— И тогда увидел я петуха красного, с красным-прекрасным гребнем…

А тут у ворот какие-то люди кричат-орут:

— Серафим! Замфира!

— Их он!

— Да не их, братцы, он издалека!

Вскакивает Серафим, а там глянь, у ворот три лесника что три богатыря, а между ними белое пятно — то ли есть, то ли нет его, то ли мерещится?

— Твоя скотина, бре?

— Да откуда? Серафим только сегодня его на базаре продал, — кричит Замфира с завалинки. — Бог с вами, что говорите?

— Ну тогда давай его снова в правление, — говорят лесники.

Смотрит Серафим им вслед да и думает: «Все понимаю, боже, одного не понимаю: как они его за рога поймали?»

Стоял бык за воротами, на рогах у него висело мочало, — не начать ли нам сказочку сначала?

Утро прошлого вторника встретило Ангела Фарфурела, сельского почтальона, телефонограммой. Как не порадоваться, если тебя срочно вызывают в район? Ясно, хотят отметить трудолюбие и исполнительность работника! Не зря говорят, дайте срок, и награда отыщет достойного.

Начальник местной почты напутствовал его, отправлял в район:

— Давай-давай получай свою благодарность — и назад. Чтоб до четырех обернулся, понял? Да не прыгай ты… Вместе отметим, коллективом.

Ангел не стал ждать автобуса. Должен вернуться? Должен! Должен получить почту? Должен! Должен ее раздать? Какие могут быть разговоры! На службе он человек слова и долга, иначе вслед за грамотой, того и гляди, шмыгнет выговор.

Зашагал торопясь напрямик, через лес. Шел, насвистывая песенку: мол, куртка есть, ремнем перетянута, зарплата идет, трудодни бегут, отчего и не посвистеть! Видите, как расцветает наша жизнь, братцы? Моя — так прямо на глазах! Вот возьму да и сфотографируюсь в форме, а фотографии разошлю всем, так сказать, бывшим возлюбленным — пусть знают! Помните, каким был Ангел? Пастух пастухом, обтрепанный кнут пылит за плечом — и все радости. А кем стал, красавицы мои, а? А ну как женился бы, лебедушки мои черноглазые, что бы вышло? Детишки, выводок сопливых кудрявых ангелят. То-то и оно…

Итак, Ангел шагал, насвистывая песенку. Не было слов в этой песенке, одна мелодия, но если перевести ее на слова, звучала бы примерно так: «Мир вечен, и гореть ему вечно, как свече бабушки Сафты в подстаканнике. Пусть себе коптит, если нравится, а я тут при чем?»

Спросите, что же дальше? Бывает так, знаете, — идешь себе по дороге, идешь, вокруг ни души, бубнишь под нос невесть что, и мыслишки, какие были, улетучиваются, будто их в помине не было. Такое и с Ангелом приключилось — одна трель, другая… и уже не спешит он фотографироваться и рассылать письма с приветами, не торопится прибавить работенки другим почтальонам. В конце концов, идет он по вызову? Идет. А как бы ни опаздывал человек, рано или поздно доберется, раз уж тронулся с места. Как говорится, лиха беда начало, а дальше все само собой пойдет-поедет-покатится…

Так и шаги замедлились, и мелодия приутихла. Расплылись трели в заунывном «фью-фью», стали таять, как снег по весне, а когда Ангел очутился у опушки леса, его и вовсе не было слышно. Другая мелодия, взамен ушедшей, еще не народилась, и в молчаливых шагах чудилось:

А дела, прямо скажем, неважнецкие.

Ангел уже раздумывал — да стоит ли идти? Может, лучше повременить?

Он припомнил, как позапозавчера председатель сельсовета Траян Николаевич заметил ему вскользь:

— Смотри, Ангел, дойдут до тебя руки, вызовем куда следует. Заслужил — по головке погладим, но и накажем, если за дело. Вре-е-емя-а-а… — он словно пропел это слово. — Вре-е-емя такое, братец. А кто ты такой в наше время, не задумывался? Гипертрофированный индивидуалист, вот кто!

Ангел насторожился: «Донос? Анонимка? Или просто начальство не с той ноги встало?»

Тот продолжал вполголоса:

— Хочешь совета? Скажу — подчиняйся. А велят подписаться — подпишись! И не ломай голову: повинную, ее меч не сечет. Договорились?

Не очень-то было понятно, где и по какому поводу следует Ангелу марать бумагу. «Постой, как он сказал? Почему это я атрофированный?!» — застыл Ангел как вкопанный на опушке леса и сел перевести дух у куста боярышника, покрытого белым цветущим вьюнком.

Председатель Траян Николаевич Маноле иногда изъяснялся обиняками. Его недавно выбрали в сельсовет, и, как все вновь избранные, он любил иногда задушевно, по-отечески высказаться. К тому же и правда, «вре-е-мя», как пропел он это слово, настало иное… Председатель был из людей душевных, такие теперь все чаще встречаются, ибо ВРЕМЕНА чувствительно изменились: на смену прежним председателям сельских Советов пришли другие — с дипломами, и непременно с преподавательского поприща, ибо для руководства массами жизненно необходима педагогическая жилка.

Именно из-за этих новых веяний местная школа распрощалась с лучшим своим учителем, причем учителем истории. В студенческие годы он, как водится, кропал стихи, однажды и поэмкой согрешил, ясное дело, на историческую тему.

На его уроках отмечалась повышенная посещаемость, особенно при изучении античных цивилизаций. Глаза Траяна Николаевича увлажнялись слезой, когда он спрашивал:

— Дети мои, знаете ли вы страну Италию?

— Да-а-а… — раздавался нестройный хор голосов. — Зна-аем!

— А знаете ли вы, почему она так называется?

— Не-е-ет!.. — отвечал тот же хор.

— А если бы к вам обратились… Если бы вас кто-нибудь позвал или спросил: «Эй, телята! Отвечайте, почему вы телята?»

Класс в восторге стучал крышками парт — ну и урок! Даты зубрить? Зачем! Сиди и лови на лету, что там эта Италия учудила.

— А вот итальянцы не обижаются, что они ВИТЕЛЛОНИ, то есть телята, «вицелань» по-нашему. У Феллини даже фильм такой есть, «Вителлони», и итальянцы гордятся и почитают свое прозвище не меньше знаменитой волчицы, от которой пошел Рим, как мы учили в прошлую пятницу. Да, гордятся, ибо это их родина, ребята.

Давным-давно известная Италия с Римом посередке становилась на уроке далекой диковиной, вроде Полинезии. Что же получается? Сначала их род, этих итальянцев, пошел от волчицы, но потом так все перекроилось, что волчата стали телятами, а их страна — Италией.

Учителя засыпали вопросами — кто кого перекричит: «А почему волки стали телиться, Траян Николаевич?», «А там же мафия!»

Он отвечал нараспев:

— Вре-е-емя-а, ребята. У нас времени в обрез — урок кончается. Вот, кстати, наглядно, мои дорогие, какие скверные повадки у времени: чуть зазеваешься — не вовремя кончается. И все же оно есть вечное и бесконечное. Так что нам ничего не стоит утереть ему нос и продолжать беседу на перемене, дабы приумножить познания. Возьмем, к примеру, грузинскую реку Куру. Когда-то ее достиг Помпей, римский император. И что осталось от его деяния? Груда камней, торчащих из воды. А все потому, что эта страна, Италия, любила всякие превращения.

Растянется, бывало, на полмира, как гармошка — получите Римскую империю. Между прочим, она и до нас добиралась. Помните, что писал Дмитрий Кантемир о Траяновом вале? Так вот, расползется империя во все стороны, как блин по сковородке, и мается — колики ее изнутри распирают: объявила себя, видите ли, пупом земли, как Америка в наше время. На одном конце утро, на другом спать ложатся. И вот является лекарь, какой-нибудь Генсерик, вождь вандалов, летит со своей вандальей ордой, выпускает из Рима, как из мехов, дурной воздух, и остается от всех доблестей один Апеннинский сапожок на босу ногу. Пройдет зима, лето, и Генсерик спросонья дудит в рог: «Поехали, ребята! Эй, кому теленка на вертеле?!» И опять нагрянут на Италию, где телят хоть пруд пруди. Ринутся с гиканьем по улицам Рима, утащат патрициев с сенаторами, жен их — под мышку и через седло, прихватят и супругу императора. И потечет в Вандалию золотая река — надо же выкупать пленников, как вы думаете?