— Правда! — Фетисов сделал большие глаза, блестевшие в этой тьме отблеском далеких и холодных фонарей — а то, что сейчас и виду не подала, что вы рядом и ей это важно, так это, уверяю вас, ее маленькая женская месть, которая более говорит о ее бывшей к вам привязанности, нежели об обратном!

— Хотел бы я верить, что это так! — ответил я и, резко убрав плечо из под руки Фетисова заковылял, спотыкаясь и чертыхаясь, к машине.

— А тебе идут мои вещи! — чуть ли не прокричал радостно Фетисов мне во след — почему ты не носишь стильных костюмов и пальто? Тебе идет, когда одежда приталена!

— Не тот уже возраст у меня — зло огрызнулся я в ответ, и стал расстегивать ширинку чтобы отлить на чью-то могилу с покосившимся крестом, а на чью конкретно, мне в темноте было не разглядеть.

До Москвы мы добираемся почти не разговаривая. Фетисов, едва мы отъехали от кладбища, сказал только что утром охранники не вспомнят, что делали ночью, но будут приятно удивлены, когда обнаружат в своих карманах «купюрный сюрприз».

Домодедовское шоссе свободно и мы быстро добираемся:

— Ну что, Андрей, — вдруг начал говорить, разбудив меня, Фетисов — пока вроде все нормально? Мы сделали доброе дело — вернули упокой потревоженной покойнице. Мы выстояли в битве с Азазелем…

— С Азазелем?

— Да, я прошу у тебя прощения, что тогда был вынужден так подставить. Конечно, ни в какую Москву мне не надо было, я просто решил, что если ты останешься один на моей даче, то этот супчик нападет на тебя, и тогда я смогу его нейтрализовать.

— Ах, вот оно что! — я хочу придать своему голосу угрюмый тон — Азазель! Это же… бес пустыни, насколько я помню?

— Ага, он самый. Один из тех персонажей, которые заинтересованы в том, чтобы ты кое-что вспомнил и сделал то, что некогда обещал.

— Один из них?

— Да. Бывший ангел мщения. Его работа была — воздавать должное грешникам. Не всем, конечно, особенным грешникам, маньякам там разным… У него даже глаза были — как зеркала.

— Да, я это успел заметить.

— И это не просто так! Это очень символично — зеркальное отображение, отображение поступков человека, когда грешник через Азазеля получал тоже, что творил с другими. Конечно, воздавая разным психам по заслугам Азазель не смог не окунуться в их мир, в космос их сумасшествия, что в конце концов привело его к тому, что он полюбил битвы, и эта его любовь однажды была востребована — потому как ему пришлось повоевать с небесным воинством против Сатаны и его приспешников.

Я смотрю на пролетающие мимо фонари.

— В конце концов Азазель вместе с друзьями ушел от бога, почти сразу после победы над Сатаной, когда тот был сброшен с неба, и то, чем он занимался до войны с Дьяволом определенным образом повлияло на его дальнейшие дела. Азазель научил людей делать оружие и защитные доспехи, а потом — и искусству убийства.

— Получается, что до того, как он ушел от бога он был этаким киллером, которого посылал господь для справедливого воздаяния особым грешникам?

— Вот именно, лучше и не скажешь!

— Может, он устал от убийств?

— А что он хотел сделать с тобой?

— Даже не заню…

— Кончилось все тем, что Азазель распрощался даже со своими друзьями, с которыми он сошел с небес, и присоединился к Дьяволу, с товарищами которого он до этого лихо рубился на небе. В насмешку над его бывшей ролью бог назначил его главным «принимающим» жертвы — козла отпущения в иудейских религиозных обрядах.

— Хорош себе юмор у господа!

— Да — мы пересекаем Садовое кольцо — дескать, раньше забирал души грешников, теперь — души тех, на кого грех возложили!

— И вот теперь — Фетисов звучно зевнул, глядя на светофор, ожидая нужный сигнал на перекрестке — он пришел по твою душу. Но ты даже не помнишь, почему.

— Не-а — я зеваю вслед за Фетисовым — не помню.

Я и не заметил, как джип Фетисова подъехал к офису его издательства.

— Вот! — сказал он, когда мы вышли из машины и пошел к дверям офиса, где его встретила охрана, что мне было видно через окно, и которой он отдал ключи от машины — моей машиной теперь займется секретарша. Будет продавать…

— А вам она уже не нужна?

— Я куплю теперь себе новую.

Я закуриваю и мы какое-то время стоим у джипа, после чего Фетисов предлагает мне проводить его до Шереметьево:

— Я вам говорил, что скоро улетаю, не сказал, правда, что это «скоро» — уже сегодня в пять утра!

Не смотря на усталость, даже более того — чрезвычайную измотанность, я соглашаюсь:

— Но… вы же будете наездами в наших краях? — спрашиваю я Фетисова в надежде на положительный ответ:

— Не знаю. Когда разрешат, Андрей, тогда, конечно, я смогу сюда приехать. Но когда это случиться? Да и случиться ли вообще?

Через несколько минут мы выходим к «Детскому Миру» где Фетисов ловит машину:

— Сейчас же место Азазеля занял Гавриил — продолжает Фетисов прежние разговоры (или монологи?) ничуть не смущаясь присутствием водителя.

Я же думаю о другом:

— И как же вы поедите теперь куда-то? Без поклажи, без всего?

Но Фетисов, кажется, знает ответы на все вопросы:

— А зачем мне это? Главное, Андрюш, это чтоб деньги были. А гардероб и все остальное — так я давно уже собирался обновить. При этом, знаешь ли, возникает иногда чувство обновления жизни…

Мы высаживаемся в Шереметьево и проходим в зал для пассажиров отбывающих иностранными рейсами.

— Неожиданно мы успели вовремя! — Сказал Фетисов, посмотрев на стойки регистрации — А вот и мой рейс! Барселоночка моя, подожди немного, и я к тебе вернусь!

Фетисов быстро проходит вперед и встает в очередь.

— На днях — он оборачивается ко мне, едва подоспевшему за ним, как он быстро шел — вам позвонит моя секретарша, которая еще неделю-другую будет закрывать все дела в Москве — и пригласит вас в офис издательства…

— Даааа… — протяжно отвечаю я (а что тут еще скажешь?).

— Я тебя очень прошу, Андрей, ты сходи к ней на встречу — ладно? Она действует по моему поручению и должна тебе кое-что передать. Скажем так — маленький подарочек!

— Хорошо — говорю я — договорились.

Заняв очередь, мы перемещаемся в кафе, после чего, когда очередь вышла, Фетисов все равно задерживается, говоря, что все сделает в последний момент — за час до отлета:

— Очень уж хотелось с тобой посидеть на прощание!

Мы садимся за столик, и вскоре к нам подходит официантка.

— Что же теперь будет с Сестрой? — спрашиваю я Фетисова, когда он назаказывал несколько чашек кофе и кучу с небольшим шоколадок:

— Пока она будет спать. Потом — с ней разберутся.

— Она попадет в рай, надеюсь? Как вы думаете?

Глаза Фетисова вдруг становятся грустно-серьезными:

— Нет, Андрей, это вряд ли.

Мне так же становится печально, даже слезы, кажется, слегка наворачиваются на глаза:

— Да, честно. Умеете вы.

— А ты, Андрей, чего хочешь? Сладкой лжи? Ну, так предупредил бы заранее! Я бы что-нибудь да сообразил.

Мы какое-то время молчим, глядя в сторону стойки регистрации, где как раз принимали пассажиров рейса, которым улетал Фетисов, но потом он продолжает:

— Бог личность чрезвычайно строгая, и вести себя безответственно относительно своих повелений никому не позволяет.

— Уж не знаю — отвечаю я — у меня все больше складывается впечатление, что человечество — всего лишь еще один вид в многообразном мире фауны, а так называемые заповеди, божьи запреты — всего лишь сформулированные законы выживания вида. Типа того, что самоубийство — грех. Понятное дело, что если бы это грехом не считалось, то получается что прямо или косвенно поддерживается идея, угрожающая биологическому виду вымиранием.

— В смысле — что если все захотят так же?

— Ну да. На самом же деле суицид — от разума, а разум — единственное, что нас отличает от животных.