— А если я — то что? — она снова обернулась и стояла теперь, опираясь руками о каменный край позади себя. В голосе был вызов.

— Ничего.

— Ничего? А зачем тогда спрашиваешь?

— Просто хотел знать.

— Теперь знаешь. Что дальше? Что будешь с этим знанием делать?

Юзеф подошёл к ней совсем близко и заговорил совсем тихо:

— Ну, что ты злишься? Ты сделала то, что считала нужным. Впрочем, я знал, что вы с ним когда-нибудь столкнётесь всерьёз, потому и боялся… А как тебе удалось? — теперь в его голосе было только мальчишеское любопытство. Элен, чуть пожав плечами, слегка улыбнулась.

— Да, так… Ты помнишь, как я тебя обыграла в той школе?

— Да. Так ты его… Вот это да! Здорово.

— И совсем не здорово, — Элен помрачнела и внезапно пожаловалась: — Меня чуть не вырвало. Так противно стало!.. Совсем как в тот раз, с паном Кветковским… Потом прошло, только голова сильно кружилась.

— С Кветковским? Кто это? Ты это о чём?

— А? Да так. Расскажу как-нибудь потом…

— Это тогда ты упала и повредила ногу?

Элен с удивлением на него посмотрела, не понимая, о чём это он? Потом поняла, засмеялась:

— Юзеф! Я думала, ты понял. Это Лех меня достал слегка. Я увернулась, но не совсем удачно.

— Но…ты же сказала… И выглядела ты нормально.

— А как я должна была выглядеть? На бедре и, правда, просто глубокий порез. Я же сказала — увернулась. Но неудачно. Шпага прошлась по ноге. Вот и всё.

— Нет, с тобой можно сойти с ума!

Элен в ответ только улыбалась.

На следующий день никто не уехал. Все ждали объяснений — что же произошло. Буевич тоже хотел объяснений, но других. Он-то точно знал, что случилось. Это уверенность возникла у него, когда доктор сказал ему, а потом и показал рану, ставшую причиной смерти пана Леха. Только раз взглянув на неё, он сразу всё понял. Вернувшись к себе, Янош распорядился пригласить Элен.

— Интересный способ вы выбрали, сударыня, чтобы отметить окончание учёбы! — сразу бросился он в атаку, едва Элен переступила порог. — И что теперь?

— Дядя Янош, вы о чём? Я не понимаю.

— Не понима-а-ете! Вот как! Вы что ж думаете, я обучаю своим приёмам каждого встречного?! Вы же должны были понимать, что свой удар я всегда узнаю! — как всегда, когда он сердился на неё, он называл её на «Вы».

— Если только всё не получилось случайно, — решилась вставить слово Элен. — Всяко бывает.

— Нет, вы только послушайте! Она ещё и рассуждает! — Янош весь кипел от возмущения. — Я спрашиваю: что мне теперь делать? Если всё станет известно…

— А почему всё должно стать известно? Вы собираетесь с кем-то поделиться? Или считаете, что это сделаю я?

— То есть вы признаёте, что это ваших рук дело?

— Ну, вы же сами сказали, что такой удар всё равно, что подпись. Но ведь при этом нужно ещё знать, чья это подпись. Никто здесь не видел такого удара. Я помню, о чём вы предупреждали меня, и никогда не пользовалась им в школе.

Янош заходил по кабинету, заложив руки за спину. Элен терпеливо и молча ждала. Через несколько минут он остановился и спросил:

— Кто кроме вас двоих там был?

— Никто.

— Где это произошло?

— Там, где меня зимой нашёл Юзеф — в маленьком глухом тупичке. Туда не выходит ни одно окно, а с улицы ничего не видно, поскольку тупичок слегка поворачивает направо.

— И как вы встретились?

— Лех передал мне письмо через наших денщиков. В нём он…м-м… выражал желание встретиться без свидетелей, если я не испугаюсь. Место он предоставил выбрать мне.

— И вы, естественно, не испугались. Скорее обрадовались… — проворчал Янош.

— Да, обрадовалась. Лучше было выяснить всё сейчас, чем постоянно ходить и думать о возможной угрозе.

— Где письмо? — рявкнул Янош.

— Сожгла.

— Почему с тобой не пошёл Юзеф? — Элен заметила, что дядя перешёл на «ты», значит, уже не сердился так, как в начале разговора.

— Я сказала, что пойду проветриться. Была середина дня, светло, много прохожих. Я пообещала быть осторожной.

— Что дальше?

— Ничего. Теперь я не боюсь, что кто-то бросится на меня из-за угла с ножом или палкой. Вот и всё.

Янош ещё походил, ещё подумал.

— Ладно, иди пока к себе. Дальше разберусь без тебя.

Когда она ушла, Буевич велел пригласить обоих учителей. Он предложил им присесть, но сам остался стоять — слишком он был взбудоражен, чтобы усидеть на месте.

— Вы, естественно поняли, что является причиной нашего предстоящего разговора. У меня есть к вам вопросы. Как вы считаете, сможем ли мы узнать виновника трагедии?

Учителя переглянулись. Пан Стоцкий пожал плечами и ответил:

— Узнать? Но как? Если бы кто-то видел, как всё произошло, я думаю, нам бы уже было всё ясно. Но… — и он развёл руками, — свидетелей нет!

— Но нет ли каких-нибудь доказательств?

— Кроме необычного удара — ничего, — ответил герр Нейрат. — Но как узнать, кто его нанёс? В школе я никогда ни у кого такого не видел. А вы, герр Стоцкий?

— Нет, я тоже не знаю, кто бы это мог быть.

— А что вам известно о врагах пана Леха? Были они?

— Ну, наверняка, были, у кого их только нет, — сказал пан Стоцкий. — Пан Лех был довольно резким молодым человеком и умел возбуждать антипатию, как никто другой. Но чтобы настолько ненавидеть его… Нет, я не знаю.

— А вы, герр Нейрат?

— Мне сложно ответить вам, герр Буевич.

— Да, я понимаю. Теперь следующий вопрос. Может ли злоумышленником оказаться один из курсантов?

— Да кто ж это может сказать? — Стоцкий всплеснул руками. — Ведь доказательств нет!

— А если предположить?

— Герр Буевич, возможно всё, — произнёс немец. — Одно могу сказать: это должен быть очень искусный фехтовальщик. Вы же сами видели, как владеет шпагой пан Лех. То есть владел. Простите.

— И что бы вы сказали, как бы отнеслись к ученику, если его вина в данном прискорбном инциденте была бы доказана? Удовлетворите моё любопытство: скажите, пан Стоцкий, как бы вы оценили такой поступок?

Стоцкий поднял брови, на секунду-другую задумался и ответил:

— Что ж. Мы готовили их к поединкам. Думаю, если бы это сделал ученик школы, можно было бы гордиться такой его подготовкой. А если это был кто-то посторонний… я бы огорчился. Это означало бы, что мы не смогли научить даже такого бесспорно талантливого человека, как пан Лех, успешно защищать свою жизнь.

— А вы что скажете, герр Нейрат?

— Да простит меня Господь, но пан Лех был человеком с дурными наклонностями. Мне всегда было немного не по себе, когда я задумывался, кого мы обучаем. Ведь среди этих молодых людей есть потенциальные хладнокровные убийцы, которые рассчитывают так зарабатывать себе на жизнь. Думаю, пан Лех непременно стал бы одним из них. И притом весьма успешным. Вы спросили, как бы я оценил поступок человека, убившего Леха. Так вот, я оцениваю его примерно в десять человеческих жизней, — и, заметив удивление на лицах собеседников, пояснил: — Удачливый и хорошо подготовленный наёмник успевает в среднем уничтожить примерно десятерых, прежде чем его самого убьют. Вот и получается, что смерть пана Леха подарила жизнь каким-то десяти счастливцам.

— И вы не испытываете жалости?

— Жалости? Нет. Печально, но не жаль. Это всё равно, что убить свою собственную собаку, которая внезапно взбесилась. Печально — да. Но не жаль! Пожалеть — значит, оставить ей жизнь. Но тогда вы лишитесь остальных собак, так же любимых вами, и, кто знает, не пострадаете ли от них сами.

Наступила пауза. Потом Буевич вздохнул и отпустил учителей:

— Благодарю вас.

Они поклонились. Пан Стоцкий вышел первым. Герр Нейрат взялся за ручку двери, но, немного помедлив, вновь закрыл её, обернулся и спросил:

— Герр Буевич, могу ли я задать вам один личный вопрос? Конечно, вы в праве не отвечать на него и даже выгнать меня.

— Спрашивайте, — со вздохом ответил тот. — Хотя я, кажется, знаю, о чём вы спросите.

— Мы сейчас говорили о вашей племяннице?