Жур, никогда не отличавшийся терпением, когда его отдых тревожили, давно удрал в более тихий угол. Сама она, прекрасно спала в гораздо более странных местах, чем это. Так почему же не сегодня вечером?
Сначала ей захотелось, чтобы у неё было немного вонючей настойки болиголова Киндри. Это, в свою очередь, напомнило ей о распакованных Рутой бутылках и, встав, она нашла только одну, условно пригодную для питья, квадратную зелёную бутылку, запечатанную воском и мягким свинцом. Тубан держал подобный кувшин за прилавком в Рес аБ'Тире в Тай-Тестигон, пока Клепперти не опустошила его в сточную канаву. Джейм припомнила, как задымился тогда бордюрный камень. Но как хайборна, напомнила она себе, её было очень сложно отравить. Анис, пижма, полынь, и её как будто лягнул тяжеловоз. Всего один глоток вызвал жжение в глазах и заставил её рот онеметь; но это, по-видимому, было всё.
Ох, ну почему она не может заснуть?
— Потому что ты всегда будешь неудачницей, — сказал голос Искусительницы, просачиваясь сквозь жужжание насекомых.
Она откашлялась, прочищая горло. Вытолкнутая наружу пчела шлёпнулась на пол, её внутренности были вырваны вместе с жалом. Насекомое нетвёрдо выправилось, и, пошатываясь, направилось прямо в огонь, где его крылья охватило пламя. Сама Рандир стояла в тени, её очертания всё ещё странно бурлили.
— У тебя нет фокуса, центра, — сказала она. — Любовница беспорядка, хаоса, разрушения.
— Нет! Я просто не смотрю на вещи так буквально, как это делаете вы, Рандиры. Бедная Тень. Я вызвала у неё головную боль. Моя голова теперь тоже пульсирует.
— Т-ты это заслужила. — Симмел покачивался на шатающемся кресле, прислонённом к боковой двери, шамкая и глотая слова из-за отсутствия зубов. Пылинки тонкими струйками вытекали у него из ушей и пустых глазниц, шшш, шшш, шшш, на пол. — Посмотри на м'ю бедную голову, вся р-разбитая и п-пустая.
— Поблагодари за это свою леди, — Оборвала его Джейм. — Это она опустошила твой череп, не я, и ты ей это позволил. Мир не чёрно-белый.
— Он именно такой сегодня вечером, — сказала Искусительница, с жуткой, зубастой улыбкой, полной покалеченных, извивающихся пчёл. — Белый камень, остаться; чёрный камень, уйти.
Джейм чувствовала своей спиной тепло. Она думала, что это огонь, пока он не начал беспокойно ворочаться.
— Я всё ближе к провалу, — бормотал её брат. — Так много имён, так много лиц… как я могу их все запомнить?
Они словно снова стали детьми в замке в Призрачных Землях, прижавшимися друг к другу в постели ради спокойствия, ради защиты.
— Муллен. Марк. Я никогда не забуду их обоих, но он один из них мёртв, а другой отверг мою связь. Отец сказал, что я слаб и я такой и есть. Я такой и есть. Я такой и есть.
Ну хорошо, подумала Джейм. Я в конце концов заснула, но это мой сон или его?
— Я всё ближе к провалу…
Она попыталась повернуться, но куртка лордана принялась с ней драться. Да сколько же у этой штуковины рук и почему она не может держать их все при себе?
— Тори, позволь мне помочь тебе. Чёрт побери, — это шипение относилось к куртке, которая обернула свой пустой рукав вокруг её лица и попыталась перетащить его вниз, на её горло. — Уммп… отпусти! Тори!
Мог ли он слышать её? Был ли он ещё тут?
С большим усилием она стряхнула с себя куртку и вскочила на ноги, поняв по сквозняку, что скинула с себя и всю остальную свою одежду. Из теней захихикал Симмел.
— Ох, заткнись, — зарычала она на него. — Ты и сам не слишком привлекательный.
— Вспомни меня! — кричали сухие голоса из пепла прошлого, из треска и жадного шипения погребального костра. — Вспомни меня! Я принёс твоему деду весть о смерти его сына и за это он проклял меня.
— Меня почтили семью контрактами и наконец я умерла при родах, вдали от дома.
— Я сражался рядом с твоим отцом в Белых Холмах и умер от рук своей собственной жены ради нашего не рождённого ребёнка.
— Я спас честь Тентира на острие Белого Ножа, или думал, что спас, но всё оказалось напрасно…
Теперь она могла почти видеть их в арке камина, громадная, серая толпа, теснящаяся вокруг её брата, протягивающая к нему ищущие руки. Как же их было много, все хайборны и кендары их дома из прошлого, чья кровь, подобно крови Кинци и Эрулан, поймала их души в ловушку в тканях их смерти.
Торисен протягивал вперёд свои красивые, покрытые шрамами руки — для объятья или чтобы отбросить их прочь?
— Да, да, я знаю, это мой долг, и честь обязывает привязать их, но так много имён, так много лиц — как я могу запомнить вас всех?
Последняя серая фигура, которая говорила о чести, Тентире и Белом Ноже… это был крупный кендар с большими руками и широким, почти знакомым лицом.
Я знаю его, подумала Джейм. Я знаю его!
— Тори! — позвала она через пустошь пепельных голов, серых лиц, которые медленно поворачивались к ней, даже если при этом они рассыпались в обломки. — Это Халлик Беспощадный, отец Харна! А тот, другой, должно быть Сухой[76], муж Зимы. Разве ты не помнишь его лицо, нарисованное на стенах спальни наших родителей? Я так же знаю и других, живых и мёртвых. Позволь мне помочь!
Но слышал ли он её? Крики стали настойчивей, они требовали:
— Меня!
— Меня!
— Возьми меня!
Посмертные знамёна распустились на нити и заново сплелись в одежду, чтобы одеть живых. Леди хайборн роились вокруг Торисена в вихре украденных погребальных нарядов, их ленты хватаются друг за друга, пытаясь добраться до него. Что такое притязания мёртвых по сравнению с хищным голодом живых?
— Возьми меня!
— Меня!
— Меня!
Что это такое, что за исступлённый голод?
Джейм окунулась в них, голая и совершенно взбешенная. Они разбегались перед ней со слабым визгом, шокированные отсутствием маски на её лице. Можно было не сомневаться: это был кошмар Тори, во сне и наяву. Если хотя бы часть этого была правдой, Женский Мир потерял всякий разум или, по крайней мере, голову. Не удивительно, что Тори так запаниковал. Но где это он, или, скорее, где это они?
Она последовала за ним в холодное, тёмное место, которое, без сомнений, она должна была узнать по этому тонкому, кислому запаху, но тут было очень и очень темно, и почему-то чувствовалось, что безопаснее было не знать и не быть замеченной. Голоса бормотали, то громче, то тише, сплётённые вместе с плотной фактурой ткани спора, который никогда не кончался, а только всё повторялся в бесконечных вариациях.
— … руки, руки, руки, — говорил Торисен. Его голос звучал теперь гораздо моложе, чем мгновение назад, и ломался от беспомощного изнеможения. — Как они хватаются и цепляются! Они могут утащить меня вниз, но я поклялся никогда не допускать неудачи, как это было с Мулленом. Я п-поклялся!
Ему ответил хриплый, приглушённый голос, коварный шепот откуда-то изнутри:
— Мы все клянёмся. Многие поклялись мне, и все поклялись ложно. Я потерял тысячи. Я потерял тебя, мой единственный сын. Что такое один человек по сравнению с этим?
— Он был просто им, человеком, и он мне доверял. Как и все они.
— Все, кто доверяют кому-то — глупцы. Я доверял тебе. Ты, не доверяй никому.
— Но она моя с-сестра, мой близнец, моя другая половинка. Почему я не могу довериться ей и принять её помощь?
Это был голос ребёнка, обороняющегося от темноты. Джейм захотелось закричать в неё: «Ох, стань взрослым! Не спрашивай. Скажи ему!», но её собственный голос застрял в горле.
— Потому что, парень, она шанир.
— Это — это действительно так плохо?
Вот теперь она и в самом деле изумилась. Когда это Тори начал спрашивать такое, подрывая основы их самых первых уроков?
— Анар рассказывал нам старые истории. Мать пела их нам в темноте, прежде чем покинула нас. Когда-то, эти из Старой Крови, творили великие вещи…
— Ужасные вещи.
— И это тоже. Однако, всё остальное в жизни — серое. Почему только этот вопрос чёрно-белый?
