В начале VI в. Силла высвободилась из-под когурёского влияния и также перешла к наступлению на Мимана. В 530 г. она заняла земли на западе и востоке от среднего течения р. Нактон- ган, а в 532 г. захватила устье реки. За последующие 30 лет все остальные земли Мимана были поделены между Силлой и Пэкче. Теснимая врагами Силла тем не менее продолжала, как утверждают некоторые ученые со ссылкой на «Нихонги», выплачивать Японии дань за Мимана до 646 г.
Некоторые японские и полуяпонские военачальники в Корее и вожди на о-ве Кюсю входили с корейцами в соглашения и за взятки уступали им земли Мимана. Когда в 527 г. в Корею послали экспедиционный отряд, кюсюский вождь по имени Иван — союзник государства Силла — целый год задерживал отправку войск. Только после устранения Иван в 528–529 гг. в Мимана послали нового резидента, но и его пришлось отозвать. В 530 г. туда поехал член клана Отомо, который, в свою очередь, вошел в соглашение с Пэкче. Пэкче в то время воевало с Силлой и за японскую помощь обязалось содействовать возвращению владению Мимана земель, отторгнутых силланцами. Однако японцы, долго жившие в Мимана, часто выделялись своими прокорейскими симпатиями, а некоторые оказывались — в результате смешанных браков — полукорейцами по крови [Sansom, 1958, с. 45–46].
Во всей этой истории следует отметить два обстоятельства: военные силы Ямато оказались способны к успешному завершению заморских экспедиций, но в политическом отношении режим Ямато не мог положиться на мощных вождей на о-ве Кюею, на собственных наместников в Мимана, на приближенных правителя режима Ямато. Рыхлость владения Мимана, по-видимому, может объяснить сомнения в самом факте существования «владения» [Ri Jin Hi, 1974], высказываемые часто очень категорически [Ким Сокхён, 1963, 1966, с. 329–345]. Действительно, Мимана скорее напоминает оккупационную зону, территорию расположения японских экспедиционных войск, носящую временный характер, чем настоящее постоянное владение. Неупоминание об этом владении в корейских источниках и частое упоминание в японском («Нихонги»), причем именно как о владении, имеют один источник: политический престиж. Такая ситуация позволяет по-разному оценивать характер этого «владения», но не отбрасывать все сведения о нем в «Нихонги», приуроченные в определенной части уже к конкретным и достоверным датам. Умолчание «Самкук саги» о Мимана по-своему тоже объяснимо: для корейцев развитого средневековья спорная территория была прежде всего местом, где жили племена кая и находилось их владение (что соответствовало истине), и уже во вторую очередь — объектом интересов Ямато. Что до отношения китайских летописей к проблеме Мимана, то они вовсе не безгласны. Косвенно они уделяют ей внимание, как мы это увидим дальше.
Судя по «Цзинь шу», вадзин еще поддерживали сношения с династией Цзинь в 265–275 гг., но скоро дорога через полуостров была закрыта. Режим Ямато, создав владение в Имна (Мимана), сам открыл сношения с Китаем, теперь уже с Южным. В 413 г., после 150-летнего перерыва, режим Ямато отправил посольство ко двору китайской династии Восточная Цзинь. Судя по китайским хроникам, Ямато не менее восьми раз (с 421 по 478 г.) входило в сношения с династией [Лю] Сун, а потом и с династиями [Южная] Ци, Лян [Sakamoto, 1969].
Маршрут японских послов ко двору династии Сун начинался в Нанива, шел через Мацура вдоль побережья Пэкче, Шаньдуня, Цзянсу, вел в устье Янцзы и кончался в Цзянькане. Основной целью этих посольств являлось стремление заручиться помощью Китая в попытках остановить стремительное продвижение Когурё на юг Корейского полуострова. Это продвижение непосредственно ставило под удар японские владения в Мимана и даже угрожало захлестнуть архипелаг. Наконец, они преследовали другую цель: поднять авторитет Ямато в глазах правителей Силлы и Пэкче. Проблема заимствований достижений китайской культуры в эту пору, похоже, занимала подчиненное положение по сравнению с неотложными военно-политическими требованиями, составной частью которых сделались и престижные соображения.
Характер достижения этой последней цели приоткрывает завесу над ролью Японии на Корейском полуострове и отчасти над состоянием внутренних ее дел в V — начале VI в. В 421 г. японский правитель Цань получил при дворе династии Сун титулы: «Великий полководец, успокаивающий Восток», «Японский государь (ван)». Его младший брат Чжэнь в 425 г. титуловал себя: «Полновластно управляющий делами шести государств — Японии, Боцзи, Синьло, Жэньна (Имна. — Af. В), Циньхань (Чинхан), Мухань (Махан), Великий полководец, успокаивающий Восток, Японский государь». В Китае за ним утверждены два последних титула. В 443 г. правителю Цзи утверждены те же два титула, но в 451 г. титул повышен и стал звучать: «Полномочно управляющий военными делами шести государств — Японии, Синьло, Жэньна, Гало (Кала — к северо-востоку от Имна. — М. В.), Цинь- хань и Мухань, Полководец, усмиряющий Восток». В 462 г. правитель Хин получил те же титулы, что и Чжэнь. Правитель У присвоил себе титулы: «Полномочно управляющий военными делами семи государств — Японии, Боцзи, Синьло, Жэньна, Гало, Циньхань, Мухань, Великий полководец, успокаивающий Восток, Японский государь». В 478 г. он обосновал подробно свои претензии, особенно к Когурё, и пожелал сохранить для себя лишь титул «визиря» (кайфу и тхунсаньсы). В 502 г. династия Лян закрепила за ним титул «Великого восточного полководца» [Бичурин, 1950, с. 44–45].
Всемирная история дает нам множество примеров несовпадения титулатурных притязаний правителей с реальным положением. Но она же свидетельствует о том, что такие претензии не лишены значения исторического факта. В данном случае можно предполагать, что внешнеполитические отношения Ямато в V в. оказались настолько активными, что давали ей основание претендовать на «управление делами» чуть ли не всех владений Корейского полуострова, кроме Когурё. Китайские династии Сун и Лян, с которыми сносились японцы, во всех случаях признавали «военное присутствие» Ямато («Великий полководец, успокаивающий Восток»), а в 451 г. признали даже полный титул, присвоенный владетелем Ямато [Sakamoto, 1969]. Также во всех случаях правитель Ямато титулуется «Японским государем (ваном»), т. е. единовластным правителем. В послании 478 г. У лишний раз обосновывает законность своего положения. Затруднительно объяснить мотивы китайских государей, по которым они признавали одни титулы и отказывали в утверждении других. В случае с посольствами 421 и 502 гг. можно учитывать факт провозглашения новых династий: [Лю] Сун и Лян. Однако наивно объяснять сам факт признания этих титулов «неосведомленностью» китайцев [Ким Сокхён, 1963].
Не все цели этой фазы дипломатических связей оказались достигнуты или достигнуты в равной степени. Затруднительно сказать, в какой степени ограниченное китайское давление на Когурё в V в. было обусловлено действиями японских дипломатов. И хотя связи повысили престиж режима Ямато, они не смогли предотвратить падения японского влияния на полуострове.
Регулярные связи с континентом затормозились в 478 г., однако японцы не переставали пристально следить за положением на континенте; информацию о Китае они могли получать, например, через Пэкче.
Первое японское посольство к новой китайской династии, Суй, объединившей Китай, отправилось через 10 лет после ее провозглашения и, если источники точны, через 98 лет после последней предшествующей японской миссии в Китай. Такая ситуация обусловливалась помимо внутренних причин внешнеполитическим положением. Потеря владения Мимана, продолжение междоусобиц на полуострове в VI в., которые сами по себе снимали опасность проникновения любого из враждующих царств на острова, слабое участие Китая в делах полуострова — все это сдерживало японскую тягу к далеким иноземным связям. Но за десять лет — с 589 по 600 г. — Ямато успело убедиться в том, что династия Суй достигла невиданных прежде успехов в государственном и культурном строительстве и способна решительно вмешаться в корейские дела (как, например, в 598 г.). Ямато, естественно, поспешило прервать затянувшееся молчание и в 600 г. отправило первое посольство к суйскому двору. За ним последовали другие: в 607, 608 и 614 гг. Как пишет «Суй шу», «в третье лето правления Да-йе (607 г.) тамошний государь Долисы-бэйху прислал посланника ко двору с данью. Посланник говорил: «Мы слышали, что на западе моря Пуса (один из так называемых восьми буддийских бодисатв. — И. Б.) Сын Неба распространил буддийский закон; и посему я прислан ко двору учинить поклонение и привез несколько десятков шамыней (буддийских священников. — И. Б.) для изучения буддийского закона». В его верующей (верительной) грамоте написано: «Сын Неба страны, где солнце восходит, посылая грамоту Сыну Неба страны, где солнце заходит, желает здравия». Император неприятно посмотрел на это и, обратись к Гуанлу-кин (председателю. — И. Б.), сказал: „Впредь, если в грамотах южных и восточных иноземцев не соблюдено приличие, то не представлять"» [Бичурин, 1950, с. 96–97].
