О какой демократии, свободе волеизъявления можно говорить, если монопольным учредителем всех издательств, СМИ, даже региональных газет является сам президент. Всем национальным изданиям в коих материалы проходят строгую предварительную цензуру, запрещено публиковать критические и даже проблемные материалы. Поэтому ныне такие главные газеты страны, как “Туркменистан”, “Нейтральный Туркменистан” напоминают огромные буклеты, где нередко на четырехстраничных номерах газет публикуются по 16-17 фотографий президента.

Исключительно редко критические статьи и корреспонденции граждан Туркменистана появляются в зарубежных изданиях. Во-первых, их невозможно или опасно отправлять, так как почтовые отправления из страны и в страну перлюстрируются, изымаются. Во-вторых, авторы, отправившие за пределы республики критические материалы, преследуются. Наложены табу на использование факса, интернета. Туркменские журналисты и писатели об этих новых средствах информации имеют весьма смутное представление, да и использование их им явно не по карману.

На глазах хиреет туркменская литература, музыкальная культура. Впрочем, они сейчас напоминают рахитичного ребенка, который растет, но болезненным и хилым, ибо в Туркменистане право на гражданство имеют лишь произведения, поющие дифирамбы Ниязову.

Ныне СМИ, включая радио, телевидение и документальное кино, свои материалы посвящают больше всего официальной хронике, визитам “баши” в регионы и за рубеж, описанию “исторических достижений” страны в экономическом и социальном плане и не менее “грандиозным” программам на будущее, хотя все последнее сплошной блеф и несбыточные прожекты. Эти сообщения, передаваемые под звуки фанфар, занимают несколько часов и повторяются целыми днями, в полном объеме, взахлеб восхваляя “великого вождя” и его “мудрые предначертания”.

Остальное эфирное время заполняются кадрами с восторженными монологами, выражающими “любовь” народа к “баши”: это организованные интервью с жителями и гостями страны, репортажи из зала заседания Кабинета министров под председательством Ниязова, уличные съемки, где телеобъектив замирает на говорящем, смеющемся, перерезающем ленту, чаще всего неуклюже позирующем “вожде”, бросающем лопатой цементный раствор под основание еще одного стадиона; затем кадры сменяются его портретами, монументами, бюстами в национальном или цивильном костюме, в маршальской форме, на резвом скакуне...

Однажды произошел казус, наделавший во дворце и на национальном телевидении немалый переполох. Президент, вероятно, в благостном настроении или в минуты просветления неожиданно покритиковал деятельность телерадиокомпании, журналистов пожурил, что они в передачах хвалят его “чуточку многовато”. Сказал и тут же забыл.

Руководство же компании на критику среагировало немедля, будто обрадовалось появившейся трезвости в речах президента: дня два по телевидению ему хвалу не воздавали. Во всех передачах, больших и малых, обычно начинаемых со славословия и пожелания здравия и долгия лета “вождю”, эти вступления были сняты. Убрали даже золотистый барельеф Ниязова, постоянную эмблему в правом углу телеэкрана.

Что тут было! Поднялся переполох... И впрямь, заставь дурака молиться — лоб себе расшибет. С ума посходили?! Революция что ли произошла?! Примерно такая реакция последовала из президентского дворца, откуда на телестудию примчалось высокое начальство. Президент наказал заместителя председателя Кабинета министров О. Айдогдыева, курирующего СМИ, пресс-секретаря президента и председателя телерадиокомпании, приказав удержать с зарплаты каждого по половине месячного оклада. Чуть позднее руководители компании поплатились своими постами, но до того, исправляя оплошность, срочно организовали выступления “низов” — представителей рабочих, дайхан, интеллигенции, домохозяек, распинавшихся перед телезрителями примерно следующими речами: телевидение и радио совершили “историческую ошибку”, предав на два дня забвению имя “великого вождя”, упоминание о коем стало своего рода эликсиром бодрости, допингом, источником сил и вдохновения. Как только в “дни беспамятства” солнце не померкло и луна с места не сошла?!

В одном из опусов, посвященных Ниязову придворными писаками, запечатлен диалог, будто происшедший в его далекой юности.

— Бог даст день — даст и пищу! — рассудил студент Сапармурат где-то слышанной фразой.

— Да потом же ты святым не станешь, — возражал ему приятель.

— Кто знает, кем все мы станем? А что, если лет через двадцать-тридцать я стану у себя дома первым секретарем ЦК?

— А, может, еще и шахом?

— Может быть...

Диалог мало убедительный, но он обретает плоть, когда знаешь о выступлении президента от 14 февраля 1997 года перед представителями творческой интеллигенции страны. “С давних пор встретиться с вами было моей мечтой. Вы поверьте в это...” (“ЭС”, № 10, 03.99).

Эти слова приведены только в официозах, выходящих на туркменском языке. В “Нейтральном Туркменистане”, издающемся на русском языке, таких откровений вы не прочтете. Как и не найдете многих несуразиц, прозвучавших в эфире из уст словоохотливого “баши”. Если уж точно приводить его слова, сказанные на той встрече, то Ниязов без обиняков заявил: он еще мальчишкой предвидел, что станет президентом и знал о встрече с творческими деятелями. Это была его заявка на “провидческий дар”, на “пророчество”.

Попробуй, после высочайшего заявления усомниться в словах самого “баши”. А дальше эта мысль получила свое буйное развитие. Он подогревал ее сам, постоянно. Разумеется, не без подсказки со стороны. Разве мало в президентском институте истории знающих, что пророк Иса, то есть будущий Иисус Христос в двадцать своих лет поразил всех фарисеев глубиной познаний, провидческим даром. Потом он исчез из глаз людских, ведя жизнь праведника и появился только накануне своего тридцатилетия.

Но Ниязов решиться на такое, чтобы исчезнуть на лет десять, не мог, его тут же забудут; он форсировал события. Вскоре на очередном Совете старейшин, который обычно сам и ведет, он предложил собравшимся голосовать жестом, образующим средним и указательным пальцами правой руки, известной со времен второй мировой войны как символ победы. Об этом я упоминал мимоходом в предыдущих главах, но позволю себе повториться, чтобы добавить новое, еще не сказанное.

“Вождь” придал этому знаку иной, угодный ему смысл: во всем мироздании их только двое, один на небе — это Бог, другой на земле — он, Туркмен “баши”.

С тех пор его повсюду в стране стали открыто называть “доверенный Аллаха”, “посланник Бога на земле”, “великий Сапармурат — пророк”, “любимец Бога” и т.д. и т.п. Эти эпитеты и сравнения, даже еще красочнее, не сходит со страниц СМИ, к ним широко прибегают министры, большое и малое начальство, этот ажиотаж подогревается мечетью и даже главой мусульманской общины.

Тернистым был путь Христа на Голгофу. Восшествие на священный холм в окрестностях Иерусалима обрело символический смысл подвижничества и нравственных страданий. Да и сам образ распятого Христа, стал у христиан Богом, на некоторое время сошедшим на землю в обличье человека.

В истории есть примеры, когда в народе, подвергнутом геноциду, как выход из этого ада, рождалась “новая религия”, объявлялся ее основатель, который, будто как “второе боговоплощение” пришел на смену... Христу, то есть Богу.

Или же, по учению шиизма, многострадальный двенадцатый имам не умер, а тайно скрывается до своего часа. Когда окончится его состояние “скрытого имама”, он явится миру... в роли пророка Махди — мессии (у суннитов, в частности, у туркмен, он известен под именем Мяти) и восстановит в мире справедливость, воздаст людям заслуженное ими.

Подобная фантасмагория — неизбежный плод множащихся бед народа, неустройства быта, недовольства жизнью, тщетности страданий и безнадежности найти выход из тупика, в который загоняют людей неумные и алчные правители.

Я не удивлюсь, если такая “религия” родится в Туркменистане и кто-то объявит себя в качестве “пророка” или “бога”, ибо вконец обнищавший народ, духовно деградирующий изо дня в день, дошел до ручки, не видит выхода из нужды — неимоверных мук голода, недоедания, унижений и массового вымирания, на которые обрек их новоявленный “справедливый шах” по кличке Туркмен “баши”.