Тогда сила света, внутри которого я был заключен, ослабевает, и я, отпущенный им, падаю на пол зала.

Демоны, вновь вернувшись, превратившись в человекоподобных чудовищ, застыли вокруг меня, глядя мне в глаза удивленными взорами:

— Как интересно! — говорю я им тогда — оказывается, обещанные мне страдания не так уж и непреодолимы? Ваши деяния — логичны и имеют в этом свою прелесть… Ваша музыка — торжественна и привлекательна! Чем вы хотели меня удивить? Убийствами людей? Но чтобы ужасаться им прежде всего надо людей за людей считать, а не за скот, но вы-то их держите за животных!!

— Что вы еще покажите мне? — продолжаю я — Ад с его мучениями? А вы сами его видели? Или рай, потерянный навсегда — с его славой? А в чем прелесть рая? В понимании всего? Но куда это понимание можно применить, когда уже ничего не будет?

Я иду по кругу, наблюдая, как расступаются демоны:

— Мудрость, которую всякий хотел бы стяжать — куда ее можно применить, если ничего нет? И даже если что-то есть — творения и создания — можно ли насладиться мудростью, если творимое тобой не есть твоя исключительная воля?

Демоны, закрывая лица лапами стали отступать от меня, пятясь:

— Мы хотели главного! — я не чувствуя уже ничего стараюсь выглядеть торжественно в соответствии с моментом — и что с того, что мы проиграли? Мы попытали свое счастье, не чужое, но свое! Мы учились — но на своих ошибках! Мы покусились на главное, сотворив главное — мы жили для себя и по совей воле, а не исполняли чужую!

«Что за патетика?» — подумал я еще тогда. Я был похож на актера, с чувством и вдохновением произносящего текст, смысл которого ему оставался непонятным.

— Он никак заколдовал шар — зашуршали тогда демоны, все удаляясь от меня — так, что в том можно испытывать любого, но не его самого — здесь мы бессильны!

— Вы можете мучить любого — ответил тогда я им — но мне ваши ухищрения не причинили особых страданий. Потому что мучая человеческие чувства вы не поняли, что так можете мучить только того, кто эти чувства испытывает!

— А сейчас — я глубоко вздохнул, будто закончил долгое и многотрудное дело — я хочу, чтобы вы вернули меня обратно!

— Сколько тебе лет? Как тебя зовут? Кто ты? — заорали истерично демоны, и уже через мгновение я оказался вновь на Лубянской площади в кампании Семъязы, так что мой ответ.

— Меня зовут Андрей Земсков, мне почти сорок лет, я просто человек, и я не понимаю, чего вы все от меня хотите. Это очень нехорошо — мучить человека, который вам ничего плохого не сделал.

Выслушивал уже он, мой главный мучитель, Семъяза, но не демоны из города, некогда построенного ангелами.

Пока же я, сидя на корточках перед этими персонажами, стонал от боли, причиненной мне Семъязой, бесы, которые еще недавно плотным кольцом окружали место, где мы находились, вдруг начали второпях расходиться, и к нам подошел ангел, который ушел, когда Семъяза начинал свое действо.

Ангел привел с собой еще одного, наверняка более сильного и славного, ангела, который был настолько блистателен, что его даже не было видно от сияния, от него исходящего.

Этот ангел был не таким, как Семъяза и его компания, и чувствовалось, что он истинно — посланник неба.

Но Семъязу это хоть и смутило, тем не менее он сопротивлялся:

— Что тебе, Гавриил? — уже не как раньше, а тихо, и даже немного испуганно заговорил он — зачем ты сюда пришел? Или ты хочешь вспомнить как и сам чуть не стал одним из нас? Или хочешь потешиться над нашими мучениями?

Но тот, который был в свете не собирался вступать в дискуссии, а говорил так, будто имел власть, повелевая:

— Он ничего не помнит — сказал тот в свете, к кому Семъяза обратился, назвав его Гавриилом — потому что я так захотел в свое время. Вы вспомнили кто вы? Но это я так захотел, чтобы вы это вспомнили. Я обещал вам некогда, что к концу времен вы вспомните, кто вы, но даже вспомнив ничего не сможете изменить себе на пользу — и вот, оно и произошло. Так почему вы мучаете его как ангела, хотя он и мнит себя человеком?

— Ангела испытуют как ангела — ответил Гавриилу Семъяза — а он — ангел, и человеческие страсти ему перенести легко.

— Но он не помнит этого, поэтому и должен быть испытуем в том звании, которое помнит — как человек!

Тогда Семъяза со товарищи стали тихо завывать, постепенно уходя в землю, но перед тем, как совсем исчезнуть, один из них все-таки высказался:

— Позволишь ли ты нам испытать его как человека?

— К чему это? Если мысля себя человеком он прошел через пытки, которые и не всякий ангел сможет снести?

— Потому что подчиненный человеческим страстям он может и не пройти через то, что ему предстоит. Снести ангельское, обладая им, но не зная, что оно у него есть — ему было легче, чем если бы он знал о себе все, и тогда бы его вина раздавила бы его и заставила нам подчиниться. Но снести человеческое…

— Что же вы уготовили ему? — перебил Гавриил Семъязу, что за страсти и что за испытание?

— Самое трудное из того, что только мог бы вынести человек — сказал тогда Семъяза, окончательно растворяясь в воздухе — то, что было трудно перенести даже сильному. А ему, с его слабосятью и склонностью к предательству — так вообще невозможно! Он никогда не изменится, он всегда будет юлить и изворачиваться! Но теперь мы посмотрим, что он скажет, когда вся его хитрость против него же и станет действовать!

— Так позволяешь ли ты, Гавриил, нам подвергнуть его еще одному испытанию?

— Позволяю! — ответил Гавриил, и я снова оказался на своей даче — в грязи, в луже своего пота и слез.

Фуууу! — шумно выдыхаю я, поднимаюсь, но кружится голова, так что я тут же сажусь на землю, спиной прислонившись к дому.

Какое-то время покрутив в руках пистолет, поперекладывав его из руки в руку, делая вид, будто взвешиваю его, я в конце затыкаю его за пояс, все в том же опасном состоянии — с патроном в стволе и взведенным.

Я чувствую себя так, будто пробежал безостановочное несколько километров, так что временное затишье, повисшее вокруг только радует. Сейчас же небо надо мной вновь стало голубым, безоблачным, а заходящее солнце окрашивало горизонт в розовый перламутр. Морозный воздух выходил из ноздрей легким паром, напоминая дым, тем самым напомнив то, как я давно не курил.

Едва же я затянулся, раскурив еле тянущуюся сигарету, все началось по-новой.

Колокола из иных миров, казалось, уже устали бить, предвещая очередной поворот моей истории, нервно звоня надтреснутыми дребезжащими голосами, небо опять потемнело, на сей раз окрасившись в свинцово-фиолетовые тона.

«Что же эти недоделанные ангелы имели в виду, обещая мне самые суровые испытания, которые только может выдержать человек?» — вновь судорожно заплясали мысли у меня в голове — «чем таким они надеются меня раздавить?»

Мое отчаяние, вкупе с незнанием, за что мне все эти напасти, приводит к агрессии. Я начинаю злиться, что, впрочем, в такой ситуации и неплохо.

Моя злость и мое раздражение придают мне решимости настолько, что еще немного — и я начинаю с нетерпением ожидать продолжения, которое вми, вдруг становится для меня желанным…