Но Сестра отвечала, что однажды мы все умрем:

— И ты умрешь — тихо, и даже как-то ласково, как будто эта мысль доставляла ей какое-то тихое, грустное удовольствие — и дети твои, когда будут.

Я ей резонно ответил:

— И ты! И ты!

Но потом:

— А я — не так! Не как все! Не хочу, не хочу, чтобы меня весело зарыли!

Но это было уже и не важно. Я приобнял Сестру за талию, и она не возражала:

— Там еще были другие похороны. — Продолжал я — Какого-то человека хоронили. Цветы, венки — все как положено, сослуживцы, наверное, бывшие, делающие вид что опечалены. Троекуровское ведь — оно как бы не для всех…. У того покойника была простая могила, мммм…. в земле вырытая, все вокруг прощались с ним. Гроб стоял на столе специальном, а потом — пришла эта бригада рабочих и они весело…. очень весело стали опускать гроб в землю, а после забрасывать землей. Земля была — как в поле, там деревья вокруг, но она была без корней, ни травинки — ни былинки. Как пух, только черная, сухая, даже с блеском каким-то… фиолетовым, как перья у ворон, жирным таким….

Но меня просят не огорчаться:

— Может, и ты со временем и сам будешь хотеть, чтобы это произошло? — пропискивала Сестра иногда хватая себя за нос — Например, в доброй глубокой старости?

— А ты как же? Ты думала об этом?

Сестра на время как будто проснулась, встревожилась как-то, будто получив неожиданно плохие новости:

— Я? Нет! Да нет же! Никогда!

Но после опять успокоилась, став тихой и ласковой:

— Так было — и так будет… У всех!

Я оборачиваюсь, и мне кажется, что в толпе промелькнул тот странный парень, то ли в тоге, то ли в тунике, с которым мы еще недавно повстречались на Пушкинской площади.

Пока я был с Сестрой страх, время от времени охватывавший меня, пока я о нем помнил, куда-то улетучился, и на душе стало тихо и безмятежно — я еще сильнее приобнял Сестру за талию, на мгновение стиснув, прижав к груди — и попытался поцеловать, но ничего не получилось. Боясь быть высмеянным прохожими — уж больно этот «отказ» показным образом выставлялся — я тут же прекратил свои попытки, и, сделав вид, что, дескать, обиделся, даже отпустил Сестру из объятий — и после какое-то время мы шли до метро рядом, ничего не говоря, и даже никак не соприкасаясь.

Уже на станции, когда я все хотел наглядеться на нее, будто запастись памятью, впрок, памятью того, как она выглядит, стоя на платформе у нужного мне поезда, она вдруг, показно так, театрально и фальшиво, будто выдавила это из себя через силу, сказала, что я усложняю ей и без того ее нелегкую жизнь (тут можно немного посмеяться) своими частыми звонками и sms-ками:

— Ладно…. - я мнусь и смотрю в пол, и мне даже кажется (но будьте уверены — это всего лишь кажется!) что на глаза стали наворачиваться слезы.

Я что-то хочу сказать еще и с большим трудом подбираю слова, желая выглядеть лучше, чем я есть, но ничего не получается:

— Просто больше не надо этого, никогда. — Ее взгляд стал похож на взгляд акулы…

Как снег на голову. Получается, это — наша с ней последняя встреча?

Обстановку разряжает телефонный не определившийся звонок. Сначала я думаю, что этот мама беспокоится, где я так поздно пропадаю, но голос в трубке — чужой, мягкий, мужской, с какими-то, как кажется, тревожными нотками, спрашивает:

— Простите, Андрей, я мммммм….

— Погодите, я вас знаю? Кто вам дал мой номер?

Голос в трубке просит, так же как недавно странный паренек на улице — помочь ему разобраться кое в каких вопросах.

Я не понимаю что делать, но вот Сестра, воспользовавшись такой заминкой — резко развернувшись, грубо выпалив мне: «прощай!» направляется в сторону приближающегося с другой стороны платформы поезда, по пути торопливо копошась во внутреннем кармане своего легкого пальто. Вскоре она оттуда достает кошелек, после чего тот падает (потому что я хватаю Сестру за плечо, догнав ее) на пол, раскрывается, и там я вижу фотографию какой-то девушки.

У меня возник вопрос…. но Сестра говорит, что у неё уже нет времени, и ей надо бежать.

— Ладно — говорю я ей тогда — уходи — но Сестра меня уже не слушает, она забрасывает свой кошелек к себе в сумку — и уже в последние доли секунды успевает вбежать в закрывающиеся двери вагона поезда, после чего тот отправляется, а Сестра даже не бросила на меня прощального взгляда.

Я же возвращаюсь к этому странному телефонному звонку:

— Кто вы? — снова раздраженно кричу я в трубку, и мой голос тонет в гуле отправляющегося поезда — откуда у вас мой номер?

Но из-за шума ничего не разобрать, и в ответ я слышу лишь какие-то обрывки фраз: «ты был», «вспомни», «ты же ходил к нему не раз», «обращался», «раньше мог» и «Енох».

И затем — конец связи, и я стою, разочарованный, на платформе, и мне кажется, что во всем этом пустом сейчас мне мире я — один одинешенек, единственный, кто остался в живых.

Грустно всё это! Я сажусь в вагон, и, хоть мне и вскоре выходить на пересадку — засыпаю, нет, даже не засыпаю, а проваливаюсь в какое-то забытье в считанные секунды.

Мне снятся молнии и сильный, ураганный ветер, несущий в каком-то странном ночном лесу по дороге всяческую грязь — ветки деревьев, пожухлую листву и громко квакающих, трагически так, лягушек. Мне снится какое-то болото, с камышом по берегу, с глубокой, темной, но при этом прозрачной водой, дающей возможность видеть дальнее песчаное, из золотого с грязью, дно.

Болото вдруг изнутри, из глубины своей начинает сиять теплым, желтым, но не сильным светом, вода парит, пар, клубясь жидкими и прозрачными ветвями начинает, как руками, хватать воздух, и вот, в этом сиянии, тепле и свете на берег, словно Венера из моря, величаво и чинно выхожу я. На мне — резиновый, с большим стоящим воротником плащ, цвета серого с зеленым, на ногах — мной так ненавидимые сапоги-казаки, из каких-то крупных и золотых чешуек, моё лицо светится, а глаза, не как у меня, а зеленого, не моего цвета — сияют блестками радости и гордости. Я тихо улыбаюсь.

От такого ужаса я проснулся, сплющенный страхом, мощным его новым порывом — и, как оказалось, вовремя, потому как поезд подъезжал к моей пересадочной станции.

Не смотря на испытанный мною наплыв сильного страха во сне, после этого короткого забытия я все же почувствовал себя отдохнувшим — быстро взбежав по лестнице к эскалатору я уже в минуту пересек переход и уже вскоре был на другой платформе — станции на моей прямой ветке метро к моему дому.

Сев в поезд, я какое-то время пытаюсь читать распечатанную на принтере, скаченную из Интернета книжку господина Бздежинскаго «Большая шашечная партия» — книгу, настоль мне интересную, настолько же и умеющую меня быстро убаюкать.

Короче, я вновь засыпаю, уже во второй раз пробудившись вдруг неожиданно прозвучавшими, явно и сильно в моей голове голосами, кричавшими мне какую-то невнятную сумятицу, дескать, что я забыл что-то, но вот раньше, не как сейчас, мог и помочь кому-то, и поговорить с кем надо, и защитить каких-то «несчастных» и «отвергнутых» и то ли «забытых», то ли, что более вероятно, но тем не менее все равно не понятно «забывших».

— Мамо! — говорю я сам себе, уже идя от метро к себе домой и раскуривая сигарету — что б я еще раз пил много в духоте? А потом на свежий воздух? Нет уж! Уж лучше прям там, в духоте этой остаться спать. Смысл-то? Нарваться на неприятности?

Как бы то ни было, но мое состояние вдруг начало меня сильно тревожить.

Дома же, как получилось, я оказался уже выспавшимся и полным сил. Какая-то волна энергии, в том числе и отрезвляя меня, жгла меня от груди, наполняя невнятной, но сильной и непонятно для каких дел нужной энергией, впрочем, свою ночную деятельность я решил ограничить безобидным просмотром кино на компьютере и чаепитием.