То ли в среду, то ли в пятницу, то ли в другой день недели, только как наступает утро, так Серафим ждет, чтоб его разбудили марши. Еще не открыл глаза, а уже думает: «А все-таки здорово, хорошо… Вот сейчас встану и — к этой скотине!»

А Замфира возится у плиты, эге, давно уже: еще и день не занимался… Подумала, наверно, она: «Хозяйка дом содержит, а хозяин — дорогу». Вот так, наверно, себе сказала, когда встала, а теперь уже сердце ее больше не терпит:

— Серафим! Слышишь, Серафим! Думаешь ты об этой скотине или нет?

— Сейчас, сейчас… Почему сегодня нет музыки, жена?

То ли сегодня понедельник, то ли суббота, Серафим же, как обычно, ждет маршей духового оркестра, а тут на тебе пожалуйста, в этот час объявление:

— Говорит местный радиоузел. Доброе утро, товарищи!

И кто бы вы думали у микрофона? Ангел… Ах, какой голос у него по утрам: чистый, прозрачный, только небо такое бывает после дождя.

— Итак, что я хотел коротко вам сказать. У меня просьба ко всем моим хозяевам. Покорно вас прошу, сегодня не посылайте со скотиной детей, а приходите лично сами, у нас будет коротенький разговор. Есть у меня к вам один вопрос… И еще такое известие должен вам сообщить: сегодня вашу скотину будут вакцинировать. Как вы думаете, кому ее держать? Уважаемая Лина Ивановна, она женщина-девушка, так надо ей помочь!

И последнее: у кого есть гуси, обрежьте им крылья, а то, сволочи, разжирели и, когда летают, цепляются за провода, вчера чуть пожар не наделали… Теперь передаю микрофон врачу…

Что-то щелкнуло, загудело, потом мягкий женский голос заговорил с укором:

— Уважаемые матери, бабушки и отцы. Говорит детский врач местной больницы. Сколько раз мы вам напоминали: приходите, товарищи, и получайте бесплатно молоко и сладкий кефир для ваших детей. Молочные продукты очень полезны для развития детского организма…

Врач долго еще говорила, но Замфира и Серафим больше не слушали, потому что детей у них не было, а было у них другое. Например, тот же бычок, которого надо было почистить, накормить, напоить или хоть погнать в стадо пораньше.

— Опять опоздаешь, Серафим, — по-матерински увещевала жена, — я же вижу, опоздаешь. Вместо того, чтобы быстрее идти, чтобы этот пастух потом пальцем в тебя не тыкал, крутишься со щеткой, с гребнем, будто к фотографу его ведешь, ей-богу!

И не расслышала, что ей ответил Серафим.

— Ты что сказал? — спросила жена.

— Я не тебе говорю, я с ним говорю… Ты только посмотри, как он запачкался.

— Ох… — улыбнулась жена. — Пастух тебе не сказал, когда будет у нас на постое?

— Еще нет, — выглянул Серафим из-за Белого. — А что?

— М-да… Попроси его, может, день-два подождет. У нас мука кончилась, на мельницу надо сходить.

— Ничего, обождет. Мы же свои… — махнул рукой Серафим.

— Ну и хорошо… Только почему он… Почему по всему селу болтает? Ты с ним не сцепился в прошлый раз?

— Много лет ему здоровья, Замфира… — И Серафим во все глаза глядит на жену.

— Ну, что ты во мне увидел? — И Замфира тоже глядит, глядит мужу в глаза, а они как омуты глубокие, мутные и холодные…

— Смотрю я, Замфира, и вижу, да не очень-то хорошо: что у тебя болит, если Ангел про меня говорит?

— Или я тебе не жена?

— Так ведь Ангел со мной дело имеет. А у мужчины с мужчиной чего не бывает…

— Вот тебе и на! Как будто у мужчины с женщиной ничего быть не может!

— Ладно, женушка… — нахлобучил Серафим шапку на лоб.

— А ты что думал, я глупая?!

— М-да… — И хотел еще что-то сказать, а тут, откуда ни возьмись, опять щелкнул репродуктор и снова послышался торопливый голос Ангела:

— Многоуважаемая бабушка Сафта! Ох, не успею я к вам на завтрак… Будьте добры, принесите, пожалуйста, что бог вам дал, к Трем Колодцам, а то меня там люди ждут. Хоть кусок хлеба да луковицу, конечно, если вы так добры…

Услыхал это Серафим и заспешил, говоря себе: «Ну спешу, ну иду! Пусть счастлив будет этот… как же звали этого немца, господи?»

У Трех Колодцев вакцинация вовсю шла. Хозяева держали, Лина Ивановна шприцем колола, а скотина терпела. Вот и Серафим со своим Белым, и только подошел, Лина Ивановна тут же шприцем блеснула — Белый не успел дернуться, а она уже вытирает иглу, говоря:

— Молодец… Красивый у вас бычок!

А тут Серафим и думает про себя: «Правильно, Лина Ивановна… Что правда, то не ложь, это так, точно… А вы и добрая, и умная, и красивая».

А в сторонке Ангел сидит на колодезном срубе и газету читает. Говорит ему тогда Серафим:

— Порядок, Ангел. Вот справка, вот бычок, вот готова и вакцина… У тебя есть ко мне еще что-нибудь?

— Постой, Серафим, ты куда?

— Оф, в поле, бре. Жена меня ждет. Завтрак ей понесу.

Смеется Ангел и говорит ему:

— Эхе, Серафим, а что, если мы поменяемся? Я пойду к Замфире, завтрак ей принесу, а ты за меня со стадом останешься? — И тут же кричит: — Эгей, братья, не расходитесь! Разговор ведь будет!

А какой-то инвалид на деревяшке ему говорит тогда:

— Может, отпустишь, Ангел? А то у меня комиссия в военкомате.

— Здесь дела поважнее, — говорит Ангел и встает на срубе и обращается ко всем: — Товарищи! Наш договор аннулирован.

— Что он сказал, милая?

— А что с ним случилось, Ангел?

— Как это так — нулирован?

— Нуль!

— Понятно, да не совсем.

— Еще раз скажи, Ангел.

Голоса один громче другого.

А тут, откуда ни возьмись, и бабушка Сафта с едой. Запыхалась.

— На, Ангелаш, вот. Ох, спасибо внучке, собираю я хворост в саду, вдруг слышу: «Бабушка, тебя Ангел по радио вызывает». А я-то зарезала цыпленка, а я-то тебя ждала!

— Хорошо, хорошо, спасибо! Еще подожди немного, — говорит Ангел и берет у нее завтрак.

А остальные волнуются, спрашивают:

— Чего мы ждем?

— Да говори ты в конце концов.

А бедный Ангел Фарфурел — как ему говорить, когда не кончила еще бабушка Сафта:

— Ангелаш, миленький, там я тебе брынзы положила кусок, яички, луковицу… Только прошу тебя, сохрани полотенце…

Махнул тогда Ангел рукой и начал снова:

— Я аннулирую договор с вами, товарищи! По всем советским законам трудящийся имеет право на один выходной в неделю, а у меня его нет!

— Это откуда, бре?

— Когда, как, что такое?

— Христос с тобой, христианин!

И тогда Ангел спросил:

— А вы читать умеете? — и показал на плакат, один из тех, какие бывают на сельских дорогах. На этом плакате было написано: «Каждый гражданин СССР имеет право на труд, на отдых и на образование».

— И что ты хочешь этим сказать? — мягко спросил инвалид.

— Бедная скотина, — запричитала какая-то старуха, — что же ей делать по воскресеньям?

— У тебя совесть есть, Ангел? — накинулся на него инвалид. — Что ты о животном знаешь? Почему стал пастухом? Или у тебя совсем не болит сердце?

— Пожалуйста, без сантиментов, — отрезал Ангел. — Теперь я спрашиваю: а где ваша совесть, а? Вам скотину жалко, а человека совсем не жалко? — Теперь сам взял он в оборот инвалида.

И первая сжалилась бабушка Сафта и сказала:

— А может, и вправду, хозяева… Оставим-ка человеку один день, пусть отдыхает, ей-богу. Может, у него дело какое? Может, в церковь хочет пойти или еще что?

— А я и завтра не пойду со стадом, — разозлился тогда пастух.

— Как это так?! — поразилась старуха.

— Вот так, — говорит ей Ангел, — я вам с семи лет пастух… Помнишь, бабушка Сафта, как ты меня одевала в свою рваную кофту, помнишь или нет? А почему ты ни разу мне не сказала: «Ангелаш, а ну-ка отдохни денек, я сама пойду со стадом». Даже болеть у меня права не было! Сколько лет, сколько недель!.. Теперь могу гулять до самой зимы…

Онемели все. Молчат и думают примерно так: «Вот он какой человек — говорит с тобой, здоровается с тобой и ты с ним здороваешься, а что у него на уме, разве знаешь?»

— Да опомнись, что ты говоришь, — говорит инвалид. — А что ты делаешь всю зиму, не отдыхаешь?