Культура, которая сплачивает племя, наследственная. Процесс накапливания новых культурных навыков очень медленный, почти незаметный для одного поколения. Именно традиции регламентируют жизнь племени: ведь они передают навыки в борьбе с природой. Сюда входят и трудовые навыки, и осмысление природы, проблемы жизни и смерти, и космогонические представления. Культурный облик такого общества очень устойчив, традиционен. Когда группа близких племен образует народность, в ней уже есть, классы, которые нельзя скрепить мифами. Объем знаний и представлений о мире качественно меняется — появившаяся письменность позволяет новой информации охватить все большее числа людей. Написанное живет самостоятельно, а устный миф — лишь в устах рассказчика. Законы предков не столько управляют обществом, сколько служат ему фундаментом. Тут возникает проблема сохранения исторических ценностей. Законы и традиции могут забыться; чтобы этого не случилось, появляется эпос.
Говоря о двух стадиях этнического процесса — формировании племени и народности, — мы акцентировали внимание на их культурной характеристике. Это объясняется как традицией культуроведческого освещения этнических процессов («социальное направление»), так и большей отзывчивостью культурных явлений на процессы, происходящие в этнической области.
Этническая история японского народа в истоках своих восходит к таким далеким временам, когда еще не существовало ни японской народности, ни японского племени, ни самих японцев, если употреблять эти термины в этнологическом смысле, а не соотносить их с позднейшими японцами. Обращение к столь далекой эпохе могло бы быть оправдано отнесенностью к ней многих этнических компонентов, из которых гораздо позднее сформировалась японская народность. Но интересы нашей работы, естественно, ограничивают внимание к этим временам (см. [Иноуэ, 1964; Чебок- саров, 1964; Воробьев, 1958, с. 101–105]).
В конце неолита, т. е. в конце эпохи дзёмон и в начале яёи (середина I тысячелетия до н. э.), по-видимому, этническая масса рисоводов мигрировала в Японию из района, лежащего к югу от р. Янцзы. Возможно (или не исключено), что путь этот не пролегал непосредственно из районов южнее Янцзы в Японию, а проходил через Южную Корею, сыгравшую роль «промежуточной станции». При этом носители рисоводческой культуры могли испытать некоторое языковое и культурное влияние алтаеязычных народов Центральной и Северо-Восточной Азии, еще находясь в Корее. Пришельцы обладали матрилинейной общественной системой: родители жили врозь, а дети оставались с матерью. Они принесли с собой миф об Аматэрасу — богине солнца. Удаление богини в пещеру и наступление мрака, как утверждают, есть пересказ средствами мифа предания о солнечном затмении, характерного для племени мяо в Китае и для других аустроазиатов (Ока, 1964, с. 83–85). Миф о божественной паре (брат и сестра), которая поженилась и породила другие божества, часто встречается у южнокитайских и южноазиатских народов. Это же можно сказать про миф о духах земледелия и пищи, различные части тела которых дают жизнь разным растениям (см. [Kojiki, I, 4–7]).
Расцвет культуры яёи, энеолитической и раннего металла, тесно связан с разведением поливного риса. Техника орошения, специфические орудия труда, религиозные обряды и церемонии, связанные с поливным рисом, одинаковы во всем ареале: в материковой Юго — Восточной Азии и в островной Индонезии.
Этнорасовые миграции на Японский архипелаг (по Нисимура Синдзи)
Общество носителей культуры яёи покоилось на системе возрастных классов. Подростки 14–15 лет после церемоний инициации объявлялись принадлежащими к классу юношей. По обычаю они оставляли родительские дома, переселялись в «дома для юношей». Кроме класса юношей насчитывалось еще несколько классов, в которые мужская молодежь переходила по мере возмужания. Такая организация сохранилась кое-где в глухих уголках Центральной и Юго-Западной Японии вплоть до настоящего времени. Ее наблюдали у тайваньцев, океанийцев, индонезийцев и у других аустронезийцев.
Однако культура яёи не чисто аустронезийская в любом смысле — этническом или культурном. Это сложная культура, кроме местного и аустронезийского компонентов она включала достижения культуры донсон эпохи бронзы (Южный Китай и Северный Вьетнам), племен юэ (Южный Китай) и Восточно-Китайского побережья, культурные и этнические индонезийские элементы [Ichi- kawa, 1961].
Одновременно с этими южными компонентами или даже несколько раньше через Маньчжурию и Корейский полуостров на архипелаг проникли северные и северо-западные народности. Эти народности сначала возделывали просо, а позднее, в Южной Корее и Западной Японии, освоили рисосеяние. Они жили патрилинейными экзогамными кланами (хала). Древнеяпонское «хара» значит то же самое, что и термин «хала», столь широко распространенный среди современных сибирских тунгусов. В древней Корее понятие «хала» стало синонимом клана или народности.
Народности севера принесли с собой шаманизм и некоторые другие верования Северо-Восточной Сибири, полулунные ножи, распространенные и в Южной Маньчжурии, гребенчатую керамику яёи. Косвенное проникновение культурного наследия, восходящего к культуре сибирской бронзы, также связано с миграцией этих племен в Японию. По всей вероятности, эти племена говорили на одном из алтайских языков, близком к тунгусскому, и были связаны родственными узами с обитателями Корейского полуострова. Они быстро смешались с носителями южных культур, но сумели распространить свой алтайский язык среди местного населения. Алтайская основа японского языка, по-видимому, сложилась именно в это время.
По Канасэки Такэо, исследовавшего скелеты людей яёи, в начале этого периода произошла значительная миграция носителей континентальной культуры. Пришельцы распространились не только по Северному Кюсю, но и вплоть до области Кинай. По черепным показателям они не очень отличались от людей дзёмон, но оказались несколько выше ростом. Поскольку у них не было последователей в виде новых мигрантов, эта черта подверглась диффузии, поэтому их нельзя выявить среди современных японцев. По росту они приближались к современным корейцам, что, естественно, не мешает считать Корею ближайшим географическим источником их появления [Komatsu, 1962, с. 23–24].
На этой стадии этнической истории Японии происходило образование двух центров — культурных и, по-видимому, этнических, — обусловленное спецификой распространения в стране людей и культуры яёи.
Для распространения культуры яёи в Японии характерны два процесса: 1) восприятие населением более высокой культуры со всеми ее техническими достижениями и с земледелием, сопровождавшееся ассимиляцией в довольно узком ареале; 2) поверхностное подражание внешним чертам этой культуры (орнаменту, формам керамики) в более широком ареале [Арутюнов, 1961, с. 141–154].
Первый процесс господствовал на Северном Кюсю, где переселенцы с материка не растворились в гуще местного населения и не порвали связей с Южной Кореей. На это указывает сравнительно долгое синхронное развитие погребений в глиняных урнах, бронзовых мечей и копий, гребенчатой керамики типа суку.
Гораздо слабее было связано население Северного Кюсю с жителями Центральной Японии (Кинай), где формировался второй культурный центр. Но в отличие от первого здесь преобладало спокойное развитие культуры, включавшей многие местные черты. В Центральной Японии аборигены превалировали над пришельцами и принадлежали к аустронезийским племенам или к метисированным южноайнским. Как бы то ни было, и те и другие оказались лучше подготовлены к освоению новой культуры, чем айны с севера Хонсю, подражавшие лишь внешним сторонам этой культуры.
