Время неторопливо, но неумолимо шло вперёд, наматываясь на колёса цыганских кибиток. Вот уже и это лето начало стареть. У берёз в кронах золотились первые осенние пряди, листья перестали отливать глянцевой зеленью, несмотря на то, что всё чаще шли дожди, старательно смывая с них осевшую пыль.

Баська уже не отличалась от сверстниц. Сильно загоревшая, темноволосая, с яркими правильными, хотя немного резкими, чертами лица, она обещала стать одной из первых красавиц в таборе. Отличалась она от всех только васильковыми глазами. А когда она смеялась или плакала, они вдруг вспыхивали такой синевой, что у смотревших на неё в эту минуту просто дух захватывало. Впрочем, плачущей её давно никто не видел — гордость не позволяла ей показать всем слабость. Глаза достались ей от отца. Правда, при этом волосы он имел русые, а вот мать была темноволосой с серыми глазами. Таким образом, дочь взяла от обоих родителей понемногу, и так удачно было это сочетание, что не любоваться ею было нельзя.

Слух о ней прошёл и по другим таборам. Её видели на ярмарках, и, хотя она была ещё ребёнком, быстро нашлись отцы, которые не прочь были бы считать Баську невестой своих сыновей. Стали заходить речи и о сватовстве. Это ей совершенно не нравилось. Да, что там не нравилось! Это её просто приводило в ужас! Она только недавно почувствовала себя снова в настоящей семье, где её любили, где её учили всему, что знали и умели сами. Она стала получать удовольствие, участвуя на равных в этой жизни — суетливой, громогласной, пёстрой с точки зрения постороннего человека, не вникающего в суть этого существования, и удивительно продуманной, стройной и справедливой для всех, кто хотел узнать и понять её по-настоящему. Так неужели ей опять нужно будет уходить? Неужели придётся скоро расстаться со ставшими родными людьми? Баська сначала пыталась намекать, а потом в открытую спросила Чергэн, можно ли как-то избежать такого нежелательного для неё поворота в судьбе.

— Если отец решит отдать тебя в семью жениха, то ничего сделать ни ты, ни я, ни кто-нибудь другой не сможет. Ведь ты же послушная хорошая дочь. Да и боишься ты зря, тебе не будет хуже, чем у нас. Но сейчас ещё говорить не о чем: отец пока не хочет и слышать о женихах. Говорит, тебе ещё подрасти надо. В нашем роду редко отдавали девочек в семью жениха. Так что ты успокойся, не думай об этом. Мы все тебя любим и хотим, чтобы тебе жилось хорошо. А когда придёт время, отец будет выбирать жениха тебе очень внимательно, за злого да за ленивого не отдаст!

На этом разговор закончился. Баська немного успокоилась, но не могла не замечать, какими взглядами провожают её украдкой молодые парни и их отцы, с которыми она сталкивалась во время базарных дней, когда приносила Мирко поесть. Он вместе с кем-нибудь ещё торговал в сёлах или городках своими изделиями, а обязанностью Баськи было принести ему приготовленную Чергэн еду, подождать, когда он поест, и, забрав пустую посуду, вернуться домой. Эти взгляды стали её беспокоить, особенно после того, как она услышала рассказ одной из девчонок о том, как где-то кто-то выкрал девушку из табора и тайком на ней женился. Поразмыслив, Баська подумала, что от такой ситуации ни Мирко, ни Чергэн не спасут. А если кто-то смог выкрасть невесту, то почему бы ещё кому-то не выкрасть девочку, которая потом станет невестой?..

Если бы она спросила хотя бы Асю, не говоря уж о любом взрослом из табора, ей бы объяснили, что такого быть не может. Если невест, хоть и очень редко, всё же могут украсть, похитить, то такого, чтобы утащили девочку, ещё никогда не бывало! Это бы вызвало такой скандал, что после него многим бы не поздоровилось, а виновник навсегда был бы изгнан из табора. Его никогда и никто больше не считал бы цыганом. А это — худшее наказание! Но Баська не стала спрашивать, а сделала выводы сама. В результате, она стала выбирать такие пути, на которых оценивающие глаза потенциальных женихов и их отцов встречались реже. Пусть ей приходилось для этого ходить в обход, тратя гораздо больше времени на дорогу, но для неё так было спокойней. Она вызывала интерес не только у цыган, но её явно детский возраст останавливал прохожих от двусмысленных шуток или непристойных намёков.

Как-то раз, как обычно шагая обходным путём от Мирко обратно в табор, она встретила Касьяна, того самого учителя, который занимался с детьми зимой. Баська узнала его и удивилась, как он попал сюда, так далеко от того места, где они зимовали. Ей было невдомёк, что табор, путешествуя по дорогам, опять приближался к месту своей прошлогодней зимовки.

Касьян тоже узнал Баську, но вида не подал, прошёл мимо. Объяснялось это просто: он давно надеялся её отыскать, только не знал, как это сделать. В конце концов, он решил ближе к зиме появиться в той деревне, где учительствовал, побывать в соседних, поспрашивать о том таборе, что стоял здесь зиму назад. Но на такую удачу он и надеяться не мог! Ну, надо же, вот она, идёт себе, как ни в чём не бывало ему навстречу! У Касьяна просто замерло всё внутри: только бы не спугнуть свою удачу! Ведь это такие деньги можно получить! Тогда можно больше и не работать, не ходить по деревням с чернильницей и пером. Можно будет обзавестись своим собственным домишком, наладить собственное дело, чтобы к нему люди сами ходили. А там — и жениться можно… Касьян так размечтался, что еле заставил себя отвести глаза от цыганочки, которая явно его узнала и удивлённо смотрела ему в лицо, не понимая, узнал или нет? А если узнал, то почему не подаёт вида?.. Надо пройти мимо, не обращая внимания… Спокойно… Вот так. Уф!..

А дело было вот в чём. Когда Касьян весной вернулся к своим скитаниям в поисках работы для пера, он как-то зашёл в трактир. Там можно было расположиться на свободном краю стола, подождать возможного клиента, которому нужен был грамотный человек, а ожидая, перекусить слегка. Он взял кружку кваса, кусок хлеба и луковицу, сел на лавку в угол, выложил перед собой чернильницу, перо и несколько листов бумаги в знак того, что готов приступить к работе в любой момент, и огляделся. Посетителей было немного. Двое крестьян в лаптях, прихлёбывая из больших кружек, что-то тихо говорили друг другу с несчастными лицами, наверное, жаловались. Недалеко сидела компания из трёх хорошо одетых господ. Несмотря на их нарочито небрежные позы, можно было заметить, что вопрос они обсуждают весьма серьёзный: лица сосредоточены, голоса тихие, говорят немного. И много не пьют. Их в качестве возможных работодателей рассматривать было бы глупо. Крестьяне в этом смысле тоже не обнадёживали. Кроме всех этих людей в трактире сидели ещё два субъекта, уже порядком выпившие и теперь веселившиеся по каждому малейшему поводу. Одна история следовала за другой, за кружкой — кружка, голоса становились всё более громкими, а лица всё более красными.

Вздохнув, Касьян решил, что клиентов сегодня нужно будет ждать долго, и принялся за хлеб с квасом. В этот момент один из выпивох поднялся и, покачиваясь, направился в его сторону. За ним тут же, спотыкаясь, устремился второй. Оба плюхнулись на лавку рядом с Касьяном и затеяли с ним беседу:

— Я от смотрю, што ты — грамотный человек… Вот… А я — нет. Неграмотный… Совсем, — и он захихикал. — От мы — я и Гринька, — он ткнул пальцем сначала себя в грудь, а потом в соседа, — хотим тебя спросить… не, сказать… не… ну, то есть… от как ты относишься к бабам? А?

Касьян, собиравшийся пробыть в этом трактире довольно долгое время, решил на рожон не лезть и пьянчужку не злить.

— Ну, хорошо отношусь.

— Не, «хорошо» — это не ответ. Не ответ! Ить они ра-а-азные. Бабы-то. Есть тощые, есть толстые, есть такие, што жрут немеренно, а другие — што твоя птичка… Ну, нельзя ж ко всем им — одинаково! А? А ты — «хорошо-о-о»… Чо, ко всем, што ль?

— Ну, не ко всем. Но если баба работящая, можно и не смотреть, какая она там есть.

— О! А я те чо говорю? — вступил в беседу второй. — Чо мне её, на стенку заместо картинки вешать? Баба должна знать своё место и работу справлять…