В тишине раздалось любимое словечко пана Яноша: «Впечатляет!», а затем все зааплодировали, поздравляя панну Элену с такой удачей. Это надо, с первого раза суметь попасть в летящую птицу! И пусть задача упрощалась стечением обстоятельств — всё равно это была победа! Победа не над Гжесем, который, кстати сказать, загрустил, а над собой. Это подтвердило для всех, что она — хозяйка своему слову. Особенно это порадовало пана Яноша, который к вопросам чести относился очень щепетильно. Он расцеловал воспитанницу и на радостях, как обычно, не подумав о последствиях, сказал:

— Ну, молодец! Всё-таки, доказала своё, юная упрямица. Признаю: поработала ты славно. Думаю, что и награду заслужила. Как считаешь, пан Войтек?

Тот, по обыкновению, прищурился:

— Да, уж, заслужила, заслужила.

— Что ж, проси. Чего ты хочешь? — великодушно разрешил Янош. Вот этого делать было категорически нельзя. Не задумываясь ни секунды, Элен выпалила:

— Пистолет! Настоящий! Чтобы он был моим!

Янош растерялся. Она, как никто другой, умела ставить его в тупик. Он был готов к чему угодно, даже к просьбе оставить у себя «навсегда» ружьё, из которого училась стрелять. Но это…

— Пистолет?.. Но…это…Это слишком, Элен. Проси, что угодно, но не могу же я…

— Ты сам предложил выбрать. Я выбрала. Пистолеты у тебя есть, значит, тебе даже покупать ничего не нужно. Просто подари мне один. И потом, ты же меня сам учил, что от обещания отступать нельзя.

Янош взглянул на Войтека в поисках поддержки. Тот вовсю улыбался.

— Тебе даже выгоду продемонстрировали — тратиться не нужно!

Раздосадованный Янош сказал воспитаннице:

— Хорошо, вернёмся к этому вопросу дома. А сейчас давайте, наконец, отведаем, что нам приготовили вкусненького на завтрак, — перевёл он разговор.

Янош первым присел на траву перед угощением, разложенным на расстеленной здесь же скатерти. Остальные присоединились к нему. Постепенно всё успокоилось. Начались шутки, разговоры на другие темы, но как бы ни старался пан Янош выглядеть весёлым, у него нет-нет, да появлялась озабоченность на лице.

По возвращении домой, разговор, действительно, возобновился. Опять были пущены в ход аргументы о том, что это не женское дело — владение боевым оружием, и опять они наталкивались на возражения с примерами женщин, умеющих прекрасно пользоваться им и не потерявших при этом ни капли женственности. Когда спор грозил пойти уже по третьему кругу, Янош воскликнул:

— Да зачем он тебе? Объясни, что ты с ним собираешься делать?

— Ты научишь меня им пользоваться.

— Зачем? Одно дело — охотничье ружьё, понятно, что женщины тоже могут любить охоту. Но пистолет — оружие не для охоты. В кого ты из него стрелять собралась?

— В тех, кто придёт со злом, кто захочет сделать что-нибудь плохое мне, тебе, Гжесю, пану Войтеку — любому.

— Неужели ты думаешь, что здесь тебя некому защитить?

— В России у меня тоже были защитники, — опустив голову, тихо ответила Элен.

Янош понял, что больше крыть ему нечем. Видимо, перед девочкой до сих пор стоит та страшная сцена в родном доме, о которой говорил её брат-цыган Гожо. Единственное, что ему оставалось, это спросить:

— А ты уверена, что сможешь выстрелить в человека? Это ведь не ворону убить.

Элен помолчала, глядя в сторону, думая, что, пожалуй, ворону ей было больше жалко, потом ответила, уже глядя дяде в глаза:

— Смогу, — ответ прозвучал так уверенно, что стало ясно, что она не сейчас это обдумывала, она давно задавала себе этот вопрос — смогу или нет — и ответила на него.

Пан Янош сдался. Но сказать об этом сразу он не мог.

— Иди к себе. Уже поздно, скоро уже нужно ложиться спать, — и, видя, что Элен не уходит, добавил: — Я подумаю. Ответ узнаешь завтра.

Утром рядом со столовым прибором Элен лежал небольшой изящный пистолет с резной костяной рукояткой. Он был похож скорее на дорогую игрушку, чем на настоящее оружие. Пан Янош опередил слова благодарности:

— Это пистолет моей покойной…жены. Она владела им виртуозно, хотя ни разу не направила на человека. Пусть он не пожалеет о смене руки, держащей рукоятку. И ещё. Пока ты не научишься по-настоящему хорошо им пользоваться, храниться пистолет будет у меня. Заниматься с тобой я опять буду сам. Будь достойна этого оружия, если уж пожелала его иметь!

Элен не нашла, что ответить. Она только подошла, крепко обняла дядю Яноша и так замерла. В этом было всё: и благодарность, и извинения, и обещание исполнить всё, о чём говорил дядя.

В конце лета Элен вернулась к своим обычным занятиям с учителями и пани Марией. А она от них уже отвыкла, и так не хотелось снова к ним привыкать! Но никому не интересны были её «хочу» или «не хочу». Пан Янош всё так же внимательно следил за успехами воспитанницы, и уже не раз заходила речь о скорых выездах в свет. Элен старалась не огорчать дядю, и делать вид, что её вдохновляют эти разговоры. Нет, конечно, она понимала, что все эти уроки для её будущей жизни необходимы, что ей придётся бывать в свете и нужно уметь вести себя безупречно, если хочешь чего-то достичь. Но это было так скучно!.. Хорошо ещё, что теперь у неё были уроки с дядей Яношем! Да и с Гжесем они помирились, а, значит, можно было придумать что-нибудь поинтереснее занятий с учителями.

Без особых изменений прошло ещё два года. За это время не случилось никаких особых событий, если не считать того, что теперь Элен было позволено сидеть за столом в присутствии зашедших к дяде гостей. Но вот сама Элен изменилась. В ней уже не было неуёмной детской порывистости. Девочка-сорвиголова постепенно уступала место красивой шестнадцатилетней панне, пока ещё не осознающей эту красоту, с ещё угловатыми движениями. Характер у неё остался прежний, в нём сохранилось и упрямство, и своеволие, но Элен научилась сдерживать эмоции, оставаясь, казалось бы, всё такой же непосредственной и заводной, она теперь умела не показывать своё неудовольствие или досаду, гнев или грусть. Делала она это так мастерски, что только близкий человек мог догадаться, что что-то не так, и то не всякий и не всегда.

Лето катилось к концу, начался август. В занятиях тоже произошли изменения. Их осталось немного — танцы, языки и рукоделие, для которого пани Мария находила всё новые техники. Она была в этом деле настоящим мастером. Но сейчас Элен не шли на ум никакие занятия, сейчас её интересовало совсем другое.

Началось всё с того, что Гжесь стал пропадать где-то подолгу, и Элен скучала в одиночестве. Когда он появлялся, то в ответ на её вопросы отвечал лишь, что был на занятиях. Какие это занятия, чему он учится, приятель не говорил. Элен обижалась, уговаривала, льстила — в общем, пускала в ход весь свой арсенал — ничего не помогало. Тогда она решила удовлетворить своё любопытство другим путём. Как-то раз, когда дядя Янош был в хорошем настроении, Элен, как бы между прочим, спросила:

— Дядя Янош, ты знаешь всё про всех в доме. Скажи, куда это исчезает Гжесь? Я его жду, а он не приходит. А когда мы, наконец, встречаемся, молчит, ничего не хочет объяснить. Почему? Может, он что-то скрывает?

— Нет, — покачал головой Янош, — он всё делает правильно. Гжесю велели молчать.

— Почему? — опять спросила Элен.

— А вот это уже тебя, панна, не касается.

И, сколько бы Элен ни старалась, ответ на свой вопрос она так и не получила, но, привыкнув всегда добиваться желаемого, она и тут не сдалась. Элен решила выследить Гжеся, узнать, куда он ходит. В первый день она просто-напросто проспала его уход. Кто же знал, что он уходит ни свет, ни заря! На второй день всё началось удачно, но, когда Элен уже подходила к воротам, через которые только что вышел Гжесь, её заметил один из конюхов, идущий в конюшню. Пришлось что-то на ходу выдумывать про бессонницу и головную боль, которой точно должна помочь ранняя прогулка. Поверил ей конюх или нет — осталось загадкой, поскольку она не стала дожидаться его реакции и ушла.