— Ну ладно, вставать пора. Сколько ты заплатил, а то вчера ничего не сказал, уж больно разжегся…

— Ох, положи ты руку мне на голову, Замфира… Горит?

— Нет… А что?

— А ну приложи свою голову.

— Ну вот тебе… Ну чего?

— Приложи, приложи, хоть чуточку, хоть немножечко.

— Ну вот: на, на!

— Ничего не слышишь?

— А что слышать? Ты еще пьян, что ли? Что мне слышать, Серафим?

— Гудит, Замфира, слышишь: ву-ву-ву! Будто поезд по долине идет.

— Боже меня сохрани! А ну-ка вставай и веди ее в стадо! Что может быть, лихорадка только… Вставай!

И потом, как-то в понедельник утром, когда надо было будить мужа, стало ей его жалко, до того сладко он спал, вот точно так: «А ну ложись и ты рядом, женщина!»

«Сейчас я его разбужу, — подумала она. — Встань, слышишь? Уж светло».

Но, должно быть, так только подумала, потому что поглядела на него, долго, долго глядела, и, увидев его как женщина, встала сама, — знала, до чего хорош и красив молдованин во сне. «Уж, наверно, сон — он что-то да значит, раз все люди так за него держатся. Почему тогда и мне не отдать ему третью часть жизни?» — думает он, молдованин, да к тому же еще и перекрестится.

— Господи, отними у меня что хочешь, только сон мне оставь. И сделай так, святой отец: что осталось на завтра, отложи на вчера, чтоб и я отдохнул, как все люди, — молится человек перед тем, как лечь спать.

А если эти еще были и молоды и сильно любили друг друга, потому что сошлись по любви, то понятно, что Замфира сама встала и, раз уж была хозяйкой со своими заботами, пошла из дому.

Вот она в сенях, и вот во дворе бригадир. Наверно, тоже подумал: «Хватит им медового месяца! Пусть и о работе подумают, иначе что будут есть зимой?»

— Доброе утро, — сказал он. — Встали уже?

— Да вот только что, — сказала Замфира, вытирая лицо.

Теперь бригадир мог сказать, зачем пришел, однако спросил:

— Купили? — и показал на скотину.

— Ага.

И опять замолчали, потому что наши сельчане умеют и помолчать здорово.

— Во сколько обошлась? — спросил он, поднимая бычка. — Уж больно дороги они нынче…

— Я сейчас… сейчас разбужу Серафима…

— Ладно, пусть отдыхает… Ну и красотища, бре. И я бы взял такую. Сколько заплатил, говоришь?

— Так я его разбужу… — опять сказала Замфира, но тут Белому как раз понадобилось по легкой нужде, и он стал справлять ее на виду у всех.

— Замфира, да ведь это не телка, — расстроился бригадир, ибо все время о ней думал, а тут глянь, она — бык!

А что жене делать: сказать что или лучше промолчать?..

— Да я знаю, что он там натворил?! — удивилась она.

— Так я вот зачем пришел, — заключил бригадир, — сегодня пойдете на виноградники. И быстрее, машины ждут. — И он зашагал к воротам, а Замфира — прямо к Серафиму.

Муж еще спал, и стояла жена над ним — что ей ему сказать? Глянь, а он открывает глаза свои большие и ясные, как у ребенка, которого каждый день могут сглазить.

— Что, Замфира?

— Ты видел, что ты купил, мэй?

И были в этом вопросе и удивление, и горечь, и любовь, и огромное сострадание, потому что нет большего горя для жены, чем то, когда люди обманывают ее мужа или же он сам себя обманывает, не дай бог…

— Некрасив, не нравится тебе, да? — огорчился Серафим. — Знаешь… — И заговорил, будто исповедуясь, будто гордясь: — Знаешь, красивее этой красотищи на всем базаре не было… Веришь мне? Картинка! Вот так люди стояли вокруг него, — и Серафим поднял руки над головой и растопырил пальцы. — Ведь мы же с тобой договорились?!

Люди собирались к машинам. Машины гудели: «Давайте быстрее!», а люди, как всегда по утрам, и шли и не шли. Однако весть, принесенная бригадиром, так оживила их, что все их сонное оцепенение как рукой сняло.

— Братцы, как побежала кровь по жилам! Словно ртуть.

— Что ты говоришь, бре!

— Эй, да брось! Быть не может…

Ибо таково оно, село…

Село как пустая церковь — зашевелится святой или летучая мышь, отдастся во всех закоулках. Село живет долго и хорошо на одном месте, и работает, и гуляет, и даже может подраться с соседним селом из-за какого-нибудь пустяка, если более важного повода нет. Какая же весть больше ублажит его или рассмешит или ошарашит, чем эта: мол, один пошел за коровой и вернулся с быком…

Видите ли, крестьянина вы можете обмануть на каких-нибудь там новых деньгах, откуда ему их знать, если они новые, можете ему даже дать вместо них лотерейные билеты… Можете его и так обмануть: мол, знаешь, спустился святой на землю и из дома в дом ходит, говоря: «Услышит бог и ваш голос, ибо бог всесилен и всемогущ».

Но чтобы крестьянин не разобрался, где бык, а где корова, другой такой нелепицы, братец, не сыщешь!

— Что ты городишь?! Как он мог!..

— Да не сдвинуться мне с этого места!

— Брось ты, как же это так?

— А вот так: пошел он купить себе телку, а дома посмотрел хорошенько, глядь — а это бычок.

— Ну и ну!.. Что с ним, он что, ненормальный?

— Посмотрите-ка на него, что он меня спрашивает! Я ведь говорю, что слышал!..

— Ну и ну… И что он говорит?

— Да разве я его спрашивал? Я и сам думаю: как же так, черт? — удивляется этот и после сам же себе объясняет: — Вот так… Покупаешь и хорошо не глядишь, а когда разглядишь хорошо, видишь: вот оно что!

Значит, разговоров было много, гудели, зудели, жужжали, словно мухи: бз-з-з-з-з…

— Слышала, кума, о Серафиме Поноарэ?

— Нет… А что?

— Женился!

— Да что ты! Какой Серафим, говоришь?

— Да тот, в которого орудием стреляли.

— Каким орудием? А я слышала, винтовкой…

— Храни нас, боже… — истово крестится женщина. — Вот теперь я понимаю, почему у него, бедного, гудело в голове… Пока он ее не нашел, пока он ее не привел, вот почему!

— Что?! Он эту телку нашел?

— Какую телку? Я знаю про быка!

Покоя не было у этого села, и не потому, что кого-то обманули на базаре или в любви, — известное дело, с кем этого не случалось! Базар есть базар, и с тех пор, как существуют земля и люди, существуют и воровство и обман в торге, да и любовь тоже, если она слепа, то уж не глазаста.

Ведь не напрасно крестьянин свои деньги не только прячет в платок, но еще и завяжет на три узла и заткнет за пазуху, чтобы по дороге щекотало.

А когда речь зайдет о любви, он тоже не промах, ибо слишком хорошо знает, что красоту не едят ложкой, а икон с него хватит и тех, что были на венчанье.

А если Серафима обманули и на базаре и в любви, то это уж, как говорится, его дело. Лишь одно удивительно: почему эта красавица не нашла себе пару в своем селе? Кому не любо быть красивым с красивой? Или красота — она как полымя, в котором горишь и не сгораешь, так бедному крестьянину только этого не хватало!..

— Да бросьте вы, может, с этим бычком не так уж он и обжегся… Ведь если подумать хорошенько, с чего крестьянин начинает? Какой-нибудь несчастный цыпленок голенький, но с божьей помощью растет, поганец, а там, глядишь, уже и несется!.. А эти яйца, если вдуматься, опять же цыплята, а даст бог здоровья — вот они уже под стать и самой квочке… Продашь ее — пожалуйста тебе, пара сапог. Ну, продашь это все, не наберешь разве на поросенка? Растет поросенок — помойка всякая, мусор всякий, чего только нет в доме человека, — глядишь, поросенок этот уже и с поросятами… Теперь продай их всех, и больших, и маленьких, дай тебе бог здоровья, и покупай телку, и посмотрим тогда, как будешь купаться в деньгах!.. Телка, как пить дать, станет коровой, а что тебе еще надо — и в доме сытно, и деньги есть на расходы… Вон у бабки Анисьи корову вроде еле дышит, а посмотри, как мычит!..

— Постойте, люди добрые, это же бык-бычок! Кому теперь нужны они, быки? Времена-то нынче какие! Возьмем, к примеру, Ангела… И он сделал покупку, так у него она с молоком, братцы! Разве мы вначале не крестились: на что, мол, пастуху часы, а? А оно вон как обернулось! Техника на каждом тебе шагу, в каждом кармане винтик, споткнешься — глянь, а перед тобой уже какой-то в машинном масле — механик, кузнец, техник, комбайнер, тракторист, прицепщик… Почему ж тогда и пастуху часы не купить?.. Ведь человек на службе!..