Легко вообразить, но трудно описать чувства, съ которыми я и Джемсъ читали и перечитывали эти строки. Записка переходила отъ меня къ нему, отъ него ко мнѣ разъ десять, если не больше, и мы все еще не могли собраться съ мыслями.

— Что это значитъ? Понимаешь ты, Джемсъ? сказалъ я.

— Нѣтъ; а вы?

— Не понимаю. Одно только: не женатъ ли ужь этотъ негодяй?

— Именно тоже представилось и мнѣ. Моррисъ пишетъ: „безчестнѣйшая хитрость“. Что жь другое можно тутъ предполагать?

— Моррисъ человѣкъ основательный: онъ не будетъ говорить, не зная положительно.

— Да, это совершенная правда, вскричалъ Джемсъ: — онъ такъ остороженъ, что не выскажетъ важнаго обвиненія, не имѣя вѣрныхъ доказательствъ. Не возможно сомнѣваться, что они есть у него.

— Но двоеженство въ Германіи уголовное преступленіе; за это здѣсь посылаютъ въ каторгу, сказалъ я: — вѣроятно ли, что баронъ отважился на такой рискъ?

— Не говорите! возразилъ Джемсъ:- вѣдь онъ разсчитывалъ, что у англичанки огромное приданое, что она знатнаго рода.

Признаться ли, милый Томъ? это замѣчаніе ошеломило меня. Джемсъ произнесъ его спокойно, а меня оно поразило, будто громомъ. Какъ онъ вообразилъ, что она аристократка? спрашивалъ я себя. Какъ онъ вообразилъ, что она богачка? Кто распустилъ эти обманы? И если Моррисъ называетъ это дѣло „безчестною хитростью“, то могу ли я утверждать, что въ плутовствѣ виновата исключительно одна сторона? Могу ли я прійдти въ судъ съ чистыми руками и сказать: „мистриссъ Доддъ не обманывала, Кенни Доддъ не обманывалъ“. Гдѣ неизмѣримыя поля и пастбища, зеленѣющія лѣса и желтѣющія нивы, которыми награждалъ я съ такою щедростью? Откуда взялись четырнадцать поколѣній знатныхъ предковъ, о которыхъ мы безпрестанно твердили цѣлыя три недѣли? Но дѣло не въ томъ, подумалъ я наконецъ: если у этого молодчика есть другая жена, я ему переломаю всѣ ребра. Вѣроятно, это заключеніе высказалъ я вслухъ, потому-что Джемсъ отозвался на него еще энергичнѣе: „и сверну ему рожу затылкомъ напередъ!“

Упоминаю объ этомъ подробно, чтобъ показать, какъ согласны мы были въ своихъ мысляхъ и пришли къ одному безспорному предположенію. Послѣ того начали мы разсуждать, что намъ теперь дѣлать. Джемсъ требовалъ немедленнаго наказанія; я доказывалъ, что надобно дождаться Морриса.

— Но завтра назначена свадьба! вскричалъ Джемсъ.

— Знаю, сказалъ я; но Моррисъ пріѣдетъ нынѣ же. Во всякомъ случаѣ, свадьбы до его пріѣзда не будетъ.

— Я, кричалъ Джемсъ, нагрянулъ бы на него сію же минуту; сказалъ бы ему, что увѣдомленіе получено мною отъ человѣка неизмѣнной правдивости, и пусть онъ опровергаетъ его, если можетъ.

— Что же опровергать? Развѣ ты не видишь, мой милый, что, собственно говоря, у насъ нѣтъ никакой улики, даже никакого основанія.

Вы не повѣрите, Томъ, надобно было снова прочитать Джемсу записку, чтобъ убѣдить его, что двоеженство — только наше предположеніе, а не доказанный фактъ.

Возвращаясь въ замокъ, мы все толковали объ этомъ дѣлѣ, разбирали его со всѣхъ сторонъ, единодушно соглашаясь, что невозможно сообщать нашимъ дамамъ полученнаго извѣстія.

— Мы будемъ его стеречь, сказалъ Джемсъ: — будемъ наблюдать за нимъ и дожидаться Морриса.

Признаюсь вамъ, я былъ такъ пораженъ, что едва могъ дойдти до дому; о томъ, чтобъ явиться къ ужину — нечего было и думать. Какъ тяжело мнѣ было оставаться подъ кровомъ дома, противъ владѣльца котораго кипѣли въ моей душѣ самыя черныя подозрѣнія! Могъ ли я сѣсть за одинъ столъ съ человѣкомъ, котораго хотѣлъ опозорить? Довольно было мнѣ мученія и отъ той мысли, что жена моя и дочь оставлены въ его обществѣ. Джемсъ сидѣлъ за столомъ мрачнѣе и грознѣе, нежели тѣнь Банко на пиршествѣ Макбета. Я вышелъ на террасу и ходилъ по ней вплоть до полуночи, всматриваясь, не покажется ли экипажъ, вслушиваясь, не раздастся ли стукъ колесъ по фрейбургской дорогѣ.

„Ночь или Блюхеръ спасутъ насъ“, сказалъ Веллингтонъ при Ватерлоо. У него было двѣ надежды; у меня только одна: „Моррисъ, или погибель!“ И я начиналъ проклинать молчаливыхъ, скрытныхъ, осторожныхъ людей, которые кричатъ: „стой!“ не прибавляя: въ чемъ же остановка. Что кажется бездною одному, другому кажется ничтожною ямочкой. Почему онъ знаетъ, что мои понятія о плутовствѣ одинаковы съ его понятіями. Сколько есть вещей, которыя въ Англіи называются обманомъ, а въ Ирландіи, просто, остроумною продѣлкою. Національные предразсудки различны въ разныхъ странахъ. Примѣръ недалеко: англичане вводятъ налогъ на доходы, а мы его проклинаемъ. Кромѣ-того, Моррисъ слишкомъ-суровъ; его скандализируетъ всякій вздоръ. Быть можетъ, онъ открылъ неправильность въ родословной предковъ барона, узналъ, что не было Конрада Вольфеншефера, жившаго въ девятисотомъ году. Да что мнѣ за дѣло? Развѣ тогда были Додды? или, быть-можетъ, онъ испугался политическихъ мнѣній барона? Но какое до того дѣло разсудительному человѣку? Изъ этого очерка вы можете видѣть, милый Томъ, какое расположеніе преобладало въ моемъ простодушномъ сердцѣ. Я не увлекался слѣпой ненавистью. Я ходилъ и ходилъ по террасѣ, какъ привидѣніе въ „Гамлетѣ“. Одиннадцать часовъ. Двѣнадцать часовъ — не видно, неслышно Морриса! „Что, если онъ не пріѣдетъ?“ думалъ я: „какой предлогъ найду я, чтобъ отложить свадьбу?“ — не открывалось къ тому ни малѣйшей возможности. Я подписалъ безчисленное множество актовъ и документовъ. Оставалось только совершить церковный обрядъ, дать свое родительское благословеніе. Я ломалъ голову, отъискивая какую-нибудь благовидную, или хотя вразумительную причину для отсрочки. Одно средство спасенія представлялось мнѣ: я могъ внезапно и опасно занемочь: въ мои лѣта подагрическій припадокъ всегда правдоподобенъ. Дочь, конечно, не станетъ вѣнчаться, когда отецъ у дверей гроба. Доктора, къ счастью, нигдѣ не было поблизости, стало-быть притвориться можно, не подвергаясь леченью. Правда, со времени своей притворной болѣзни въ Эмсѣ, я не могъ прельщаться этою идеею, но что же дѣлать? другаго средства мнѣ не оставалось.

Потому я пошелъ къ замку, чтобъ лечь опасно-больнымъ, какъ вдругъ послышалось громкое нѣмецкое хлопанье кнутомъ. Я стремглавъ бросился къ воротамъ и подбѣжалъ въ ту самую минуту, какъ четверка лошадей, храпя и задыхаясь, примчала дорожную коляску. Моррисъ выпрыгнулъ и, схвативъ мою руку, съ необыкновеннымъ въ его голосѣ участіемъ сказалъ:

— Не поздно? не поздно еще?

— Нѣтъ, отвѣчалъ я: — ваша записка предостерегла меня.

Между-тѣмъ вышелъ изъ экипажа другой джентльменъ, незнакомый мнѣ.

— Прежде всего, сказалъ Моррисъ. — позвольте представить вамъ моего друга, графа Адельберга, который, что для васъ будетъ пріятно, говоритъ поанглійски.

Мы поклонились и пожали руки.

— По необыкновенно-счастливому случаю, продолжалъ Моррисъ:- графъ сидѣлъ у меня, когда принесли ваше письмо. Взглянувъ на почтовый штемпель, онъ сказалъ: „а, у васъ есть корреспондентъ въ моемъ уголкѣ: кто жь это?“ Желая разузнать отъ графа о женихѣ, я сказалъ ему, что вы пишете; онъ съ изумленіемъ вскрикнулъ: „ужели? Дѣйствительно ли это правда?“

Но, милый Порсель, я не могу пересказывать сцены, которая поразила меня тогда, о которой почти невыносимо и вспоминать. Не буду возобновлять въ себѣ мученія и униженія, какія испыталъ я въ ту минуту. Скажу все въ двухъ словахъ. Графъ Адельбергъ — владѣлецъ Вольтентельзскаго Замка; Вольтеншетеры — его управители. Мнимый баронъ — пройдоха, который отправился въ Боннъ искать счастья, а не учиться. Обыкновенная нѣмецкая идея, что каждый англичанинъ — мильйонеръ и даетъ за дочерью горы золота, пробудила въ немъ мысль выдавать себя за богатаго аристократа и, посредствомъ этого, найдти невѣсту съ хорошимъ приданымъ, обольщающуюся иностранными титулами. Много представлялось ему затрудненій при исполненіи такой мысли, но онъ умѣлъ преодолѣть, или избѣжать ихъ. Такъ, напримѣръ, онъ не поѣхалъ за нами въ Баденъ, гдѣ обманъ не могъ скрыться; точно-такъ же спряталъ отъ насъ своего отца, мужиковатость котораго изобличила бы самозванство. Изъ служителей замка, хитрыхъ онъ завлекъ въ свои сообщники, недогадливыхъ умѣлъ провесть. Однимъ словомъ: была придумана и удачно исполнена хитрая затѣя обмануть людей, которые, по своей недальновидности и пошлымъ претензіямъ, могли бы поддаться гораздо-менѣе ловкому обману.