— Зачем извиняться? Это — правда, как бы ни было горько и обидно сознавать это. — Элен немного помолчала, потом спросила: — Юзеф, тебе бы, наверное, хотелось быть сейчас там, в Польше?

— Конечно, хотелось бы, — вздохнул он.

— Так, может, стоит вернуться?

— Сейчас?

— Да, пока ещё не поздно, пока ещё можно более или менее спокойно проехать по дорогам. Если начнутся военные действия, это уже трудно будет сделать.

— Но ты же сказала, что не вернёшься, пока не закончишь здесь все дела. Ты передумала?

— Нет. Я останусь. Вернёшься ты.

— Один? Исключено.

— Юзеф…

— Элен, давай больше не будем это обсуждать. Всё давно выяснено. Я не уеду без тебя. Да и зачем? От меня одного ничего не зависит.

— Ты сейчас стараешься уговорить самого себя. А потом ты пожалеешь.

— Нет, не пожалею.

— Что ж, ладно, это твоё решение.

— Да, это моё решение, и хватит об этом. Лучше давай подумаем, когда ехать в Казань?

— Всё будет зависеть от того, что скажет доктор.

— Какая разница, что он скажет? Сколько можно меня считать немощным?

— Успокойся, давай пойдём сейчас к нему и спросим, когда ты будешь готов вернуться к обычной жизни.

Но идти во флигель не пришлось — Иван сам шёл к ним, они столкнулись, едва выйдя во двор. Здесь было жарко, солнце сильно палило, несмотря на конец лета, и они вместе вернулись в дом. На вопрос Иван ответил, не задумываясь, видимо, давно готовый к чему-то подобному.

— Это, смотря, что называть обычной жизнью. Недолгие верховые и пешие прогулки, визиты, быть может, даже охота, если она не будет связана с травлей зверя — это всё не возбраняется. Что же касается упражнений со шпагой, длительных поездок — ещё рано, вы не готовы.

— Откуда вы знаете, к чему я готов, а к чему — нет?

— Это моя профессия. Я же не спрашиваю вас, откуда вы знаете, как правильно выполнить тот или иной удар в фехтовании.

— И сколько мне еще, по-вашему, ждать, чтобы я смог полностью вернуться к своим обязанностям?

— Ещё месяц, — чётко ответил доктор.

— Месяц?! Да через месяц здесь уже осень наступит! Дороги опять раскиснут, по ним будет не проехать. Что ж тогда — зимы ждать?

— А куда вы собрались ехать?

— В Казань, — ответила Элен.

— Ого! Нет, к такой дороге вы не готовы.

— Я могу ехать в карете, если вы считаете меня ещё не способным долгое время проводить в седле.

— Даже если вы поедете в карете — нет.

— Ну, почему?!

— Хотите, чтобы я ответил вам откровенно?

— Да!

— Тогда не обижайтесь. У меня есть медицинское объяснение всему, но я не стану утомлять вас. Скажу другое, но не менее важное. Вы, господин Вольский, безответственный телохранитель! — и видя, как Юзеф вскинулся, чтобы возмутиться, Иван поднял руку: — Погодите, дайте мне закончить, а уж потом сами решите, стоит ли возражать. Если бы вам самому нужно было ехать куда-то — хоть в Казань, хоть в Рязань, хоть на Сахалин — я, конечно, был бы против, зная, что дорога ухудшит ваше состояние, но особо спорить бы не стал. Вы действительно можете доехать туда, куда вам понадобится. Но это в том случае, если бы дело касалось только вас лично. А разве это так? Вы поедете не сами по себе, а должны сопровождать и охранять госпожу Соколинскую. И как вы намерены это делать, если дорога отнимет часть ваших сил, которых у вас и так пока что не много? Боюсь, если вы всё же не прислушаетесь к моим словам, защищать её будет некому. Или вы считаете, что она сама способна себя защитить? Но тогда вы ей и вовсе не нужны, оставайтесь дома и поправляйте своё здоровье. Вот всё, что я могу сказать. Подумайте, прав я или нет. Моё мнение вы теперь знаете, а как поступить — ваше дело, — и он вышел из комнаты.

Юзеф молчал. Иван, не подозревая этого, нащупал именно те рычаги, которые только и могли сработать. Недавно Юзеф сам переживал, что Элен рисковала, спасая его, а теперь получается, он мог подвергнуть её риску, если доктор окажется прав, и самочувствие Юзефа ухудшится в дороге. Как бы ни хотелось, приходилось это признать. Поездку отложили вновь.

Но скучать им не пришлось. Вскоре, когда Элен проходила по двору, вернувшись с верховой прогулки, к ней подошёл Иван.

— Сударыня, мне хотелось бы поговорить с вами.

— Что-то с паном Юзефом? — сразу встревожилась Элен.

— Нет-нет, это касается не его, а меня и… ещё одного человека.

— А-а… Хорошо, пойдёмте в дом.

Они прошли в гостиную. Элен сняла шляпу и перчатки, присела в кресло, жестом пригласила Ивана занять другое, напротив. Но он остался стоять.

— Я слушаю вас, господин доктор.

— Госпожа Соколинская, — начал Иван, явно волнуясь, хотя и стараясь скрыть это, — я многим вам обязан. Я сознаю это и глубоко признателен вам. Но позвольте всё же задать вопрос, от ответа на который для меня зависит многое.

— Спрашивайте, — Элен была заинтригована.

— Скажите, какую сумму вы заплатили за Машу?

— Что? — у Элен даже рот от удивления открылся. Вот уж, действительно, неожиданный вопрос. — А это вам зачем?

— Я бы хотел выкупить её у вас.

— Выкупить? — час от часу не легче.

— Я, разумеется, не смогу отдать вам все деньги сразу, но теперь, когда я вашей милостью освобождён от арендной платы, у меня появилась возможность накопить необходимую сумму.

— И… в качестве кого же вы видите Машу для себя? Служанки, кухарки или, может, вы решили сделать из неё помощницу?

— Я вижу её в качестве жены, — серьёзно ответил Иван.

— Жены-ы? — Элен смотрела на него снизу вверх. — Да, сядьте же вы, наконец, мне неудобно на вас смотреть! — Иван присел на край кресла. — Это всё замечательно, но причём здесь деньги? За что, собственно, вы собираетесь мне платить?

— Но вы же купили её, значит, теперь она ваша.

— А вы хотите, чтобы она стала вашей?

— Да. То есть, нет, я хочу, чтобы она стала моей женой.

— И зачем за это платить? — вот теперь Элен улыбалась.

— А как же?… Что же делать, если…

— Господин доктор, если мои предположения верны, Маша сейчас должна быть где-то рядом. Так?

— Да.

— Позовите её.

Иван встал и вышел за дверь. Видимо, Маша стояла совсем близко, потому что через несколько секунд они возвратились вместе.

— Маша, скажи, пожалуйста, ты когда-нибудь слышала, чтобы я упоминала, сколько запросил за тебя твой бывший хозяин?

— Нет, барыня.

— Я когда-нибудь говорила, что ты — моя?

— Нет, барыня.

— Я когда-нибудь говорила о возможности продать тебя?

— Нет, барыня.

— А какие-нибудь бумаги о твоей покупке ты видела?

— Нет.

— Всё верно. И знаешь, почему? Потому, что этих бумаг нет. Ты так и не поняла? Ты не крепостная, ты — не моя. Ты просто служанка в этом доме, и, кстати, очень хорошая служанка. Ты можешь уйти, если захочешь.

— Я - что?

— Ты моя любимая служанка, и, похоже, не только моя, — Элен с улыбкой взглянула на Ивана.

— Это правда? — спросил он.

— Конечно, правда. Если всё это нужно оформить как-то официально, я с радостью это сделаю. Так что никаких препятствий к исполнению вашего желания, господин доктор, я не вижу. Кроме одного, разумеется: желания самой Маши. Но об этом вы спросите её сами, — и, видя, как они смотрят друг на друга, она встала. — Ну, вы тут поговорите, а мне нужно переодеться. Нет-нет, Маша, в этот раз я справлюсь сама.

Оформляя необходимые бумаги, подтверждающие, что Маша не крепостная, Элен столкнулась с тем, что теперь Марии нужна была фамилия. До сих пор она называлась просто Машей, собственностью госпожи Соколинской. Существовало несколько вариантов. Обычно крепостным давали фамилию их хозяина. У Орловых были Орловы, у Галицыных — Галицыны и т. д. Ещё в фамилии могло звучать название местности, где жил человек, или она образовывалась от прозвища, данного человеку за что-то: Кривой, Хромой, Плотник… Но у Маши прозвища не было, поэтому она стала Марией Соколинской. Первый раз услышав это обращение, Маша заплакала. На удивлённый вопрос Элен, о чём она плачет, Маша, шмыгая носом, ответила, что от радости, и прижалась к стоявшему рядом Ивану.