Возясь с Сестрой будто с больной, Фетисов просит ее встать и идти к машине, сопровождая ее по пути и держа под руку. Сестра хромает и постоянно задает какие-то вопросы, после чего начинает плакать, говоря, что устала и что хочет, чтобы ее оставили в покое:

— Скоро-скоро вы вновь уснете — увещевает ее Фетисов, наклонившись к самому уху, полушепотом — и наконец обретете покой!

Сестра слушается и делает все, что ей говорит Фетисов, послушно все исполняя, даже тогда, когда он просит ее лечь в багажник.

— Так оно будет надежней! — говорит он мне, видимо поняв по моему взгляду мое недоумение.

И так мы обходными путями, чтобы не возвращаться к МКАд-у часа три добираемся до Домодедовского кладбища, всю дорогу слушая голос из багажника.

Сестра вещала о том, как ее нашли какие-то непонятные люди, некоторые из которых, как она это видела раньше, пытались общаться со мной в метро, как они говорили ей, что нужно говорить мне, что бы я что-то там вспомнил, что им нужен какой-то там Енох, будь он неладен…

Короче, когда нас все это утомило, Фетисов включил новостное радио, а когда нас утомили новости о молодежных выступлениях в Москве, перекинувшихся на Петербург — попросил меня «поискать музычку».

Быстро найдя радиостанцию «Азия минус» я заслушался очередным попсовым отечественным шедевром:

На Домодедовском кладбище темно, не смотря на горящие фонари, сыро, холодно и неуютно.

Припарковав машину у ворот Фетисов, попросив меня оставаться в машине и никуда не выходить, отправляется куда-то один, какое-то время стоит у ворот и о чем-то переговаривается с невидимой мне сейчас охраной по связи.

Через какое-то время из небольшого кирпичного домика, находящегося поодаль от ворот выходят двое охранников в форме, в фуражках в духе американских полицейских фуражек 50-х годов и в валенках. У одного из них на валенках галоши.

Потом охранники какое-то время разговаривают с Фетисовым, после чего открывают ворота и мы въезжаем на кладбище, посадив на задние места машины охранников, которые прежде того быстро сходили к своему домику и взяли оттуда две лопаты.

— Ну что ж? — обращается ко мне Фетисов — молодой человек, покажите нам место упокоения вашей возлюбленной?

От слова «возлюбленная» меня просто передергивает. В голове вихрем пролетают старые воспоминания, которые никак почему-то не вяжутся с сегодняшней странной реальностью. Сестра, как я убеждаю себя, давно перестала быть той замечательной немного романтичной девочкой с гитарой, что была раньше, превратившись в конечном итоге в страшный, белый как бумага покрытый многими темными пятнами труп. И здесь уже все. Как ни старайся, но этих пятен смерти, печатей небытия с нее не смыть.

Мы подъезжаем к могиле Сестры, до которой от основной дороги еще нужно немного пройтись.

— Жаль — говорит мне тогда Фетисов, когда мы вместе с охранниками выходим из машины — тут столько надгробий, что свет фар не добьет до места.

Тогда Фетисов открывает багажник и чрезмерно, можно сказать, услужливо помогает Сестре выбраться наружу, постоянно пристраиваясь то с одной, то с другой стороны — ее поддерживать.

— Извольте! — говорит он Сестре, пока она выбирается наружу, а после идет, ковыляя, к своему месту — только ни о чем не беспокойтесь.

Догнав Фетисова я спрашиваю его, говоря тихо в ухо, как он убедил кладбищенскую охрану взяться нам помочь?

— Ничего особенного — Фетисов обернулся ко мне, строя все те же любезные гримасы, что и до этого с Сестрой — маленькое, очень маленькое колдовство! Тут дело в другом! Если сейчас приедет какая-нибудь проверка, а они на кладбищах часто случаются, то нам придется пересечься с людьми абсолютно, как сказать? Неочарованными, так что могут возникнуть проблемы.

— Но вы, надеюсь, и их таким же способом убедите?

— Если смогу подойти ближе трех метров… Так что, Андрей, нам нужно поторопиться!

— Замечательно!

У самой могилы и вправду темень хоть глаз выколи. Тем не менее, через какое-то время глаза привыкают к темноте, и, странное дело, еще раньше — охранники начинают копать.

— Земля тут рыхлая, — поясняет мне Фетисов, видимо, тем самым пытаясь подбодрить — уже два раза туда-сюда выкопанная и возвращенная на место, так что копать, даже промерзшую ее сейчас не так трудно.

Минут через тридцать на поверхность извлекается гроб:

— Ну что ж, милочка, — обращается тогда Фетисов к Сестре — наконец настало время вам вернуться туда, куда вы хотели! К вашему сну и потревоженному покою, который теперь, уверяю вас, больше никто и никогда не нарушит!

Охранники поднимают крышку гроба, после чего Сестра садится на нее, и какое-то время сидит, свесив голову и руки, а потом начинает плакать, но не истерично, а так тихо и безнадежно, что мне ее становится очень жаль. Тогда я уже хотел подойти к Сестре и попытаться утешить, но меня остановил Фетисов:

— Не надо — прошептал он мне тихо прямо в ухо — это почти всегда так бывает… ей просто нужно время.

Еще через несколько минут Сестра наконец перестала плакать, вытерла слезы рукавом фетисовского пиджака — и спокойно так, будто в кровать, легла в гроб.

— Она очень по-деловому выглядит в этом костюме! — тихо, но с неподдельным восхищением в голосе сказал Фетисов — прямо как настоящая секретарша из офиса!

Сестра, лежа в гробу скрестила руки на груди:

— Так надо? — спросила она Фетисова.

— Да как хотите! — ответил ей он, а она часто согласно закивала ему головой в ответ — спите, дитя мое, забыв о тех мучениях, что пришлось вам пережить после вашей смерти!

Сестра уже не кивала головой, но моргала глазами.

За сим Фетисов произнес, и, увы, без всякого торжественного пафоса несколько фраз на латыни — и все. Сестра обмякла, превратившись на сей раз в труп, притом именно такой, который совершенно труп, тот, который уже не шевелится.

— Ну что ж, Андрей — спросил тогда меня Фетисов, знаками показывая охранникам, чтобы закрыли гроб и начали зарывать — не хотите ли произнести надгробную прощальную речь?

Я разглядываю носки своих, вернее, фетисовских, франтоватых ботинок:

— Она даже не взглянула на меня на прощание!

— Ага. — Фетисов, кажется, рад этому обстоятельству — Ни разу, признаюсь, даже я ждал, что посмотрит. Сильная, стало быть, была девка!

Я отхожу в сторону, но потом, когда охранники уронили гроб с телом Сестры в могилу, с громким грохотом, так что послышалось, как в нем треснуло дерево, стал помогать им зарывать могилу — пиная в нее комья отваленной недавно разрытой земли.

Я старался, дыша только носом, так что стоял нешуточный свист, но через несколько минут мою истерику остановил мой друг, подойдя сзади и положив мне руку на плечо:

— Возвращая ее душу из сосуда обратно в тело — сказал он — я позволил себе ее немного… обонять… так что мой друг, скажу вам честно — она вас любила.