Однако опытом истории, не без подсказки “ученых” советников, решил на опережение воспользоваться сам президент, выступая основателем новой религии — “башизма”, суть которой заключается в том, что это единственно верное “учение”, будто воплощенное в еще не созданной книге “Рухнама”, а ее основатель — Сапармурат Ниязов — “посланник Аллаха на земле”, которого еще наделяют званием Тангры — Бог (так называли язычники сверхъестественное существо, обитающее на небе). Словом, он един в двух лицах — “пророк” и “бог”. Главное, “баши” уверен, что именно он пришел на смену пророку Мухаммеду. Сказано же в хадисах, откровениях Мухаммеда, что пророком может объявить себя любой смертный, жертвующий собой ради народа. А ему, как говорится, сам Бог велел.

И вот сегодня толпящиеся у трона лизоблюды эту “жертву” хотят навязать туркменскому народу, видя в его персоне будущего мессию — посланника Аллаха, который, явившись как сама справедливость (а “справедливого шаха” он уже получил от ахальских подхалимов!), поведет их за собой в “золотой” ХХ1 век. Таково желание “сердара”.

Ведь назвал же себя иранский шах Исмаил Первый не иначе, как посланником имама Махди, а шииты, возвеличив своего правителя, именовали его имамом мира. Но шах Исмаил, в отличие от “баши”, не возгордился, писал стихи на фарси и тюрки, сочиненные им красивые газели распевали его воины — кызылбаши, а сам скромно подписывался Хатаи — “Ошибающийся”. Но последнее не очень устраивало кипчакского сироту. Он не ошибается, другие — да, а он — никогда! Как он может возвести на себя какой-либо поклеп, когда на родной земле его открыто называют “пророком” и вот-вот возвеличат “Аллахом”. Кто не верит, пусть почитает туркменских поэтов. Не каких-то там ширалиевых и аннакурбановых, которые честят его на чем свет стоит, а джутдиевых, сапаровых, агабаевых...

“Баши” знал, на кого ссылаться. Первым холуйскую готовность исполнить желание “вождя” выразил придворный поэт Байрам Джутдиев:

Подстрочный перевод:

По-разному истолковывают строки стихотворца. Одним в четверостишии хочется видеть фантастическое “боговоплощение”, то есть явление народу Аллаха, то ли сошедшего с небес, то ли лихо спрыгнувшего с подножки движущегося поезда. В этом образе “баши”, конечно, узрел себя и замороченных его болезненной фантазией гарамаяков: “Поздравляю тебя, мой прекрасный народ!” Сколько же пустых слов, за которыми ничего не стоит, бросается сегодня на ветер!

Из двух последних строк явствует (это, вероятно, разочаровало “баши”), что рядом с Аллахом шествует он, “сердар”, то бишь, “мой султан”, которого придворный рифмоплет на всякий случай наделяет двойным эпитетом, явно схожим с обращением к Аллаху — милостивым и милосердным!” Ай да, Байрам! Ай да, сын Джутди! Ловок и, как всегда, двойственный. Но в одном дал маху. На небо совершил восхождение пророк — об этом сказано давно. А спускался ли с неба на землю Аллах? Да еще прямо на туркменскую, на виду у людей, на вновь построенную ветвь железной дороги? Иль это все-таки “баши”, воплощенный в образе Аллаха? Но тогда почему “султан... с ним рядом”? Почему он — не Сам, а только “султан”? Ведь ему пристало быть Самим Богом!..

Президент, вникнув в суть двух последних приведенных мною строк, имеет все основания остаться недовольным своим придворным поэтом. Выходит, напрасно удостоил его почетным званием “народного”, наградил не одним орденом и не одной медалью, на высокую должность посадил... Джутдиев извечно с причудами, видно, проистекающими от его двуличной натуры или излишнего рабского подобострастия, когда в порыве своего холуйства теряет чувство меры и заговаривается.

Случился же с ним однажды казус на совещании аксакалов, где он, вольно или невольно, уподобил президента седоку, восседающему на белом... осле, вероятно, имея ввиду недавно приобретенный им новенький “боинг”. Не знаю, насколько это оскорбило “баши”, но между ним и поэтом в одно время сложились весьма прохладные отношения. Уж как после оправдывался Джутдиев? Дескать, он намеревался сравнить президента с лихим наездником, скачущем на белом коне — символе отваги и благородства.

И в этот раз придворный льстец, перестаравшись, соригинальничал: “баши” в его стихах то вровень с Богом, то сам — Аллах! Откровенно говоря, мне страшно за “поэта”. Неужто его не настораживает история с незадачливым Салманом Рущди, автором “Сатанинских стихов”, которого аятолла Хомейни за кощунство приговорил к смерти. Хотя Хомейни умер, но его последователи и верные ученики живы. Они — рядом, в Иране.

Или эйфория угодничества затмила разум некогда талантливого человека? Неужели чувства лакея убили в нем мастера слова, а льстец одержал победу над некогда гордым текинцем? Иль гены подвели? Говорят, дед Байрама, не говоря уж о прадедах, долгое время ходил в рабах, пока в Туркменистан не пришли русские войска и не отменили рабства. Вообще-то, пожалуй, ничего удивительного: после властелина должен быть раб. Байран и сам признает его своим султаном. Нет, Аллахом! Никто пока еще на Земле не видел Бога, а Байрам Джутдиев увидел Его в образе “баши”. Может, мир перевернулся?..

Неуемное стремление Ниязова объявить себя мессией явно проглядывает в его каждодневных речах о “Рухнама” — кодексе нравственных законов, который, по его замыслу, должен встать над Библией и Кораном. Священные Писания христиан, иудеев и мусульман, вобравшие в себя мудрость веков, “баши” считает устаревшими и потому намерен создать нечто “новое”, над которым сейчас уже несколько лет трудятся “умные головы” страны. Что получится из затеи? По всей вероятности, “идея” “вождя” выльется в некий цитатник (по опыту китайской “культурной революции”?) или в рецепты-назидания на все случаи жизни, распространенные в эпоху средневековья, когда каждый феодал, умный или самодур, жил по удобным лишь ему нормам морали.

Так “баши”, определяя эти нормы, обозначил их запретом многих стихотворений великого туркменского классика Махтумкули Фраги, поэта-пророка и философа, равного которому еще не рождала наша земля. Он также наложил табу на творения поэта, переложенные народом на песни, изобличающие ложь и бесчестье, зависть и жадность, ханжество и лицемерие сильных мира сего, насильников и хапуг, виновников горя, бесправия и обнищания широких масс. В том прошлом “отец нации” усмотрел сегодняшний день страны, себя и свое близкое окружение, чья политика довела экономику до кризиса, а туркмен до разорения и полуголодного существования.

В “творческом порыве” президент решил отредактировать известное стихотворение поэта-классика, сочтя, что тот недостаточно интернационален, упомянув в своих строках лишь пять крупных по тому времени племен, образующих вместе со многими другими родами единую туркменскую нацию. То ли в запале патриотизма, а скорее, национализма, в эйфории каких-то трансцендентных чувств, уводивших его в призрачный мир фантазии, он заявил:

— Почему Махтумкули обошел молчанием племена эрсары, сарыков, салоров? Будь он жив, непременно сам внес бы дополнение... Мы, его потомки, должны это поправить.

И новоявленный цензор повелел восстановить эту “историческую несправедливость” и стихи классика, жившего и творившего в ХУШ веке, почти одновременно с Ломоносовым, Вольтером и Гете, были дописаны в “духе времени”, обретя “интернационалистское звучание”.