Р. Дж. Миллер в 1953 г. защитил диссертацию (неопубликованную), посвященную дезинтеграции системы удзи как социально-политической силы в древней Японии и присвоению верховной власти кланами тэнно (царским) и Сога в ходе военного и экономического развития страны. Новейшая монография этого автора ограничена VII в. и посвящена одной проблеме: клановым званиям — кабанэ [Miller, 1974; ср. Kiley, 1977; Мещеряков, 1978]. Используя приемы графического и частотного анализов, автор выяснил конкретное место носителей различных, званий в японском обществе до и после 645 г. и показал, как эти звания, формально, казалось бы, ставшие после реформ пережитком, были использованы для укрепления нового режима — создания вокруг него слоя вельмож и служилых.
При всей неравномерности изучения японской истории и неравноценности последних изданий европейские и американские востоковеды внесли немалый вклад в разработку сложных проблем древней и раннесредневековой истории Японских островов.
В послевоенный период при обсуждении вопросов древней истории Японии все громче звучит голос корейских историков (см. [Рю Хакку, 1975]). Критической переоценке подвергаются те разделы японской истории, которые связаны с историей Кореи, как-то: корейско-японские отношения, японские походы в Корею, японские «владения» на Корейском полуострове (Мимана). Резкой критике подверглись ряд источников и их интерпретация [24]. Утверждают, что эстампажи, сделанные в Корее с погребальной стелы когурёского короля Квангэтхоя-вана еще в прошлом веке и являющиеся важнейшим источником по корейско-японским отношениям в древности, неточны или даже фальсифицированы. А именно эта стела и «Нихонги» создают базу для традиционной японской версии этих отношений [Rih Jin Hi, 1974]. Другие идут дальше, утверждая, что и соответствующие главы «Нихонги» ненадежны, и поскольку корейские и китайские источники молчат о таких заметных событиях, как японские вторжения в Корею в древности, создание японских владений в Корее, то и сами эти события не имели места или даже содержат в себе противоположный смысл. Так, японский миф о «нисхождении» на Японские острова народа тэнсон (букв, «внуков, или потомков Неба») перетолковывается как переселение на архипелаг людей из южнокорейского племенного образования Кара где-то во II–III вв. [Ким Сокхён, 1965], сведения из «Вэй чжи» о сношениях Ематай с хан в Южной Корее объясняются как переселение части ханей в Японию [Лим Чонсан, 1965]. Объявляется позднейшей выдумкой предание о походе японской царицы Дзингу в Силлу [Цой Килсон, 1963]. Некоторые клановые и племенные объединения в Ямато провозглашаются корейскими по происхождению [Ким Сокхён, 1963] или преимущественно пэкчийскими [Лим Чонсан, 1966]. В таком же духе пересматриваются некоторые факты внешнеполитической деятельности японского «регента» Сётоку-тайси [Лим Чонсан, 1967 (I)], реформы Тайка, особенно в части грядущих за ними отношений между Ямато и Пэкче [Лим Чонсан, 1967 (II)].
Надо сказать, что критические замечания по указанным выше вопросам раздаются не только в КНДР. Именно Ли Чинхи, проживающий в Японии, является застрельщиком широкой дискуссии, развернувшейся в этой стране по вопросу о стеле Квангэтхо-вана. Его критику сделанных японскими офицерами эстампажей поддержали некоторые историки Южной Кореи. Даже в полуофициальной многотомной «Истории Кореи», созданной Сеульским университетом в 1960 г., отмечается, что в традиционной версии проблемы Мимана много неясного [Хан гук са, 1960, с. 378].
Нужно также отметить выход в свет в Пхеньяне монографий, посвященных рассмотрению всего круга проблём, связанных со стелой Квангэтхо-вана (издание включает новую публикацию источника, комментарий и исследование [Пак Сихён, 1966]), с ранними корейско-японскими отношениями [Ким Сокхён, 1966], с категорией зависимого населения Кореи [Лим Консан, 1963].
Японские ученые в массе своей признают обоснованность критического подхода к источникам обеих стран, но категорические выводы корейских коллег считают опрометчивыми, чрезмерными.
Ученые КНР в последние десятилетия обнаружили меньше интереса к проблемам древней истории Японии, чем их корейские коллеги. Это и понятно: в этот период китайская история была менее тесно связана с японской, чем корейская. В нескольких статьях, разбирающих сношения между и Японией в древности, настойчиво подчеркивается дружественный и взаимовыгодный характер этих связей [Хэ Чанцюнь, 1965; Шао Сюньчжэн, 1955].
В Советском Союзе древней и средневековой Японии всегда уделялось значительное внимание. Уже к 1917 г. Н. И. Конрад, Д. М. Позднеев, О. В. Плетнер, Е. Г. Спальвин обнаружили глубокий интерес к древней и средневековой истории, к культуре и этнографии Японии и начали успешно создавать источниковедческую базу [Podpalova, 1968, 1970]. В 20-е годы эта область знаний была развита в Ленинградском и Владивостокском университетах. В своей книге Н. И. Конрад развенчал реакционный миф официальной японской историографии о божественном происхождении японского народа и императорской династии [Конрад, 1923]_ Он показал, что этот миф, которым японские империалисты обосновывали идеи о руководящей роли Японии в дальневосточных делах, выражает настроения доисторической родовой системы… О. В. Плетнер также присоединился к позиции, занятой Н. И. Конрадом [25].
Дискуссия, развернувшаяся в 1929–1933 гг. по проблемам социально-экономических формаций, оказала влияние и на изучение древней японской истории. В 30-е годы проблемы древней и средневековой истории Японии изучались и развивались по- прежнему в основном в стенах университетов, в университетских курсах. Свидетельством этой деятельности явились опубликованные курсы лекций Н. И. Конрада [Конрад, 1937] [26]. Несмотря на сильный крен в сторону политической истории из-за неразработанности социально-экономической документации древней Японии в то время, в этих лекциях уже обосновывалось положение о прямом переходе от первобытности к феодализму, минуя рабовладельческий строй, — положение, выдержавшее испытание временем… В докладе и статье «Надельная система в Японии» Н. И. Конрад, раскрыл суть реформ Тайка как введение государственной собственности на землю и надельной системы [27].
После долгого перерыва в выпуске исторических японоведческих книг в 1939 г. вышла монография по общей истории Японии, написанная Е. М. Жуковым, в которой дается анализ древней и средневековой истории Японии [Жуков, 1939]. Это первое в нашей стране марксистское исследование истории Японии.
В соответствующих главах «Всемирной истории» феодальные отношения Японии рассматриваются с IV в. в связи с историей Кореи и Китая и на фоне мировой истории [Всемирная история, т. III, 1957; т. IV, 1958]. В двух учебниках Московского и Ленинградского университетов древняя и средневековая история Японии излагается как часть соответствующего этапа исторического развития Востока, что позволило более детально рассмотреть многие специфические вопросы [28]. К ним относятся контакты между корейскими и японскими владениями в древности и в раннем средневековье, проблема Мимана, оценка источниковедческой базы [Рю Хакку, 1975].
Если книга Е. М. Жукова подытожила довоенные достижения советских японистов-историков, то спустя почти 30 лет внешне похожая роль выпала на долю работы X. Т. Эйдуса. В доступной для широких слоев читателей форме в ней сжато излагаются основные события и проблемы японской истории [Эйдус, 1968].
