Подобная типология предполагает не столько характеристику указанных сфер, пусть даже сжатую, абстрактную, удобную для сопоставления, сколько выяснение характера связей между этими сферами. Такое выяснение представляет определенные трудности: соотношение самостоятельности и зависимости сфер непостоянно; возможности выбора направления связей достаточно широки; сами отношения неопределенно-неравноценны; механизм действия таких отношений может быть качественно различным, так как зависит от разницы в структуре самих сфер. В интересах типологии мы вынуждены упростить, формализовать как суть процессов, протекающих в каждой из сфер, так и характеристику отношений между ними.
Понятие «окружающий мир», как уже говорилось, включает естественно-географический и человеческий аспекты. Приступая к разбору первого аспекта — как фона развития древнеяпонского общества (обратное воздействие на него в ту эпоху было невелико), — нелишне напомнить известное положение о том, что на ранних стадиях существования человеческого общества неэкономические, необщественные факторы (в узком смысле слова) играли особо важную роль. В докапиталистическом обществе экономические, вещные связи еще не покрывали собою все другие виды общественных отношений (какие, бы ни называли) и тем более не покрывали отношений не чисто общественных. Сами эти отношения — вещные и невещные — прочными и сложными узами оказались привязаны к природным, географическим факторам. Географический фактор определяет возможность существования человека в данном месте, формы человеческого быта, естественные пределы территории распространения населения, пути и методы контактов. В нашем случае наибольшее значение имело островное положение страны, резко выделявшее ее из материковой в основном Азии. Напомним, что в Азии 100 единиц площади материка соответствуют одной единице площади морского побережья, а в Европе на единицу побережья приходится 30 единиц материка [Шевеленко, 1969, с. 88]. Мягкий и достаточно разнообразный климат в сочетании с морскими и наземными богатствами определил сравнительно раннее появление человеческого общества на Японских островах.
Положение о естественных пределах территории распространения населения в применении к архипелагу, первоначально заселенному разными племенами, а не только одними японцами, означало довольно быстрое наступление критической фазы, когда распространению японцев по островам был положен естественный предел: такой предел предстал в конечном счете в виде моря, хотя в рамках изучаемой эпохи, до VIII в., имелся еще некоторый резерв расширения этнической территории на севере Хонсю за счет вытеснения оттуда более отсталых айнов (эмиси). Однако распространение на север было затруднено как более суровыми естественными условиями, так и сопротивлением хорошо приспособленного к ним местного населения. Уже племена — носители культуры яёи (в обоих ее вариантах — кюсюском и кантоском) в своем естественном продвижении достигли довольно стабильных пределов. Режим Ямато, покорив племена хаято и кумасо на юге Кюсю и отодвинув свои границы на восток от оз. Бива на Хонсю, на несколько веков (до IX в.) исчерпал возможности дальнейшего расширения японских владений на островах. Попытки экспансии за море имели лишь временный успех, и от них пришлось отказаться. Вся сложная и бурная история древнейшего распространения японцев получила отражение в мифах о заселении островов, о походах Дзимму, Ямато-такэру, Дзингу [Yasuda, 1971; Harashima, 1961; Kono, 1969]. Наступление критического момента в естественном распространении привело к сравнительно раннему осознанию японцами своего территориального единства и в конце концов определило на века особый ход развития страны, для которого столь характерно максимальное и виртуозное использование внутренних возможностей.
Так, израсходование удобной части земельного фонда уже на заре истории стимулировало переход от залежной системы земледелия к переложной, что косвенно содействовало развитию орошения, а вся ситуация в целом — укреплению в племенах организующего начала (распределения земель, контроля над орошением). При режиме Ямато и в ходе реформ Тайка важнейшее место отводилось земельному переделу, проблеме подъема целины, контролю над орошением (госуй) и т. п. [Yoshimura, 1972]. Островное (и достаточно обширное в условиях архипелага) распространение территории Ямато создало сложное сочетание изоляции и независимости, отдаленности и безопасности сношений. Относительная сложность контактов с внешним миром обернулась препятствием для непрерывности диффузии инородных культурных и этнических элементов и способствовала появлению этнической ив меньшей мере культурной исключительности, зафиксированных в древних мифах и преданиях.
Все сказанное выше приобретает особую важность, когда речь Идет об этнических проблемах (см. [Obayashi, 1965]). Как мы уже говорили выше (см. гл. 4), еще жива тенденция рассматривать этнические отношения как частный случай отношений социальных. Одни, ставя знак равенства между этнической общностью и общественным явлением, указывают на полную слитность этнической общности и общественной формации в общиннородовом строе. Впоследствии, утверждают они, общность раскалывается с разложением общества на классы. «В ходе истории происходит переход этнических общностей в категории общественно-политических формаций и категорий общественно-экономических формаций в этнические общности» [Ефимов, 1966, с. 181–182]. Другие, видя определенные различия между этнической и социальной организациями, говорят о том, что контуры этнических образований в древности и в средние века определялись соотношением государственных, языковых, религиозных факторов [Козлов, 1969, с. 64]. Наконец, третьи утверждают, что в объективной реальности этнос не существует вне социальных институтов, выступающих в роли его структурообразующей формы, и обращаются при этом к факторам, лежащим в основе этнических процессов. Последние могут быть внутриэтническими (языковыми), межэтническими (психологическими, культурными), внеэтническими (природными, географическими) [Бромлей, 1973, с. 38, 160–162; Арутюнов, Че- боксаров, 1972, с. 1].
Последний вывод, безусловно, позволяет прийти к заключению, что хотя этнос, его признаки и свойства и выступают перед нами в основном в социальной оболочке, в сущности, ни один из пяти основных признаков этноса в своем зарождении, развитии и бытии не подчиняется исключительно чисто общественным законам. Специфика языковых процессов уникальна. Единство происхождения в подоснове своей имеет биологический характер; превращаясь же в «условность», оно — вместе с самосознанием — подчиняется законам психологии. Общность территории имеет под собой естественно-географическое основание. Сложность этногенеза, а также этнической истории как раз и заключена в переплетении действующих сил самого разного происхождения и характера в рамках динамической системы.
Хотя в системе признаков, определяющих понятие «этнос», роль отдельных признаков менялась, единство происхождения в принципе всегда занимало особое место. На раннем этапе существования человеческого общества происхождение — в глазах современников— являлось единственным надежным определителем этнического сообщества. Именно поэтому происхождение нигде не избежало мифотворчества. В Японии оно также привело к появлению мифов о происхождении японского народа — о племени идзумо и др. [Akihide, 1957]. Все другие признаки (в самоощущении народов древности) если и играли какую-то роль, то лишь подсобную. И только в дальнейшем, по мере затемнения этого основного признака, остальные получили внешне самостоятельное значение. В действительности они допускались лишь как средство, позволяющее отождествить отдельные лица и целые группы, происхождение которых стало неуловимым, с тем или иным этносом, единство происхождения которого ощущалось как незыблемое.
