— Множественные синяки, ссадины, сломаны два ребра, подозреваю трещину в левой голени. Это то, что удалось определить при первом осмотре. Я не могу пока точно сказать, повреждены ли внутренние органы. Это будет понятно позже. Но предполагаю, что с этой стороны всё благополучно.

— Что вы можете сказать обо всём этом? — спросил комендант.

— Вы хотите знать моё мнение о состоянии здоровья пострадавшего или о случившемся в городе?

— Нас интересует и то и другое. Но сейчас я имел в виду второе.

— Об этом мне сказать нечего. Я медик, а не судейский. Но…

— Что — «но»?

— Есть одна странность. Даже две. Во-первых, почему среди множества ударов не было ни одного — ни одного! — нанесено по голове? Ведь, если нападают на человека с палками (а осмотр сказал мне, что использовалось именно такое оружие), логично сразу бить по голове. Простите за цинизм, но так меньше возни. Пару раз стукнул и — готово. А тут все удары нанесены по корпусу, причём большинство из них были сделаны по уже лежащему на земле человеку.

— Почему вы так решили?

— Потому что почти все синяки расположены справа и сзади. Значит, левая сторона была недоступна для нападавших. Трудно предположить, что пан Ален мог прикрыть чем-то себя слева, при этом оставаясь на ногах. Делаем вывод: скорее всего, он лежал на левом боку.

— А вторая странность?

— Вторая лишь подтверждает мою догадку. Убивать пана Алена не собирались. Мне пан Юзеф рассказал, что рядом со своим другом нашёл труп рослого мужчины, которого проткнули чем-то острым насквозь. Шпага пана Алена была в крови. Следовательно, это он заколол одного из нападавших. О том, что их было несколько, говорит то, что и погибшего и пана оттащили с улицы в тупик, да ещё накрыли соломой. Но даже после смерти одного из своих людей, они не убили его. А ведь это было бы так естественно! Значит, у них была другая цель.

— Какая?

— Откуда же мне знать? Это уж не по моей части… Только вряд ли воровство.

— Почему?

— Да всё потому же. Слишком много ударов вместо одного — по голове.

— А ведь убедительно звучит, — вступил в разговор герр Нейрат. — Что ж вы говорите, что не судейский? — он усмехнулся. — Такие мотивированные рассуждения сделали бы честь любому судейскому.

— А теперь всё же скажите, как вам видится дальнейшее? Каковы перспективы на выздоровление пана Алена? — спросил пан Стоцкий.

— Если травмы, полученные им, ограничиваются только выявленными мной сегодня, то это будет достаточно быстро. Повторю: я не знаю, получил ли он повреждения внутренних органов, хотя у меня есть уверенность, что не получил.

— Почему?

— Опять почему! Да просто потому, что ни на животе, ни на груди, ни даже на лице нет никаких последствий от возможных ударов. Похоже, пан Ален, упав, сгруппировался и, пожертвовав рёбрами, сохранил в целости всё остальное. Кстати, это можно отметить как его заслугу.

— В этой истории есть ещё много такого, что заслуживает поощрения, — заметил пан Стоцкий.

— Вот как? А что, если не секрет?

— Не секрет. Пан Юзеф рассказал, что, несмотря на все его старания, так и не смог вынуть из руки находящегося в беспамятности пана Алена шпагу. Он выпустил её только тогда, когда пришёл в себя и увидел, кому отдаёт её! Это изумительно!

Доктор подумал про себя, что это-то как раз вполне объяснимо с медицинской точки зрения, но вслух говорить ничего не стал, пусть считают заслугой пана. Тем более что со Стоцким согласился и Нейрат, которого в этот раз даже не покоробила восторженность коллеги.

Когда лекарь вышел, отпущенный комендантом, Нейрат при поддержке Стоцкого спросил, будет ли зафиксировано опоздание двух курсантов. Ведь формально это всё же было нарушение дисциплины, а комендант придерживался мнения, что отмечать нужно факты, а как их трактовать, как к ним относиться — это не его дело. В данном случае вопрос для него был сложный. С одной стороны, отступив от своих принципов раз, он создавал прецедент, на который, при желании, могли впоследствии сослаться те, кто пожелал бы каким-либо образом подтасовать факты, а к фактам комендант относился трепетно. С другой стороны, случай был исключителен, и это тоже было фактом. Но у вопроса существовала ещё и третья сторона. Пан Ален был племянником хозяина школы, а зафиксированное нарушение было бы у него уже вторым (о самом первом ему по каким-то соображениям официально доложено не было, но это не означало, что он остался в неведении), да ещё и грубым. Следовательно, возникал вопрос о том, что пану Алену придётся покинуть школу. Абсурд! Этого допускать было нельзя! Даже, наказав пана Юзефа, он мог попасть в неприятную ситуацию. Зная пана Буевича, комендант не сомневался, что тот захочет отблагодарить молодого человека за спасение племянника. О каком же наказании могла идти речь!

В результате, он принял решение, которое должно было в той или иной степени удовлетворить всех. То, что случилось с паном Аленом, было занесено в графу «Происшествия», где были отмечены его «достойное поведение и профессиональные навыки». В его случае об опоздании не было сказано ни слова. А опоздание пана Юзефа было отмечено, но никакого наказания наложено не было, не говоря уже о вопросе исключения из школы, поскольку вина искупалась спасением жизни пана Алена — и это тоже было внесено в список происшествий. Таким образом, оба ученика избегали наказания, комендант — скандала, а все факты оказывались задокументированными. Комендант очень гордился собой: как замечательно он обошёл острые углы в такой щекотливой ситуации!

А вот Лех был в бешенстве. Потратить столько усилий, вложить собственные деньги — и что в итоге?! Оба выскочки не получили даже устного выговора, не говоря уж о более суровом наказании. Мало того, на них ещё и смотрят, как на героев!

Ничего из этого Элен не волновало. У неё была другая причина для беспокойства. Придя в себя и обнаружив рядом доктора, она не знала, как себя вести. «Знает или нет?» — думала она, глядя в спину лекарю, который, бубня себе под нос что-то, похожее на песенку, готовил на столике питьё. Вот он закончил, обернулся.

— А-а! Ну, наконец-то вы снова здесь, с нами. Долго заставили ждать, милая! Так, вот это надо выпить, хоть и гадость изрядная. Зато потом спасибо скажите, лихорадки не будет. Давайте-давайте, панна, пейте. А то сейчас позову вашего Штефана, он вас держать будет, а я — с ложечки поить.

Доктор болтал без умолка. Под его трескотню Элен выпила что-то безумно горькое и подумала, почему-то совершенно спокойно: «Так оно даже лучше. Узнал — и пусть. Ничего объяснять не надо. Вот скажет ли другим? Нужно попросить…» Но о чём попросить, она додумать не успела, уснула. А когда проснулась, рядом был Штефан. Он сидел на табурете и чинил что-то из одежды.

— Сколько времени? — спросила Элен. Зачем это ей нужно, она сама не знала. Просто захотелось услышать собственный голос.

— Проснулись? Вот и славно. Тут доктор вам микстурку оставил, надо выпить, — не отвечая на вопрос, заговорил денщик. — Дайте-ка я вам подушечку поправлю.

— Погоди, это что, опять та пакость, от которой в сон проваливаешься, как в омут? Не буду! Пусть сам пьёт!

— Ну, наконец-то узнаю вас, панна Элена, — заулыбался Штефан. — Спорить начали — значит, всё в порядке! А микстура другая, от неё в сон не потянет.

— Лучше принеси чего-нибудь поесть, а? Хотя бы хлеба кусок.

— Хо-хо! А лекарь-то стоящий оказывается! Он так и сказал: проснётся — есть запросит. Голова-а! Я-то ему не поверил, но поесть для вас припас на всякий случай. Курочка сегодня. И пудинг.

— Ой, неси скорее, не издевайся! А то сейчас слюной захлебнусь!

Пока Штефан выходил в свою крошечную комнатёнку за провизией, Элен, немного покряхтев, села на кровати. Штефан, вернувшись, расстроился:

— Лежать вам нужно, панна Элена. Доктор узнает, что вы сели — голову мне оторвёт.

— Ты давай сюда курицу, не стой столбом, а то голову тебе оторву я. А насчёт доктора не беспокойся, я сама с ним поговорю.