Какое-то время мы молчим, разглядывая несколько занесенные снегом окрестные дома, но потом Садовский продолжает:

— Плюс приказ искать «заблужденцев» сразу, а не по истечении трехдневного срока, после подачи заявления родственниками.

— И как вы узнаете о том, что кто-то заблудился? По звонку родственников?

— Да, именно так — Садовский бросает в снег окурок и «твистом» закручивает его вглубь — а иногда и в ходе объезда таких подбираем.

Объехав все село по кругу мы возвращаемся в полицейский участок, и я, достав мобильный телефон, фотографирую на него кусок карты местности.

— Так что же вас на самом деле интересует, товарищ Земсков? — тихо спросил меня Садовский встав у меня за спиной.

— Я вот… — я долго копошусь во внутреннем кармане пальто, после чего достаю оттуда клочок бумаги, на котором Евгения Петровна Пашкевич нацарапала координаты ее дачи — должен посетить один домик в садовом товариществе… ээээ… «Рассвет»…

— Рассвет? Да, знаю, вот он он — тычет в карту Садовский — сразу за «Рубином».

— Ну так вот. Мне нужно попасть туда, для осмотра дачного домика.

Садовский задумался, затем по рации запросил своего помощника — лейтенанта:

— Нет, — сказал он мне, подумав, уже начиная мягко переходить на «ты» — тебя одного я туда не пущу!

— Ну так и хорошо! — отвечаю я — пойдемте туда вместе! Вы-то по пути не заблудитесь?

— Нет, заблуждаются тут только неместные.

Садовский какое-то время молчит, потом досадливо цокает языком:

— Сейчас — он смотрит на часы — три часа, скоро темно будет. Сейчас идти нельзя. Завтра?

Я в принципе не против перенести посещение дачи Пашкевичей назавтра, но с другой стороны мне и задерживаться в Бобруевском не очень хочется:

— Ну, хорошо, — отвечаю я Садовскому — но завтра-то мы все сделаем? Много понадобится времени?

— С самого утра поедем! — заверяет меня Садовский — и дальше все уже от тебя зависит, как быстро ты там все осмотришь.

Итак, мне приходится перезванивать Евгении Петровне и просить у нее извинения за то, что сегодня я уже не смогу к ней подъехать и отдать ключи от дачи, что, впрочем, как я понял, Евгению Петровну особо-то и не волновало: «Я все равно туда в ближайшее время не собираюсь!» — ответила она мне и мы попрощались.

Вечер мы провели за обеденным столом на кухне в полицейском участке — я, Садовский, и его помощник.

Садовский, хитро прищурив глаз и косясь туда-сюда то на лейтенанта, то на меня, предложил выпить «слегка за встречу», так что по чуть-чуть, да слово за слово к полуночи мы уговорили одну бутыль водки. Затем начались какие-то перебои с электричеством, лейтенант с Садовским пытались, как они говорили «все исправить», меняя пробки, но успокоились, едва лейтенанта слегка тряхонуло током. Вмиг протрезвев, лейтенант развел всех по отдельным комнатам, так что мне досталась полицейская так называемая «приемная» где я с шумом в голове, накрывшись своим пальто сладко проспал аж до самого утра.

На следующее утро Садовский — бодрый и веселый, совсем не разбитый, как я, кроме того, в идеально выглаженной форме будет меня засветло, ни свет, ни заря:

— Сейчас покушаем — сообщает он мне — и лишь только начнет светать — пойдем, куда тебе нужно, и так успеем еще дотемна все твои дела обделать.

У меня, конечно, голова не болит, но чувствую я себя все равно не важно. Кроме того, мне несколько неудобно в помятом костюме, рядом с аккуратненьким Садовским — но да что делать?

Какое-то время провозившись с цепями на колесах машины (Садовский просил ему помочь их «подтянуть») мы вскоре отправились по заснеженной дороге, слабо освещаемой редкими уличными фонарями да фарами машины, на самую, как говорил Садовский, северную оконечность Бобруевского.

— Приехали! — разбудил меня, едва пригревшегося, бодрый голос Садовского — дальше дороги нет!

Первое, о чем я подумал, когда вышел из машины — это то, как Садовскому точно получилось рассчитать время. Когда мы остановились, было уже светло.

— Дальше — только пехом! — вновь заголосил бодрый капитан Садовский и протянул мне какую-то старую и кривую лыжную палку — вот, возьми, так будет сподручней!

Еще час мы шли с ним по снегу, который иногда был до колен, ориентируясь, как Садовский непременно сообщал, по одному ему видимым «вешкам» и приметам, которые, хоть он и говорил о них, мне были совершенно не видны.

Перейдя через два развалившихся, скользких деревянных пешеходных мостика мы прошли по большому заснеженному полю к небольшой березовой роще на холме, за которой, к моей радости, сразу следовали дачи.

Впрочем, радоваться было рано. Как мне уже говорил Садовский, дача Пашкевичей была дальше, в следующем товариществе, а это (товарищество), как мне тогда казалось, было просто бесконечным.

Мы ковыляли по снегу, постоянно в него проваливаясь по заснеженным улицам дачного поселка, потом перелезали через забор у запертых ворот, ведущих к участкам, и лишь спустя где-то часа два пути оказались на нужном нам месте.

— Вот — Садовский вытер пот со лба — мы на месте. Это — Садовский обвел рукой вокруг — «Рассвет», — там — он указывает туда, откуда мы недавно добрались — «Рубин».

— Здорово! — сказал тогда я почувствовав значительное облегчение — и где же здесь этот хренов участок номер 78? — я опять достал из пальто небольшую нарисованную мамой Пашкевича схемку.

Садовский некоторое время щурится, как я понял, силясь рассмотреть номер на ближайшем заборе, после чего идет вперед — чтобы разглядеть номер поближе:

— Тут сто сорок третий! — кричит он мне, спустя минуту-другую, и я, наконец к своему удовольствию вижу, что он тоже устал.

Впрочем, точно меньше, чем я:

— Ну, тогда двигаем? — снова бодро, но уже не так, как раньше, а натужно бодро сказал Садовский и мы еще минут сорок, не меньше, искали участок Пашкевичей.

У самых же ворот я дико перепугался — а не забыл ли я ключи от ворот и дома в сумке, которую оставил в полиции в Бобруевске? Скажу откровенно, эта мысль прошла по мне волной сильного беспокойства, заставившего меня вспотеть. Но, едва я подергал левый карман пальто, там весело зазвенели ключи, по поводу которых, впрочем, я не успокоился, пока не извлек их уже закоченевшими руками:

— Вот они — прошептал я сам себе простуженным голосом, подернутым соплями в носу и обильной слюной во рту — сейчас мы их приладим!

Но, увы, замок на воротах был весь во льду, так что мне пришлось через ворота перелезать, а при спрыгивании я порвал себе брючину аж до колена. Еще какое-то время я искал на участке Пашкевичей лестницу — чтобы Садовский смог перелезть забор вслед за мной.

Потом долго не открывался замок двери в дом, и нам помогли лишь, (как бы я их назвал) криминальные навыки Садовского. Капитан поковырялся в замке двумя булавками, после чего, открыв дверь, посторонился, пропуская вперед меня:

«Вуаля!» — крикнул он и засмеялся.

Первым делом я отыскал в доме тапочки, после чего, переобувшись, отправился осматривать второй этаж, который, по словам Евгении Петровны, мамы Дмитрия Пашкевича, когда-то полностью принадлежал ему.

Дом Пашкевичей вымерз изнутри. Слабый дневной свет, который едва проникал сквозь редкие щели плотных темных штор, которыми были завешаны все окна, освещал пар от моего дыхания.

Садовский, спустя какое-то время, пока курил на улице, так же зашел в дом и присел на входе на стул, несколько согбенно, сложив руки, немного как будто стесняясь, и нерешительно оглядываясь вокруг:

— Тебе нужна помощь? — спросил он меня, когда я уже поднимался по скрипучим ступенькам деревянной лестницы наверх на второй этаж.