Я ждал внезапного переворота, стихийного порыва ветра, который бы унес с собой грязные руки людей и мелочную злость их глаз, чтобы унес бетонные блоки этажей, обнажив посредственные, задыхающиеся от скуки жизни. Пытаясь изгнать из поля зрения черноту близкого, близорукого подноготного пространства, я направил взгляд на лист бумаги, на котором дрожал не отточенный карандаш, теряя силу от легких, но непрерывных автобусных сотрясений. Я выпал из автобусного маршрута, отчаявшись в этой попытке. Логика содеянного разрушала фантазию. Ничего, совсем ничего нового. Ничего, совсем ничего выдуманного. Только грязь и размокшие, потерявшие цвет осенние листья под стоптанными подошвами

Мои глаза распахнулись с насмешливым скрипом, как старые ставни, и ветер взметнул ввысь сухие хлопья пыли. Я проснулся, и всё закончилось. Исчезли руки с белых покрывал, с внутренней стороны век исчезли сны. Иллюзии таяли, как сахар в горячем утреннем чае. Я помешивал его ложкой. Иллюзии таяли сами, и я больше не удерживал их. Не мог.

Зачем обманывать себя? Каждый, кого я знал, отгородился от меня каменной стеной, потому что я не был им нужен, потому что я для них только имя, только воспоминание о человеке, но не человек. Хочу ли я напоминать о себе?

Мои глаза распахнулись. Иллюзии таяли. Я рассматривал свои ладони, мне казалось, что на них написано всё, что может со мной случиться. Что может со мной случиться? Ничего. Перепутанные линии не укладываются в узор, они просто линии, которые бороздят кожу, как реки землю. Как реки землю.

Я знал, что для неё я был и остался никем, только игрушкой, которая вызывает интерес мнимой загадочностью поступков. Какая недогадливость с её стороны, в то время как я рассказал ей всё с феноменальной честностью. Она просто не понимала моих поступков, молчание казалось ей признаком равнодушия, она искала ответов, эмоции, реакции, и только ради этого вновь и вновь возвращалась в мою жизнь самым желанным призраком.

Я придумал её с воодушевлением разочарованного творца, отчаявшегося найти свой идеал в жизни и ищущего его в мыслях. Я нашел его в мыслях. Пусть он там и останется. Сколько бы мы ни говорили, сколько бы ни молчали, сколько бы ни касались друг друга руками, я всегда был и всегда буду для неё чужим, посторонним человеком, которого рады видеть, лишь когда его логика не разгадана, не побеждена её пониманием, которого я так желал, в которое я так верил. Она никогда не нуждалась во мне. Она нуждалась в недосягаемом. Чертополоховое поле было лишь минутной прихотью её воображения, выражением эгоистичной мечты подчинить себе неизвестность.

Иллюзии таяли.

В зеркале я видел, как в моих волосах играли блики. Она бы никогда их не заметила, она видит только то, что хочет увидеть. Пусть. Всё между мной и ею было случайно, неизбежно, но всё же безнадежно случайно, ведь даже ненужному человеку можно рассказывать свои сны и рассыпать волосы по ненужным, чужим плечам тоже можно. Может быть, именно ненужным всегда рассказывают сны, чтобы они утешились. Она же рассказывала мне свои сны только чтобы вызвать доверие и, наконец, узнать меня. Это был только ход в её продуманной наперед игре.

Всё обессмысливалось по мере того, как иллюзии таяли. Я тоже таял, ведь я – тоже иллюзия, чуть меньшая, чем Алла, но чуть большая, чем всё вокруг. Я таял, как тает прошлое, как летящий вниз человек истекает жизнью на асфальте, как разбитые кирпичи истекают кровью, и тают в чьих-то поверхностных мыслях. Я совсем растаял, оставшись лишь словом в коротком письме для неё, где нет ничего из того, что я хотел бы сказать. В письме, которое я даже не начал писать. Которое я больше не хотел начинать писать.

Дома я снял с себя пальто, вскипятил электрический чайник, щелкнул выключателем, чайные листья закружились в кипятке, когда я наполнил кружку. Сахар стеклянной пылью лежал на дне. Смутные порывы вырывались из подсознания и становились осознанными намерениями. Сейчас я перестану помешивать сахар в кружке, и по мере того, как чай будет становиться сладким, растает последнее слово из ненаписанного письма, всё, что осталось от меня. От человека по имени Альберт. Иллюзии оставили мне лишь привкус жизни.

Но скоро я вспомню, как жить. Я вспомню свое старое имя. Куплю себе настенные часы и будильник, чтобы вовремя вставать по утрам. Повешу на стену календарь из трехсот шестидесяти пяти страниц, чтобы вырывать из него дни своими, по-прежнему холодными, руками. Я схожу к врачу и спрошу, отчего мои руки так холодны. Наверное, плохое кровообращение, ответит врач, и я утешусь, как если бы по моим плечам вновь рассыпались волосы.

Я найду себе работу, где буду пропадать целыми днями, не видя закатов, но видя кружку с кофе, монитор компьютера и изредка – свои пальцы, когда они набирают номер телефона или тянутся к кофе. Зачем, в сущности, видеть закаты? Всё это только пустая сентиментальность. Я узнаю, что значит спать по ночам, не видя привычных кошмаров. Мама будет рада, когда я приеду к ней в гости и расскажу о том, что я наконец-то занялся делом.

Слова «пережил» и «выдумал» перестанут быть синонимами, никогда больше выдумка не станет жизнью. Я больше не спутаю сон и реальность, разделенные звенящей чертой будильника. Мой письменный стол незаметно запорошит рецептами и таблетками, в то время как дороги заметет первая вьюга. Наступит зима. Мои следы в чужих жизнях и далеких городах укроются под снегом, а весной растают и сольются с землей, чтобы никогда не прорасти наружу свежей травой.

Я постараюсь всё же ничего не забыть. Я не забуду теплый ветер, не забуду снежное небо, разлинованное проводами, не забуду грозу в заброшенном парке и поцелуй между пальцами во имя избавления от прошлого. Я не забуду шума приближающегося поезда и дыхания спящих пассажиров. Я не забуду письма, которые писал, не забуду, какие слова сбросил с моста, не забуду, зачем я убегал от собственной жизни. Я просто перестану придавать памяти ценность абсолюта. Я стерплю жизнь без самообмана, с тех пор, как иллюзии растаяли, это больше не кажется сложным. Уже сейчас я чувствую, как груз прожитого теряет тяжесть, спадая с моих плеч, на которых никогда не лежали Аллины руки. Я придумал про нас слишком много, чтобы это могло быть правдой. На самом деле у меня было только восемь дней, чтобы узнать её – и, впервые обняв её за плечи, я никогда не сделал этого во второй раз. Восьми дней, восьми прожитых встреч оказалось достаточно, чтобы построить на их фундаменте невесомые стены, убедив себя в том, что они крепче любого камня, живее любой жизни.

Довольно. Теперь я узнаю людей такими, какие они есть. Я заново увижу Аллу с её самовлюбленностью, высокомерием и жаждой всего таинственного. Я научусь принимать её настоящей, принимать нашу близость на фоне безмолвия и отчуждения. Она превратила меня в неразрешимое уравнение. Если она сможет принять меня, найдя все неизвестные, когда-нибудь я покажу ей чертополоховое поле. Но возможно, оно останется только моим. Это больше не пугает меня.

От прошлого скоро останутся лишь дрожащие на ветру воспоминания, готовые в любую минуту сорваться и улететь в Ничто на ветру забвения. Но я удержу их холодными, всё помнящими руками. Я чувствую, что близится моё выздоровление. Бессилие будет побеждено, как и бесплодные надежды, я смогу бороться с собой – за свою собственную жизнь. Я нарисую время акварельными красками, вернусь в редакцию и напишу блестящую статью. Я увижу людей сквозь жизнь, а не сквозь трафареты воображения. Я увижу живых людей, а мёртвым оставлю широкие просторы памяти. У меня появится будущее.

Имя Альберт в переводе с латинского значит «белый». Я всегда это знал, но лишь теперь я его понял. Оно значит бескрайнее снежное поле, в котором замело все следы, бесконечный лист бумаги, белизну которого не должны были нарушать, но всё же нарушили красивые, но бесстыдно лгущие иллюзии.

Поэтому здесь я не напишу больше ни строчки. Я буду жить. Мой разум проверит на прочность чувства и эмоции, оставив лишь те, которые я не выдумал, желая скрасить жизнь, но оказавшись неспособным сделать её необыкновенной.