— Так ты его изучаешь? — усмехнулся Юзеф. — Как таракана под лупой?

— Примерно, — засмеялась Элен, выходя из состояния задумчивости. Сравнение и впрямь было удачно. Представив себе таракана с лицом и усами Лосева, Элен ещё раз весело фыркнула.

— Только будь с ним осторожней. Даже тараканы иногда кусаются.

— Скорей, они слишком быстро убегают, не дав поймать себя. Но в таком случае, всегда можно бросить им вслед туфлю.

— Представляю себе картину: летящая туфелька сбивает с головы господина Лосева шляпу и каблучком бьёт его в лоб.

Оба рассмеялись. Настроение было хорошим, а завтра, если не будет метели, намечалось ещё и катание на санях по льду Невы. Приближался февраль, и город часто погружался в плотную белую муть, сквозь которую порой было трудно разглядеть противоположную сторону улицы. Ветер завывал в трубах, и о том, чтобы куда-то выйти не хотелось даже думать. Здесь, в Санкт-Петербурге, погода вообще не баловала людей. Летом часто шли дожди, что делало его похожим на раннюю осень, а теперь, зимой, мороз ощущался гораздо больше, чем в Польше, усиленный сыростью, ползущей от близкого моря. Даже Элен, помнившая холодные зимы на орловщине, где морозы были сильнее, здесь мёрзла, что уж говорить о Штефане и Юзефе, который, несмотря ни на что, не отпускал Элен одну, верный своим обязанностям. Это здорово бесило Лосева, который предпочёл бы хоть изредка оставаться наедине со своей дамой. Но сказать ему было нечего: роль телохранителя Юзеф исполнял честно, хотя Борису неоднократно приходила в голову мысль о том, что это действительно только роль. И бесился ещё больше. Сдерживать эмоции ему удавалось не всегда. Стоило ему только увидеть Юзефа, как на его лице отражалось внутреннее раздражение. Элен всё замечала, но не вмешивалась, тем более что Юзеф и вида не показывал, как ему неприятен Борис. В какой-то момент Лосев начал провоцировать поляка двусмысленными словами, взглядами как бы сквозь него, даже «случайными» столкновениями. Но и тут он проиграл. Юзеф был абсолютно невозмутим. Взгляды Бориса он не замечал, слова игнорировал. А после второго намеренного толчка при столкновении в дверях посмотрел на него с выражением человека, внезапно увидевшего грязь, прилипшую к его только что вычищенному камзолу. В ответ на этот взгляд Лосев попытался превратить неприятную ситуацию в ссору, но тут уж вмешалась Элен.

— Не стоит, господин Лосев, делать из мухи слона. Тем более что это вы, а не пан Вольский были неосторожны и столкнулись с ним, — нахмурив брови, сказала она. — Хочу предостеречь вас. Я ценю ваше отношение ко мне, но вы должны быть более сдержаны в эмоциях, если не хотите прервать наше общение.

Неизвестно, что подумал при этом Борис, но больше он не делал попыток задеть Юзефа, хотя отношения между ними не изменились.

Катание прошло отлично! Погода выдалась на редкость хорошая — небо чистое, солнце яркое. Такое яркое, что слезились глаза от сверкающего снега. Сильные лошади быстро несли лёгкие санки по реке. Это был сравнительно новый способ запряжки. К его виду уже привыкли, но использовали в основном для перевозки почты, оценив быстроту и проходимость. Да и груз на санях, запряжённых тройкой коней, можно было везти немалый! Тройка была гораздо маневренней, чем запряжка цугом, и сильней и надёжней одноконной повозки. Ямщикам весьма понравилась новинка. Летом, подгоняя лошадей дикими криками и свистом, они летели по дорогам, меняя лошадей на ямских станциях и делая по сто вёрст в день! А зимой на санях скорость ещё возрастала!

Насмотревшись со стороны на пролетающие мимо ямские тройки, многие сами захотели получать удовольствие от такой быстрой езды, и тройки стали появляться в Москве и Петербурге у тех, кому это было по карману. Но не обязательно было иметь тройку у себя, чтобы покататься, можно было арендовать её на некоторое время. Именно так и поступила Элен.

Юзеф впервые мог оценить это удовольствие. Когда он увидел упряжку со стороны, то в недоумении разглядывал её. Сани лёгкие, их без труда потянула бы и одна лошадь, зачем же здесь три? Ведь те, что были впряжены с краёв, и назывались странным словом «пристяжные», не несли, казалось, никакой нагрузки, её брал на себя средний конь. Но теперь, развалившись в санях рядом с Элен, он не думал ни о чём рациональном. Он просто наслаждался чувством полёта. Гиканье возницы подгоняло лошадей, а его молодецкий посвист поддерживал сложный ритм ударов копыт: спаренные удары рыси коренника и трёхтактный галоп пристяжных. Это было необычно, стройно и красиво. И забывались все «зачем», всё вдруг становилось понятно и прекрасно. Когда он смотрел вперёд, видел спину возницы и повёрнутую в сторону морду левой пристяжной; когда поворачивал голову влево — летящий мимо берег реки, ещё дикий в этом месте, поросший кустами, за которыми виднелся лес; а стоило взглянуть направо и перед ним возникало смеющееся лицо Элен с сияющими глазами. Она всё торопила возницу: «Быстрей, ещё быстрей!» Юзеф никогда не видел её такой счастливой. Сейчас он легко представлял, какой она была тогда, в детстве, когда жила с отцом и братом. И так заразительно была эта радость, что и сам он не заметил, как, тоже смеясь, стал вместе с ней кричать: «Ещё! Ещё быстрей!»

Дома Элен ждало письмо от дяди Яноша. Он писал, что у них всё пока по-старому, хотя в Польше стало неспокойно. Многие знали о болезни короля и пытались предугадать, какие события вызовет его кончина. Дальше в письме говорилось о возможности возвращении на трон Станислава Лещинского, но никаких, даже самых общих намёков о собственном взгляде на такую перспективу, там не было. Ни одобрения, ни возражения. Только констатация фактов.

Элен задумалась, держа в руках письмо. Почему дядя не выразил своего отношения к возможным событиям? Боялся, что письмо прочитают? Кто? Избежать этого на территории Польши он мог легко, для этого у него были и средства и верные люди. Значит, боялся просмотра письма уже здесь, в России? Но Россия не хочет видеть на троне Польши Лещинского. Следовательно, если бы дядя написал, что не одобряет такую идею, это никого не насторожило бы. Но он промолчал. Зная, как дядя относится ко лжи, Элен поняла, что это было бы неправдой. Что же получается? Дядя за короля Станислава? Он среди тех дворян, о которых говорил де Бретон? И что теперь делать ей? Элен встала и, как всегда, когда нервничала, стала ходить по комнате. Вряд ли от её докладов французу всерьёз что-то зависело. Но это вопрос о честности перед самой собой. Она не может быть одновременно и за и против. Ей никогда не удастся говорить одно, а думать другое.

В такой растерянности и застал её Юзеф. На его вопрос о причине такого состояния, Элен, вместо ответа, протянула ему письмо.

— Прочти.

— Но оно адресовано тебе.

— Прочти, там не написано ни о чём, чего бы ты не знал. Меня интересует, что ты скажешь.

Юзеф быстро пробежал глазами письмо и не найдя в нём ничего такого, что так сильно могло взволновать Элен, стал перечитывать внимательней. Прочёл. Нахмурившись, посидел немного молча. Элен всё это время стояла вполоборота к нему. Наконец, Юзеф взглянул на неё и осторожно спросил:

— Что именно тебя встревожило?

— Разве ты не обратил внимания на слова о Лещинском?

— Обратил.

— И?..

— Думаю, наши симпатии в этом вопросе расходятся. Пан Янош, видимо, не возражал бы, если нового короля звали Станислав.

— Именно. Значит, мы ошиблись. Я ошиблась. Нужно было честно соглашаться на предложение французов и помогать им. И что теперь?

— Подожди, не торопись с выводами. Ты опять начинаешь искать причину, чтобы почувствовать себя виноватой. Что за самоедство такое, в конце концов?

— Это когда же я искала причину?

— А кто вдруг стал считать себя потенциальным убийцей? И мучился совестью от этого.

— Но это другое! Тогда всё касалось только меня. Моего личного выбора. Ведь я могла бы отказаться от мести. А сейчас…