Атмосфера была напряженная, насыщенная электричеством, несмотря на видимость спокойствия. Все походило на затишье перед грозой.
Как раз в эти дни Сперанца нанялась ходить за скотиной. Она оставалась возле дома и помогала деду управляться с волами, которых на время пахоты присылали в долину из хозяйских хлевов.
О плате еще не было разговора. Ей сказали: «Там будет видно, посмотрим, что ты сумеешь делать».
Сперанца согласилась, потому что нуждалась в заработке, но обещала себе либо добиться мало-мальски подходящей платы, либо найти другую работу. В обязанности Цвана и Сперанцы входило не только управляться с волами; в долине были и коровы, которых использовали как подсобное тягло и которых нужно было доить два раза в день.
Сперанце пришлось победить свой страх перед коровами и, преодолев известное отвращение, приняться за дойку. Ей дали ведра и бидоны, и два раза в день приезжала повозка за молоком.
Скотину выгоняли на работу перед рассветом, и Сперанца поэтому доила коров до зари, при свете фонаря. Коров было столько, что у нее болели руки. Цван, которому прежде всегда помогала Минга, жалея внучку, старался сам сделать работу потяжелее. Он носил воду в пойницы и приготовлял корм.
Так они работали до рассвета. Потом скотину угоняли, и тогда надо было собирать навоз, чистить стойла, опять готовить корм. Вечером скотина возвращалась, и все начиналось сначала.
К ночи, пропитанная запахом молока, не зная, куда деться от мух, тучей летавших за ней, Сперанца валилась с ног от усталости.
У нее не было времени беседовать с людьми. Но поздно вечером, когда батраки складывали под навесом позади дома плуги и мотыги, она выбегала во двор и, не подавая вида, прислушивалась к их разговорам.
Она часто слышала имя человека, который в эти дни вел переговоры с хозяевами от имени тех, кто работал в долине. Она никогда его не видела, но вечерами, вернувшись без сил в свою каморку, полную комаров, она думала о нем, горячо желая, чтобы он быстрее завоевал полное доверие батраков и сломил упорное сопротивление хозяев долины.
Она вспоминала слышанные ею обрывки разговоров и делала из них свои выводы.
— Без нас они не обойдутся… Придется им уступить…
— Еще как обойдутся… Говорят, они собираются привезти сюда машины, а тогда мы им не нужны… И потом, говорят, машины выгоднее, дешевле…
— Ну, уж не дешевле, чем мы. Из картона, что ли, их делают?
— Машины там не годятся, где мы работаем. Они, небось, не спустятся в болото, не пройдут по трясине.
— Пока что тут и тракторов-то мало. Ну, пусть пришлют еще. Что ж из того? Конечно, на них и пахать быстрее, и волов не нужно, но что с плугом, что с машиной — без людей не обойтись/
— Да что вы заладили про машины? Что же, по-вашему, машина пойдет в воду рис убирать?
— Ох, господи… Вот бы нам такую машину, чтобы пиявок убирала. У меня все ноги в синяках. Съели меня заживо…
— Ну, такой машины, будь уверена, ты здесь ни от кого не дождешься…
Сперанца с напряженным вниманием прислушивалась то к одному, то к другому голосу, стараясь не упустить ни слова; и каждый вечер она чувствовала, что атмосфера накаляется все больше.
Иногда в разговор вмешивался Цван:
— По-моему, проработавши столько лет на одном месте, надо, бы быть поуважительней к хозяину.
— Тьфу ты, старый дурак…
— Вот и потолкуй с ними. Сразу норовят обругать человека… Что вы хотите? По мне, где едят, там не гадят…
— Мало вам гадят хозяева!.. Но вам, хоть наплюй в глаза, все божья роса.
Потом они группами расходились, но еще долго из темноты доносились их голоса.
Сперанца, окончив работу, мылась на гумне, под открытым небом.
Потом уходила к себе в каморку и, нырнув в постель, с головой укрывалась одеялом. И все-таки она слышала несмолкаемое звонкое жужжание комаров и — чуть подальше — стрекот кузнечиков и кваканье лягушек.
Она думала о Таго…
Сперанца не видела его с того дня, когда побывала у него в хибарке и он проводил ее домой.
Она имела неосторожность рассказать ему по дороге о тех двух охотниках, которые утром кричали ей с островка. Она сделала это нарочно, чтобы похвастаться перед двоюродным братом и доказать ему, что она уже девушка, а не ребенок, но в ответ заработала обещание надавать ей подзатыльников, если она еще раз пойдет одна на болото.
Прислушиваясь к разговорам батраков, она всегда надеялась, что они упомянут о Таго.
Но никто о нем не говорил. Таго работал на противоположной стороне болота, и ему незачем было сюда приходить.
Сперанца ждала событий, и всякий раз, как люди спорили при ней, у нее сжималось сердце от тайной тревоги. И всегда под конец она чувствовала глухую досаду на тех, кто не хотел понять, что нельзя вечно терпеть и молчать.
Однажды вечером, еще по-летнему теплым, Сперанца и Цван, намаявшись за день, сели на порог дома подышать свежим воздухом.
— Так и ломит кости, — сказала Сперанца. — Мне бы лечь, да нет сил сдвинуться с места.
Цван вздохнул. Ему было больно видеть девочку в таком состоянии, и он попытался ободрить ее.
— Крепись… Потерпи малость, а там всю зиму будешь отдыхать. Тебе еще, можно сказать, повезло. Ты вот работаешь возле дома. А подумай-ка, каково девочкам твоих лет, которые встают до рассвета и идут на поле, да по десять часов кряду гнут спину — рис убирают.
— Они не будут работать по десять часов, если сумеют за себя постоять…
— Не давай задурить себе голову, девочка…
— Дедушка, дедушка, почему вы не хотите понять?
— Потому что так было испокон веков, и ни тебе, ни твоему распрекрасному двоюродному братцу ничего тут не изменить…
— При чем тут я, дедушка? Что я могу сделать? Конечно, я от других не отстану, но я мало что значу. Вот Таго… не знаю… Что о нем говорят, дедушка?
— Ничего… Спеси-то у него хоть отбавляй, а как был, так и остался в услужении. Переменил хозяина, только и всего. Не хочет, видишь ли, работать на того, кто ему платит, а служит даром этому сумасброду, который сходки устраивает да сулит всем и каждому златые горы. И он полоумный, и кто его слушает полоумные…
— Но ведь вы сами видите, дедушка, что это за жизнь… Нельзя же выдержать!
— Я-то выдержал? Твоя бабка выдержала?
— Не говорите мне о бабушке! Мается она, как грешная душа на том свете, покою себе не находит. Искалеченная, слабоумная, изможденная, и умереть-то не может. Бродит, как проклятая, собирает щепки и зовет убитых сыновей.
— Убитых?
— Да, убитых, загубленных… Молчите, дедушка, молчите! Их загубили. Они не по своей воле родились в этой грязной дыре, чтобы их заживо съели комары и иссушила лихорадка, не по своей воле остались без ухода, без пищи… А с тем, который выжил, с моим отцом, покончили по-другому!.. Я не хочу, чтобы и со мною так было. Дедушка, дедушка! Поймите, я не хочу погибать, как они! — Сперанца топала ногами и сжимала кулаки. — Неужели всегда так будет…
Она умолкла, сама пораженная своей вспышкой, потом отвернулась, заплакала и убежала… Запыхавшись, она остановилась и вдумалась в то, что прокричала минуту назад. Так вот чего она хотела! Она это вдруг поняла, когда говорила с дедом.
Она хотела жизни! Жизни для себя и для детей, которые у нее родятся. Жизни для всех изнуренных, исстрадавшихся людей в этой негостеприимной долине…
Она посмотрела в темноту, в сторону болота, и подумала о тяжком труде людей, которые его осушали, и о том, что они так и будут гибнуть на нем один за другим, если батраки сдадутся.
Послышался шорох шагов. Сперанца обернулась. Она думала, что Минга уже в постели, а старуха все еще бродила в долине и теперь возвращалась, бормоча себе под нос.
— Бабушка! — вполголоса позвала Сперанца.
Минга на мгновение остановилась, казалось, поняв, что ее окликнули, но тут же опять двинулась к дому, ни слова не говоря и не оборачиваясь.
Сперанца содрогнулась. Так, значит?..
И у дедушки хватает духа уверять, что Минге, в сущности, всегда неплохо жилось в долине.
