание, она только что в присутствии вас всех доказала свое человеколюбие. Вы уже поняли, конечно, о ком я говорю: о нашей славной Спере…

Из глубины церкви до Сперанцы донеслись всхлипывания.

«Тетя Марта», — подумала девочка.

Спере была прилежной, когда училась в школе; работала в море в самые суровые дни войны и всегда жертвовала собой… У Спере теперь нет, как у вас, родителей под боком, которые могли бы ее радостно встретить, но они пекутся о ней на небесах…

Для дона Гаэтано это была очень длинная речь, и все одобрительно кивали головой.

До Сперанцы донесся теперь легкий вскрик. «Так и есть: тетя Марта увидела, как я одета». Сперанца была подавлена.

Наступил момент, когда дети должны были встать в ряд, каждый перед своей восприемницей, но Сперанца тщетно озиралась по сторонам: ее восприемница исчезла. Это была молодая девушка, двоюродная сестра Сперанцы; она, наверное, сочла зазорным принимать конфирмующуюся в таком наряде. Это переполнило чашу, и Сперанца чуть не расплакалась.

К счастью, Клементина, присутствовавшая при церемонии, поняла, в чем дело. Сперанца почувствовала на своем плече руку старухи и оправилась от волнения. Получив конфирмацию и благословение епископа, она подняла голову и огляделась вокруг.

Это был действительно чудесный праздник. Прямо перед ней, на другой стороне церкви, выстроившись в ряд, стояли мальчики. Там были и оба «горезца», боязливо смотревшие на нее. И Сперанца заметила, что только они одеты по-будничному. Их было семь братьев, так чего же было удивляться, что родители, не могли приодеть их получше.

Она почувствовала, что у нее пропала вся злоба на «горезцев», и улыбнулась им.

Она опять обвела взглядом церковь и в толпе мужчин увидала человека, чье лицо ей показалось смутно знакомым. Человек этот с каким-то любопытством смотрел на нее и, казалось, насмешливо улыбался, хотя на лице у него не дрогнул ни один мускул.

Она почувствовала себя как-то неловко и сразу отвела глаза.

Но почти тут же она опять взглянула на него и снова встретила этот взгляд… Кто бы это мог быть? Видно, приезжий: в селении она знала всех. Тем не менее он пристально смотрел на нее; казалось, он ее знал.

Где она его видела? Она опять отвернулась, стараясь вспомнить, кто это. Потом вздрогнула. Нет! Не может быть!

Сперанца еще раз посмотрела на незнакомца, выдержала его взгляд и вдруг улыбнулась. Тот просиял и помахал ей рукой. У нее запрыгало сердце. Таго! Как она его сразу не узнала? Таго! Конечно, он… Вот и Тони с ним рядом.

Таго, должно быть, приехал, когда она была уже в гавани вместе с другими детьми. Он приехал не иначе как за нею. Сперанца не могла больше следить за церемонией. Она уже ничего не слышала и не видела. Она вернется домой. Вместе с Таго… Потом она вспомнила, как одета, и ей стало стыдно. Если бы, по крайней мере, Таго видел ее перед тем, как она нырнула, такую нарядную, с венком на голове… Если бы он хоть знал, что с ней случилось…