— Ну, что ж, если вы всё уже решили, не сомневайтесь в себе и своей цели. Но для её достижения нельзя позволить кому-то себя убить. Это ваше право — отплатить обидчику его же монетой.

— Но что мне делать? Не могу же я, и правда, выполнить свою угрозу?..

— Вы ощущаете в себе неуверенность, чувствуете, что не смогли бы это сделать, представляя себе, как это произойдёт? — почти утвердительно спросил священник, почти не сомневаясь в ответе.

— Нет, напротив, я чувствую, что смогу, что готова. И это меня пугает.

Серафим молчал, удивлённый. Он мог ожидать от разговора с Элен чего угодно, только не этого. Когда ему стало известно, кто скрывался под именем пана Алена, ему казалось, что у молоденькой девушки должны быть причины для пребывания здесь. И эти причины он представлял вполне себе романтическими. О них же он подумал, когда увидел приближающуюся к нему Элен. Он быстро прикинул, как будет утешать её. А тут… Серафим оказался совсем не готов к такому повороту разговора. Нет, с такими переживаниями молодых людей он уже сталкивался, хотя и редко. Но слышать это от девицы… М-да. Вздохнув тихонько, он начал издалека, надеясь, что решение проблемы придёт к нему само, в процессе ответа.

— Вы знаете, что в этой школе собрались люди, преследующие разные цели. Одни хотят получать деньги за то, чтобы защитить человека от нападения, сохранить ему жизнь; другие — за то, чтобы напротив, суметь убить этого же человека, миновав охрану. Есть и третьи. Они выбрали для себя служение своей Родине, её защите, и будут получать деньги, воюя на благо своей страны, как бы она ни называлась. Я не спрашиваю, к какой группе вы можете отнести себя. Мне бы только хотелось узнать, кто из этих людей вызывает у вас наибольшую симпатию и уважение?

Элен задумалась. Помолчав, ответила:

— Третьи. Те, кто хочет стать воинами своей Родины.

— А почему не первые? Ведь это тоже благородно — защитить человека. Почему вы не назвали их?

— Потому что человек, которого они защищают, может оказаться недостойным. Но они будут вынуждены его охранять, несмотря на своё отношение к нему. Ведь он всё равно, что покупает их. При этом от их рук могут пострадать хорошие, благородные люди, стремящиеся избавить мир от негодяя. А Родина — она одна. Её не любить нельзя.

— Умное и красивое объяснение. Не ожидал такое услышать. Хорошо. Тогда представьте себя в рядах защитников Родины. Наступает враг. Что делает армия?

— Сражается.

— Правильно, сражается. А это значит, что солдаты и офицеры убивают врагов — таких же людей, у которых есть свои семьи, свои печали и радости. И никто из воюющих не спрашивает, грех это или нет. Потому что, кроме этого, есть ещё и долг перед Родиной. И этот долг связан с существованием и самих солдат, и их родных и близких, с их жизнями. Это вызывает у вас вопросы?

— Нет.

— Хорошо. Теперь изменим ситуацию. Враг идёт скрытно, но о его перемещении случайно становится известно. Что делать? Наступать, ударить самим, используя внезапность, или выслать вперёд парламентёра с вызовом на бой, как в старину?

— Ударить самим.

— Да. Именно. И никаких вопросов опять не возникло. Но разве эта ситуация так уж отличается от вашей? Каждый человек сам выбирает свою судьбу, а Заповеди лишь помогают ему в этом. Совершить намеренное убийство — великий грех, решиться на него может лишь тот, кто не имеет Бога в душе, или тот, для кого не остаётся другого выхода. Считать ли грехом лишение другого человека жизни при защите своей или жизни близкого человека — дело только самого человека и Господа нашего. Он один вправе судить о таких вещах.

Элен слушала замерев. Никто и никогда не говорил с ней об этом. Когда священник замолчал, она прикрыла глаза и ещё немного посидела, ощущая, как выглянувшее солнце согревает её. Ей вдруг показалось, что оно согревает её и изнутри, лаская лучами душу. Элен открыла глаза, встала. Серафим тоже поднялся. Она молча поклонилась и пошла прочь, так и не сказав ни слова. Священник грустно смотрел ей вслед: «Что она поняла, а что — нет? Может, решила, что я поощряю убийство? Не дай Бог! Ну, вот как с ней говорить? Я ведь только хотел успокоить её, объяснить, что ничего страшного в её мыслях нет, а её угроза — вполне естественная реакция на оскорбительные слова. Угроза — ещё не намерение. Ах, был бы на её месте юноша, вопросов, как и что говорить, не возникло бы! С ними всё просто, уже давно известно, на что и как среагируют. Поговоришь немного о девушках, спросишь, не осталась ли зазноба дома. Потом заведёшь речь о хорошеньких молодых горожанках, которым так нравятся курсанты школы, и которые ждут-не дождутся того дня, когда вновь увидят их в трактирах города. Глядишь — глаза загорелись, настроение поднялось, почувствовали себя неотразимыми победителями женских сердец. Проблема-то и ушла, как не бывало, о ней и вспоминать не хочется…А эта даже о будущей семье слышать не желает. Ну, не в блудницы же ей советовать пойти!»

Расстроенный разговором, сложившимся не так, как нужно, и своими мыслями по этому поводу, Серафим попытался вернуться к своему занятию, но дело не ладилось. Он оставил розы и прошёл в храм, чтобы в молитве успокоиться и, возможно, найти слова, которыми смог бы убедить Элен уйти из школы, пока не случилось греха. А Элен, напротив, успокоилась. Она восприняла разговор с отцом Серафимом не так, как он боялся, она понимала, что убийство он одобрить не мог. Но ей и в голову не приходило, что своей задачей священник считает уговорить её вернуться домой.

За оставшийся месяц ничего примечательного не произошло. Занятия проходили без скандалов и срывов, а по их окончанию мало у кого хватало сил для того, чтобы нарушать дисциплину. Прогулки в город тоже заканчивались мирно, если не считать ссоры двух курсантов из-за смазливенькой девчонки, которая строила глазки им обоим, надеясь, что на неё обратит внимание хоть один. В результате обратили внимание оба, а поняв, что у каждого есть, оказывается, конкурент, подрались там же, на улице, рядом с трактиром, где отдыхали. Но разгореться страстям не дали их приятели, растащив юношей и образумив тем, что это может стать причиной досрочного окончания школы. Это не было так уж принципиально, всё равно до конца оставалось совсем немного, основные навыки были уже отработаны, но оставался вопрос чести. Быть изгнанным за несдержанность, да ещё и по пустяку? Нет, уж, увольте. Тем более что, пока они размахивали оружием на улице, «пустяк» уже нашла себе другого кавалера и скрылась с ним в неизвестном направлении.

К удивлению Элен, Лех вёл себя тихо. Нет, он, конечно, пытался, как обычно, вывести её из себя, говоря ей тихонько оскорбительные или скабрёзные фразы, но Элен больше не позволяла себе срываться. Безусловно, она нервничала, но полностью контролировала своё поведение. Она научилась смотреть как бы сквозь Леха, как если бы он стал внезапно стеклянным. Его это бесило, он скрипел зубами, но тоже сдерживался, чтобы не взорваться при всех. Впрочем, всё это не мешало ему оставаться одним из самых успешных учеников. Соперничать с ним могли только Юзеф и Станислав — тот самый православный курсант, с которым Элен всегда стояла рядом на службе в храме. Но это, если считать по успехам во всех видах боёв. В поединках же Элен в последнее время обошла Станислава и оказалась третьей вместе с Юзефом и Лехом. Она брала гибкостью, подвижностью и, конечно, точностью. Это давалось ей когда-то с трудом. Понимая, что только так сможет спорить с другими, она отрабатывала каждое движение десятками раз, доводя их до совершенства. Не трудно догадаться, что помощником в этом был Юзеф. Теперь она пожинала плоды своих нелёгких трудов. Понять, предвидеть, что именно она предпримет в следующую секунду, могли немногие и далеко не всегда. Она не обошла вниманием и навыки фехтования с противником-левшой, хотя некоторые отнеслись к этому прохладно и особых результатов не имели. Для неё же такое умение было весьма полезно, когда она оказывалась в паре с Юзефом или Лехом. Они оба постоянно меняли руки, легко перекидывая шпагу. Из остальных учеников одну Элен эти замены абсолютно не смущали. Она так же легко переключалась с одних приёмов на другие, для неё постепенно стало безразлично, в какой руке держит оружие противник.