— Как чувствуешь себя сегодня? — спросил Семенов утром.

— Хорошо, Василий Васильевич!

— Почему у тебя под глазами синяки? Плохо спал?

— Да, спал неважно.

— Беспокоила рана?

— Нет.

— Не скрывай, рассказывай, что с тобой?

— Правда, Василий Васильевич. Ничего у меня не болит. Думал о матери, о делах… И о вас, — добавил Темирболот смущенно.

— Обо мне? И поэтому не спал? Ну что ты еще выдумаешь? Посмотрим, что там у тебя сегодня…

Семенов быстро освободил спину Темирболота от бинтов.

— Здесь больно? — спросил он, нажимая на кожу около раны.

— Нет, нисколько…

— Всегда говоришь только одно «нет», — добродушно заметил Семенов, протирая кожу джигита спиртом и накладывая мазь на рану, — если больно, то не скрывай.

Когда перевязка была окончена, Темирболот, снова укладываясь в кровать, сказал:

— Василий Васильевич! Я никогда не забуду вашей заботы. Если у меня не будет случая отплатить вам тем же, во всяком случае, буду стараться быть таким же добрым, как вы.

Семенов ответил не сразу. Он встал и подошел к окну. Небо было чистое, и солнце светило ярко. Вдали сверкала белоснежная вершина Хан-Тенгри.

Он постоял у окна, потом вернулся к Темирболоту и, поправив одеяло, присел на край кровати.

— У нас большая разница в годах, но в судьбе много общего, — заговорил он. — Я тоже остался без отца еще совсем маленьким. Отец мой по характеру был огонь. И в нашем селе озверелые кулаки затушили в 1931 году этот огонь. И моя мама, как твоя, не выходила замуж, вырастила меня и выучила. А тут уж жизнь моя пошла иначе, чем у тебя. Только я начал становиться на собственные ноги, началась война. У меня было воспаление легких, когда фашисты ворвались в наше село. Всех людей, способных работать, они угоняли в Германию. Бандиты ворвались в наш дом. Я был болен, и они меня оставили в покое, решили забрать маму. А мать боялась бросить меня одного больного. Один из фашистов решил меня пристрелить, но мать загородила меня телом.

Семенов перевел дыхание.

— Не помню, что было дальше… Когда я раскрыл глаза, мать была мертва.

Семенов встал, снова подошел к окну и долго стоял там молча.

— Добрая старушка — соседка Елена Федоровна выходила меня… Потом я перебежал к своим… — Доктор снова присел на постель джигита. — Вчера ты мне сказал, что мать тебя очень любит… Моя меня тоже очень… — он громко проглотил слюну и, не окончив фразу, вышел за дверь.

Темирболот очень жалел, что невольно вызвал у Семенова печальные воспоминания и причинил ему боль. И ему пришли на ум слова Семенова, сказанные вчера: «Я не могу быть равнодушным, когда в моем присутствии плачут, — сначала сержусь, а потом сам могу прослезиться…»

«Ему нелегко забыть свою мать, которая погибла, защищая его. И я свою мать никогда не забуду. Она меня родила, вырастила, выходила, учила доброму. Как же можно все это забыть?»

Приход Семенова оторвал Темирболота от размышлений.

— Темирболот Медерович, выпей чаю с сахаром, — сказал ему врач, подавая стакан, — а потом поспи немного.

Темирболот выпил чай, улыбнулся Семенову и послушно закрыл глаза. Он чувствовал особую симпатию к этому доброму человеку: ведь и судьбы их были так похожи.

«Да, Темирболот! — думал, глядя на джигита, доктор. — Отец тоже нужен в жизни. Тебе не раз приходилось видеть, как отцы ласкают своих сыновей, но сам ты не знал отцовской ласки. Он не растил тебя, не учил, ты совсем не знаешь, что значит отцовская любовь…»

Айкан быстро въехала на коне во двор заставы.

— Товарищ Медерова, очень прошу простить меня, — издали заговорил Чернов, идя ей навстречу. — Мне из Пржевальска только сейчас сообщили, что самолет задерживается. Значит, Темирболот прилетит позже…

Айкан остановилась как вкопанная, не зная, верить своим ушам или нет.

Сын Айкан до этого случая никогда надолго не отлучался из дому, и мать очень соскучилась по Темирболоту.

— Иван Петрович говорит неправду, мы здесь! — крикнула Ирина Сергеевна, выходя во двор под руку с Темирболотом.

Айкан соскочила с коня, бросила поводья и поспешила к сыну. Она обняла его, несколько раз поцеловала и стала беспокойно его расспрашивать:

— Благополучно съездил? Не заезжал в наш аил? А где твои волосы? — вдруг громко вскрикнула она, заметив, что сын коротко острижен.

Чернов дружески обнял Айкан.

— Я второй раз должен просить у вас прощения, — сказал он.

— В чем вы еще провинились? Может, и не прощу, не смогу простить…

— Тогда ничего не расскажу. Закрытый казан останется закрытым…

— Ну ладно, Иван Петрович, прощу!..

Семенов, издали увидевший, что Айкан сохраняет самообладание, подошел и поздоровался.

— Дорогая Айкан, — сказал он, — это я заставил капитана говорить неправду.

Айкан удивленно разглядывала всех по очереди.

— Иван Петрович, ничего я не понимаю!

— Темирболот никуда не ездил, — решительно проговорил Чернов. — С того самого дня лежал у нас.

— Он болел? — Айкан схватила капитана за руку.

— Да, мать! — улыбаясь, вмешался Темирболот. — Сильно простудился, но теперь совсем поправился.

Он не торопясь отошел от матери, привязал ее лошадь к коновязи и, вновь подойдя, обнял Айкан.

Айкан долго разглядывала сына.

— Скажи, дорогой, — спросила она тревожно, — а почему ты скрывал свою болезнь от меня?

— Если я сообщу тебе одну интересную новость, ты не будешь плакать? — ласково задал Темирболот вопрос вместо ответа.

— Что это еще за новость?

— Я вовсе не был простужен, это меня Урбай ранил ножом.

— Что ты говоришь?! — побледнев, воскликнула Айкан. — Куда ты ранен?

Она пошевелила губами, силясь спросить что-то еще, и не могла. Прижавшись к груди сына, Айкан замерла.

— Мать, не бойся. Теперь нет ничего опасного. Я совсем здоров. Меня вылечили и спасли Ирина Сергеевна и Василий Васильевич.

Айкан все еще не владела собой.

— Это правда, что ты теперь здоров? — наконец проговорила она.

Темирболот утвердительно кивнул головой.

Айкан, наконец, заплакала. Она оторвалась от сына, торопливо дважды поцеловала Ирину Сергеевну и потом растерянно взглянула на Семенова. У того на глаза тоже навертывались слезы. А когда Айкан подошла к нему и поцеловала, то слезы из глаз Семенова потекли ручьями. Ему на миг показалось, что это его родная мать обнимает его и целует.

Был самый разгар лета. Раны Темирболота зажили. Он был теперь совершенно здоров и очень весел.

Вернувшись домой, он немедленно занялся своей отарой. Из-за болезни несколько позже намеченного им самим срока отняли ягнят от маток. Он сдал колхозу шестьсот пятьдесят отлично упитанных и резвых ягнят. Их принимали сам председатель колхоза Аманов, секретарь парткома Акмат и зоотехник Сардар. Выращивать ягнят поручили товарищу Темирболота — Эркину.

Темирболот продолжал пасти свою отару маток. Через несколько недель они должны были принести новых ягнят.

Темирболот прочел много книг по овцеводству, не раз советовался со стариками. Он твердо уверился, что наступило время, когда пасти овец надо особенно тщательно. Они должны быть тучными и здоровыми. И он перегонял свою отару с места на место, чтобы овцы могли всегда щипать самую сочную, самую свежую траву. Матки постепенно привыкали к такому бродячему образу жизни.

…Темирболот выгнал отару на большой, широкий склон, а сам поспешил к сопке, на которую уже давно хотел взобраться. Коня он оставил пастись возле больших валунов на полпути от отары.

— Эх, какой благодатный край, — прошептал он, расправил грудь и подставил ее ветру, дующему с востока. Ветер трепал полы коричневого вельветового бешмета, вновь отросшие волосы.