— Ахиллес, — строго сказала Верка. — Остаешься моим заместителем. Я иду на озеро. Вы без меня… ни-ни! Кто подерется — пеняй на себя.
Леня по берегу озера расставил жерлицы. Авось щука клюнет. Тете к приезду, на пирог-рыбник. По-родственному.
Озеро оцепенело в безветрии.
Падет на сверкающую гладь стрекоза, пустит круги — издалека видно.
Живцы на жерлицах, всплыв, белели брюшками.
Ой, одна жерлица все-таки размотана с рогульки!
Верка схватила удилище, к которому был привязан прочный шнур с живцом на стальном поводке. Подсекла, как Леня ее учил. И заходила на кругах в зеленоватой таинственной глубине омута сильная рыбина… Выплеснулась на поверхность воды. Ого, здоровенная! Чистый крокодил!
Леня учил, как вываживать рыбу, попавшую на крючок, но Верку охватил азарт, все советы вылетели у нее из головы.
Она подвела щуку к берегу, зажмурилась. И— цоп ее, за что ни попадя! И свалилась в озеро. Пошла на дно камушком! Чуть-чуть щуку не утопила… А чуть-чуть не считается.
Щука заглотила крючок основательно, и Верка отпустила ее обратно в озеро — поплавай, перед тем как попасть в пирог. Щука замученно разевала зубастую пасть. Шевелила плавниками, будто ей было жарко.
Мокрую юбку и кофточку Верка сняла с себя, повесила на куст. Прилегла на каленый песок: голые коленки к подбородку, щека на ладони.
Духота, зной сморили ее, Верка уснула.
Проснулась она, как от толчка. Удивленно повела глазами. Что это — ночь? Солнца нет. Озеро помрачнело, подергивают воду полосы ряби.
Ветер ощутимо тугой. Со свистом рванул по лесу, растрепал вершины.
Блеск молнии скользнул по березке, и она будто сморгнула.
— Трах-тах! — охнуло низкое клубящееся небо.
— А-ах! — прокатился отголосок грома.
Буря… Буря идет!
Скрипят сучьями, шатаются лохматые ели. Одна упала, вывернутая порывом ветра с корнем.
Обитые ветром листья, хвоя несутся из лесу, точно в страхе перед непогодью. Свистят камыши…
У Верки пальцы дрожали на пуговках кофточки. Никак не могла застегнуть.
Туча-то! Растет, надвигается, грозит все сокрушить своей громадой. Она мутно-коричневая. От нее несет сырым холодом. Клубятся, сталкиваются рваные ее ошметья.
Свирепеет ветер, гнетет. Напряженно согнулись вершины берез, и им уже не разогнуться. Сникла трава, вздрагивает и трепещет, будто ползают в ней невидимые змеи.
А телята сбились в кружок, жуют жвачку, опустив морды к земле. Не трусят перед бурей.
Темень, как в полночь.
И опять вспыхнуло все вокруг белым пламенем. Каждая былинка засветилась. И как загрохочет над головой!
Мигом телята были загнаны в шалаш-закут. Без сил, тяжело дыша, Верка прислонилась к жердям. Спасибо дяде Паше: мало того, что огородил выгон, срубил закуток из жердей, — он и крышу настлал. Крыша из пластов еловой коры, мочи дождь — не промочит!
Молния осветила шалаш. Верка невольно зажмурилась.
И вдруг повалилась навзничь! Это перепуганная Снежинка ее столкнула, бросившись из темного шалаша.
Выбежав на волю, Снежинка притормозила всеми четырьмя копытцами. Брякнулась оземь, замычала басом.
— Тел-у-у-ушка! Дикарка! — вопила Верка. От жгучей обиды похолодело в груди.
Выход открыт. Хилька выбежал, Веснушка, Минька… И такой балет устроили, что Верка села на землю и заревела. Выкормила на свою голову неслухов!
Снежинка, поднявшись на ноги, побегала ошалело и прыгнула в лужу. Забилась, поднимая со дна коричневую муть.
— Пропадай тут! — всхлипнула Верка и язык дурной телушке показала. — Бя-я!
Капли дождя полоснули по луже картечью, хлестнули, прибивая траву к земле.
Телята со всех ног — под защиту закутка.
— И еще резвее их Верка — в деревню.
Молнии превращали тугие струи дождя в потоки расплавленного слепящего огня. Не утихая, гремел гром. Сыпался град. Он отскакивал от земли, гулко бил по воде Талицы.
— А Снежинка?
Захлебнется дикарка. Вода в ливень прибудет. Уже прибыла в луже-курпаге.
Верка повернула обратно. И пусть ее громом убьет, и пусть в Талицу смоет. Кому она нужна, когда глупая телушка и то не слушается, ставит ее ни во что.
Верка бежала, прикрываясь локотком. Ноги скользили, заплетались в густой траве.
И сек дождь-проливень, барабанил крупный град.
— Не боюсь! Ни столечко… — шептала Верка, подбадривая себя, и кривила губы. У ней зуб на зуб не попадал, так донял страх. И она хмурилась и вздрагивала при раскатах грома, втягивала голову в плечи.
Вода в луже-курпаге показалась неожиданно теплой. Снежинка стояла смирнехонько. У-у, вредная… Паинькой прикинулась. Ну, не глупая ли — от дождя в воду полезла!
Кофточка зацепилась за кривой рог коряги. Некогда отцеплять… Кофточку почти сдернуло с Верки, но она уже дотянулась до Снежинки. Толкала глупую телушку, стукала ее по боку.
Ноги увязали в податливом иле. Переступила Верка — нога попала между корягами.
— Да ну… ну же! — торопливо понукала Верка. — Ах, какая ты…
Молния прорезала белую стену дождя. По небу будто ударило хвостатой плетью: грянул гром, сухо, раздирающе. Молния показалась черной, настолько была ослепительна, а уши плотно заложило горячей ватой.
Снежинка отпрянула, ударила Верку грудью. Верка пошатнулась, и острая боль пронзила ее всю…
— А-а! — дернулась Верка, слабо вскрикнув. — А-а…
* * *
Из забытья вывела боль. И сразу прорвалась тонкая, как бы водяная пленка, отделявшая ее от мира.
— Пи-ить…
Спекшиеся губы онемели, будто на морозе.
— Копытце вашей козочки в полном порядке, — прозвучал откуда-то издалека странно знакомый голос. — Был вывих, ничего страшного.
Голоса удалились, потухли. Лежать было покойно. Снился проселок сквозь зеленеющие поля…
Откуда-то взялся яркий свет. От него нельзя было спрятаться на самом дне подушки.
Верка заворочалась, жмурясь, приоткрыла веки. Вчерашнее припоминалось ей смутно: так видишь улицу из окна, когда по стеклам стекают ручейки дождя, оставляя извилистые следы и до неузнаваемости изменяя перспективу знакомой улицы…
Между занавесок било солнце. Прищуришься — от него запрыгают к ресницам золоченые, тоньше паутины бегучие стрелки. Волнами наплывала свежесть. Веяло запахами крапивы, мокрой березовой коры, земли, исходящей после дождя паром.
А где же ива у окна?
«Ах, вот оно что… Горенка-то в избе дяди Паши! Как я сюда попала, не помню. Вообще ничего не помню»… — Верка разглядывала подпечек, выкрашенный масляной краской. Он расписан алыми цветами. Нарисован тощий добрый молодец с гармонью перед толстой красной девицей с косами до пояса. Надпись: «Что же ты, Улита, к лесу не пришла?»
У порога шушукаются — голова к голове— Маня с Веней. Леня стоит спиной к кровати.
— Вы о чем это? — приподнялась Верка с подушек.
Ребята дружно к ней повернули головы. Похоже, говорили о ней.
— Доброе утро! — пропела Маня тоненько, смущаясь. Теребила передник, не сводила с Верки расширившихся черных зрачков.
Чудно как! Верка усмехнулась.
Леня почему-то переминается с ноги на ногу. Не решается подойти.
А Веня сказал:
— Снежинку я налупил, не имей заботы. Взяла моду по лужам лазить. Что свинья!
— Сам ты поросенок! — быстрым шепотом перебила его Маня. — Уговор забыл, да? Вере нельзя волноваться. Что доктор-то говорил?
— Леня, как я сюда попала? — спросила Верка. — Хватит вам, ребята, шушукаться. Заговорщики какие-то!
Маня не дала Лене ответить.
— Тебя, Вера, Наташа нашла. В самом что ни есть героическом виде! — Маня для убедительности зажмурилась и, вздохнув, затрясла косичками.
— Чепуха! — Верка покраснела от удовольствия.
— В самом-самом! Ты висела кофточкой на коряге. Еще немного — и захлебнулась бы… А буря, буря-то была! Настоящий ураган. Ты, Вера, бесстрашная, честное пионерское.
— Один раз так треснуло — молния в столб попала! И по всей деревне лампочки электрические вспыхнули, — проговорил Леня.
