Минуты через две он перегнулся через борт: его рвало.

— Плохо? — спокойно спросил свояк, едва взглянув на него через плечо.

«Минга! Они просто дикари! Ему до того плохо, что хоть ложись да помирай, а этот даже не остановится…»

— Извините, — пробормотал старик.

— Ничего, ничего. Это часто бывает, если кто не привык.

Так. Все вино, которое он выпил в компании с кучером, вылилось в. море.

«Должно быть, подмешанное», — подумал Цван и в изнеможении свалился на дно шлюпки.

Лодка с повисшими на реях парусами покачивалась на якоре в нескольких метрах от берега.

Примостившись на дне лодки и голой ногой поглаживая обшивку борта, Сперанца дудела в тростниковую дудочку. Она глядела на отражения облаков и тени чаек, мелькавшие на воде, и все наигрывала один и тот же незатейливый мотив, но мысли ее были далеко: она рылась в воспоминаниях и старалась разгадать будущее.

Через несколько дней она уедет, покинет тетю Марту и дядю Тони, с которыми жила вот уже шесть лет, и вернется в долину, к деду и бабке, родителям отца.

Никто ее к этому не принуждал, но девочка чувствовала на себе своего рода ответственность.

Она должна была вернуться!

Ее лицо, обрамленное прядями спутанных волос, падавших, как водоросли, ей на плечи, казалось особенно удлиненным и худым на темном фоне сетей, лежавших ворохом у нее под головой.

Она дудела и дудела, монотонно, упорно, дудела и думала…

Она все эти годы так больше и не видела стариков и получила от них всего несколько писем, написанных всякий раз другим почерком. Если в одном письме говорилось о скором приезде дедушки Цвана, то в следующем сообщалось, что по особым обстоятельствам поездку пришлось отложить до будущей весны. И так всегда.

Сперанца не раз плакала от тоски и горького разочарования после долгих месяцев бесполезного ожидания. Потом она привыкла к несостоятельности этих обещаний и под конец вместе с тетей Мартой только посмеивалась над ними.

Отец приезжал несколько раз, но только в первое время, когда еще не началась война.

Потом как-то ночью — она это хорошо помнила — Сперанцу разбудили и принесли на кухню, где ее ждал Берто.

Отец был в серо-зеленой форме: он приехал повидать ее перед тем, как отправиться на фронт. Он побыл у них недолго в тот раз, и девочка, совсем сонная, с ним почти не говорила. Потом она часто пеняла на себя, что не сказала тогда всего того, что надо было бы сказать тому, кому не суждено было вернуться.

От него теперь сохранился в ее памяти лишь плоский, безжизненный портрет человека с длинными усами в военной фуражке.

Вслед за Берто в армию ушел и дядя Тони, и скоро один за другим все мужчины покинули деревню.

На несколько лет в низеньких домиках у моря остались только женщины, старики, ребятишки.

Лодки, перевернутые вверх дном, долго лежали на берегу, как огромные черепахи под своими щитами, пока старики не собрались, наконец, посоветоваться, как быть. Так больше не могло продолжаться: на одно пособие нельзя было жить, да и лодки придут в негодность, когда с юго-запада подует муссон и начнется непогода. Их надо спустить на воду, и поскорее.

Жены призванных, которым принадлежали лодки, должны были на это решиться.

Лодку Тони доверили старому рыбаку Микеле, которому пришлось удовольствоваться командой из ребятишек.

Сперанца так приставала к тете Марте, что добилась от нее разрешения участвовать в рыбачьем промысле. Она была единственной девочкой, которая ходила в море. Себе в оправдание она сказала, что хочет последить, чтобы не повредили дядину лодку, но на самом деле прекрасно знала, что Микеле сам позаботится об этом. Сперанца просто хотела быть полезной!

Микеле был хорошим старшм, и ребята его любили.

Правда, он то и дело грозил всех их выбросить в море и цветистым языком проклинал их за озорство и небрежность, призывая бога в свидетели своего долготерпения, но был отходчив и в часы ожидания, когда сети закинуты и спешить некуда, легко поддавался уговорам рассказать какую-нибудь стародавнюю историю с приключениями.

Сколько лет ему было, он и сам толком не знал. Ребята выводили его из себя, спрашивая об этом, и. тогда он орал:

— А что б вас черти побрали… Ступайте к Тестине! Он знает, сколько мне лет.

Тестина был служащим отдела записей актов гражданского состояния и потому верным хранителем тайны возраста Микеле и многих других стариков.

…Рассказывая свои истории, Микеле тоже бывал не в ладах с хронологией. Он приписывал своему отцу приключения, которые, если бы действительно имели место, могли относиться, по меньшей мере, к временам его прадеда.

Ребята внимательно слушали. Потом кто-нибудь из них говорил:

— А вы не ошибаетесь, Микеле? — и все прыскали со смеху.

Микеле, изрыгая проклятия, поднимался со своего места, и вся шайка бросалась от него кто куда, отчаянно раскачивая лодку.

— Вира, вира! За сети! — вдруг орал Микеле. — Вира! Ребята!

Это был для команды самый заманчивый и интересный момент.

Ребятам платили, как это обычно делалось у взрослых рыбаков, соответствующей частью улова. Поэтому вытаскивать сети их упрашивать не приходилось. Тетя Марта аккуратно получала две доли за расходы на ремонт лодки и снастей. Только Сперанца ничего не получала. Однако она себя не жалела и первой лезла на мачту, когда надо было ослабить ванты или сменить паруса. Она была ловкой и смелой и ревниво оберегала дядину лодку. Каждый раз, как они возвращались с лова, она осматривала ее корпус и первая замечала места, где нужно было что-то зашпаклевать или просмолить.

Потом она не без гордости говорила тете Марте:

— «Кончетта» содержится лучше всех лодок. Микеле на ней даже спички об дно зажигает.

У Сперанцы вошло в привычку ходить со стариком на рыбный рынок. Она тихо проверяла вес, и Микеле мало-помалу тоже привык видеть возле себя эту молчаливую девочку и стал обращаться к ней за помощью.

— Спере, взгляни-ка! Ты в этом разбираешься лучше меня!

Потом и другие моряки стали частенько подзывать ее, чтобы она проверила их счета. У Сперанцы была математическая жилка, и она редко ошибалась.

— Спере, посмотри-ка, верно здесь подсчитано…

Сперанца, прыгая через мотки веревок и корзины с рыбой, проворно перебегала от одного к другому.

Даже перекупщики, приезжавшие на рынок, привыкли к присутствию девочки.

— Ну, что скажет наш бухгалтер? Сходится счет?

Сперанца, не замечая иронии, серьезно кивала головой. Один только раз ей пришлось вмешаться в переговоры. Перед этим они рыбачили ночью и заплыли в запретную зону. Ночь была «паршивая», как говорил Микеле. Дул мистраль, и лов вышел никудышный. Внезапно они оказались прямо перед огнями минного тральщика.

— Перешли границу! — закричал Микеле. — Поворачивай, ребята, нажимай!

Он взялся за руль, торопя остальных подобрать паруса и переменять галс; в темноте один из ребятишек заплакал.

С тех пор как началась война, морякам приходилось опасаться не только шторма: прибавился страх перейти предписанную границу и оказаться в зоне военных действий.

Как неотступный кошмар, их преследовало опасение наскочить на мину или лишиться лодки, которую в случае запрета могла реквизировать береговая охрана. А между тем, чтобы что-нибудь выловить в этом уголке Адриатики, приходилось не раз нарушать этот запрет.

В ту ночь удалось избежать опасности, но ребята вернулись с окровавленными от снастей руками, исхлестанные градом, провожавшим их до самого берега.

Они пришли домой промерзшие до костей, с плохим уловом.

На следующий день на молу между рыбаками и перекупщиками зашел спор о ценах на рыбу.

— Микеле, брось ее обратно в море! — вдруг закричала Сперанца. — Брось ее в море, Микеле, и пусть поплавают за ней между мин!

Все обернулись к девочке, вспыхнувшей от гнева темным румянцем.

— Что с тобой, Спере?