Славка прошептал эти слова. Сухой, бледный, с лицом аскета, он заворожил себя и нас. Даже Мишка не решился острить. Я будто бы не на поляне. Земной шарик стал вроде сивки-бурки, и я лечу... и мы летим, космический ветер колышет мои волосы. Бесконечность...

Тихо было вокруг. Чистым и голубым было небо. Деревья стояли и, кажется, тоже вдумывались в слова странного и страстного молодого человека. Вершины берез покачивались. Падали листья, кружились, с легким стуком ударяясь о ветки.

Когда-то, еще когда пас коров, я часто лежал тут на земле вверх лицом. Надо мной было огромное небо, а подо мной вся земля. Великого хотелось мне. Великой радости, великих дел и великой любви. Славка Греков вернул мне эти просторы, этот размах. И все, кажется, сейчас ощутили особые масштабы своих чувств и ожиданий. Довольно долго помалкивали, пока ты, Катя, не предложила — волейбол.

Нашли полянку попросторнее, начали играть, стало жарко. Все разделись. Девчонки остались в нарядных купальниках, в этой одежде они преобразились, особенно ты, Катя.

Но тут я должен признаться, что и Мишка был очень хорош. Широкие плечи, узкие бедра, тугие рельефы мышц, стройные сильные ноги — все было в Мишке на зависть, даже плавки у него оказались какие-то японские, с карманчиком и эмблемой.

Худой, бледный Славка Греков был просто смешон рядом с Мишкой. Да и Сержант казался нескладным. Я понимал, что рядом с Мишкой и я должен казаться тебе, Катя, хлюпиком.

Начали играть. Мишка прыгал, как молодой бог, и бил и резал профессионально. Девчонки только повизгивали от его ударов. Мишка все норовил попасть в тебя: «Ложись! — орал он. — Прибью!» Ты вся съеживалась, замирала в забавной и милой оборонительной позе, а потом выпрямлялась и кричала в ответ: «Ну, смотри, ты у меня получишь».

Я видел, тебе нравится эта игра, и Мишке тоже. Это было видно по шутливым и кокетливым твоим возгласам и по тому, с каким нескрываемым удовольствием ты следила за каждым Мишкиным движением. Это понимал и он. Был щедр на свои хохмы, выкидывал всякие штучки, и какая-то непонятная связь между вами все крепла и крепла.

Заметив это, я потерял интерес ко всему: к игре, к поляне, к березам, к солнцу. И вдруг со зла я зафитилил мяч ногой подальше в кусты. Все набросились на меня с криками, мол, совсем я сдурел. Один Мишка остался безучастным. Он повалился на траву вверх лицом и вытянул ноги. Я долго не хотел идти за мячом, сам даже не знаю почему, уперся — и все тут. Но когда к кустам побежала ты, Катя, я догнал тебя, взял тебя за руку, и тогда само по себе вырвалось у меня:

— Убежим отсюда!

— Куда?!

— Куда-нибудь в берлогу или во дворец — все равно куда, лишь бы насовсем.

— Дворцы гвоздями заколочены. — Мне показалось, что ты все знаешь о Зое. — А в берлоге в мяч не поиграешь, — улыбнулась ты.

И снова у меня сорвалось само собой:

— Всегда будешь подыгрывать Мишке?

— Это уж как придется, может быть, и всегда, — ответила ты. — А что это ты за нами так следишь? — спросила ты удивленно.

— А то, что ничего в нем не видишь, кроме...

— Послушай, Ленька, это уж мое дело. Ты, кажется, забыл, что я все выбираю сама.

— Что ж, выбирай, — зло сказал я, отошел и полез в кусты за мячом. Он застрял в колючем шиповнике, и я ободрал себе руки и ноги, но боли почти не чувствовал, лез напролом.

Ты ушла. Я возвращался один и снова ударил по мячу ногой, подбросил его вверх. Мяч бухнулся на землю посреди поляны и, подпрыгнув, упал Мишке на живот. Все засмеялись, когда Мишка ошалело привскочил с земли.

— Ты у меня схватишь! — закричал он всем сразу, и погнался за мячом, и пнул его снова в кусты, в шиповник.

А я стоял на месте и не собирался убегать, Мишка бросился ко мне и в шутку — пока в шутку, я это видел, — повалил меня на землю. Мы стали бороться, тоже пока в шутку, но чем дальше, тем больнее заламывали друг другу руки, пока я не вынужден был сдаться.

Игра расклеилась окончательно. Никому не хотелось идти за мячом, все приуныли. И тогда Мишка предложил поискать в лесу КПП. Бросили на морского, кому из парней оставаться с вещами. Выпало мне. Когда все расходились, ты, Катя, сказала:

— Не скучай, скоро вернемся.

Я долго ждал всех. Спрятал вещи под старыми ветвями и листьями и пошел тоже бродить по лесу. Но лучше бы мне не делать этого. Я увидел в лесу Мишку и тебя... Был потрясен, побежал сам не знаю куда, а потом решил взять свои вещи и удрать в Ленинград.

У пристани еще не было теплохода. Его не было так долго, что я сначала решил пойти по берегу пешком к Пятой ГЭС, а потом вернулся. Искать перевозчика тоже раздумал, не хотелось ни с кем разговаривать. Стал ходить рядом с пристанью по берегу туда-сюда, где мы уже ходили когда-то с тобой, Катя.

И как тогда, буксиры вели свои караваны, мчались моторки, заняв почти половину Невы, медленно поднимался против течения озерный белый трехпалубник.

Вода утешала, успокаивала, но я знал, что теперь долго не смогу излечиться от своей жгучей, мучительной болезни. Ну, где же он, этот «москвичок»? Идет! Наконец-то вывернулся из-за поворота. Замедлил ход. Матрос вышел на палубу, держит канат, чалку. А потом будет трап, а потом — спасение хоть на время.

Пошел на палубу, сел на жесткий полукруглый диван. Рядом курят какие-то парни. Стрельнул сигарету. Затянулся. Скорее бы винты вспенили воду. Привычно здесь, на корме.

Наконец-то дрожь под ногами. Отлегло от сердца. Как же ты подвел меня, мой Лесопарк. Прощай!

И вдруг я увидел тебя! Ты бежала по ступенькам пристани, и махала рукой, и кричала, чтобы капитан остановился. Но моторы увеличили обороты.

Ты все-таки выбрала Мишку. Или он тебя выбрал, уж не знаю. После экзаменов в техникуме ты уезжала в другой город, но вернулась... У вас скоро будет ребенок. Живите и прощайте. Я снова от вас убегаю. Вот все и закончилось, нужно успокоиться. В полутьме весна чем-то похожа на осень. Оголенными кажутся деревья, прохладно, сыро, острый запах земли. Или это запах канала? Или, может быть, дыма?

А куда я, собственно, иду? А никуда! К Зойке? Или уже поздно? Она простит. Зойка, Зоенька, почему я вспоминаю о тебе, только когда мне плохо? Это, наверно, свинство. Надо объясниться, расстаться, так честнее. Но я вспоминаю о тебе снова и снова и не могу забыть тебя совсем. Странные у нас с тобой отношения. Я часто спрашиваю себя: кто ты мне, Зойка? Что тянет меня к тебе и что отталкивает от тебя? Неужели только руки твои, твое всегдашнее прощение, неужели только это связывает нас с тобой? Муж я тебе? Друг? Уже в который раз я слышу в себе какой-то зов, требовательный и непреодолимый. Это ты зовешь меня.

Холодно стало на улице, поднялся ветер. Надо было надеть плащ. Забыл. Откуда мне было знать, что уйду на всю ночь?

Крутые травянистые откосы Обводного канала, недвижная вода внизу, а впереди черное переплетение конструкций — железнодорожный мост, давний мой знакомый. Идти дальше — там есть еще и пешеходный деревянный мост — или?.. Кружу чего-то.

Скорей, скорей отсюда, от этих мест. Завтра начнется новый день и все будет иначе. А послезавтра увижу мальчишек, расскажут, как было в «лягушатнике», как отпраздновали, посидим в мастерской, потолкуем, посмеемся, они никак не могут без смеха. И все станет по-другому. Хорошо, что они у меня есть. Ну что я делал бы без моих учеников? Да и они без меня? Они мне, а я им. Никогда не старей, Ленька.

Над головой светились звезды. Там где-то была стратосфера, ионосфера и сфера высшего разума, как сказал Греков. Чей я преемник и кто будет за мной?..

А вот и мост. Под ним темно, тихо.

— Эй, сколько времени?

Ну и хам. Не подойдет, не спросит, а так вот: «Эй!» Видят, что я один. Что за парни около забора? Трое их или четверо? Разговаривают, смеются.

— Ты что, оглох? — Это кричит маленький, совсем клоп. Идет мне навстречу. Смотрит нахально. Такие всегда бывают нахалюгами, если у них есть надежная защита.