Калыйкан, подкинув соломы в огонь, бросилась на улицу, чтобы обругать бригадира, пока тот не успел пройти мимо ее дома.

Темирболот увидел Калыйкан, и у него возникло такое чувство, будто ему попалась на дороге змея — даже по телу пробежала мелкая дрожь, как бывает при виде ползущей твари.

Темирболот отвернулся; если бы он был волшебником, он лишил бы Калыйкан языка до конца ее дней, перенес бы ее дом на самую вершину ледника, куда еще ни один человек не добирался.

— Ну, что ты хочешь мне сказать? — спросил Эшим. Разговаривать он с ней не желал, но все-таки сделал несколько шагов навстречу Калыйкан.

— Три дня не могу тебя разыскать! Вот хорошо, что сам попался по дороге, — выкрикивала Калыйкан. — Скажи, сколько у тебя рогов отросло после того, как меня исключили из колхоза?

— А зачем тебе это знать?

— Хочу посмотреть, — подбежав, она сорвала с головы бригадира ушанку.

В эту минуту послышался голос старца Ашыма:

— Эй ты, Калыйкан, у тебя пожар!

— О, провалиться тебе, бригадир, сквозь землю! — завизжала Калыйкан и, вложив всю свою злость в удар ушанкой по голове Эшима, помчалась к своему двору. — О, помогите! О проклятый огонь!

Оглашая улицу воплями, она в растерянности размахивала шапкой бригадира.

Сухая солома все сильнее разгоралась от утреннего легкого ветерка. Язык пламени, взлетев, лизнул камышовую крышу.

Калыйкан, не понимая, что ее буйство бессильно перед буйством огня, подбежала к тому, что еще недавно было стогом соломы, и пыталась ушанкой загасить пламя.

— Ах, проклятый огонь! — приговаривала она.

Лицо ее обдало жаром.

— Пожар!

— Эй, э… э! Пожар!

— Скорее! — послышались голоса с разных сторон аила. Все кто в чем был спешили к дому Калыйкан.

Темирболот вспомнил поговорку «Да сгорит дом зло чинившего!» и, удовлетворенно улыбаясь, вдыхал запах дыма.

Он увидел, что Эшим, ненавидевший Калыйкан не меньше других, первым подбежал к огню и, схватив вилы, принялся быстро разгребать солому.

«Ну и чудак дядя Эшим! И что помогать этой бессовестной сплетнице!» — подумал Темирболот и в то же мгновение услышал плач двухлетнего сына Калыйкан. «Олжобай!» Сам того не заметив, Темирболот в одно мгновение очутился у горевшего дома. Он бросился к двери, но столб дыма и огня преградил ему дорогу. Юноша дважды повторил попытку — бушевавшее пламя, раздуваемое ветром, грозно охраняло вход.

Не зная, как поступить, Темирболот метался вокруг дома. В голове мелькали какие-то кадры из фильма о пожарниках.

— Разбросайте солому! — кричали люди наперебой.

— Кидайте в огонь снег!

— Поливайте водой!

— Где лопата?

— Несите ведра!

— Осторожно, сгоришь!

— О, провалиться мне сквозь землю! Зачем я разжигала огонь?

Крики ребят из горевшего дома заглушались голосами собравшихся, визгом Калыйкан. В суматохе о детях забыли, не вспомнила даже сама мать. Темирболот почему-то не догадался просить помощи у старших. Нахлобучив ушанку на глаза, он привалился левым боком к окну и выдавил ветхую раму. Звеня, осколки посыпались в комнату, изнутри повалил густой, едкий дым.

— Белек! Где ты, Белек! — отчаянно крикнул Темирболот.

В окне появилась голова растерявшегося Белека. Темирболот помог ему вылезти, схватив за шиворот. Олжобай в своем углу ревел все громче, все отчаяннее.

Не раздумывая, Темирболот перемахнул через подоконник. Густой удушливый дым образовал темную завесу. Ощупью, согнувшись, двигался Темирболот на голос ребенка. Вдруг в передней прогремел взрыв. Пламя через открытую дверь ворвалось в комнату.

Заслоняясь руками от огня, Темирболот пробрался к постели, схватил Олжобая и громко закричал:

— Ребенок! Возьмите ребенка!

И тут только долетел до ушей Темирболота возглас Калыйкан:

— Дети! Где мои дети?!

Как очутился он у окна, Темирболот сознавал смутно. Его самого, обожженного, тащили на себе несколько человек.

— Отдайте моего сына! — подскочив к Темирболоту, резко выкрикнула Калыйкан.

Люди срывали со смельчака тлевшую одежду, разглядевшие его лицо с трудом сдерживали вопли ужаса.

— Дорогой мой, как ты успел там очутиться?! — прошамкал старый Ашым.

Старушка Сайкал, проливая слезы, целовала лежавшего на какой-то подстилке Темирболота и от волнения не могла говорить.

Жанаргюл и Айкан, помогавшие тушить пожар на другом углу дома, бледные и испуганные, подбежали к Темирболоту.

— Дорогой мой! Ты цел? — спрашивала Айкан, прижимая к груди Темирболота. Потом, отстранясь, она стала разглядывать лицо сына.

Правая щека, губы его были багрово-красные, местами выскочили водянистые волдыри. Наружная часть рук была сплошь покрыта ими. Волдыри с каждой секундой росли.

— О милые люди, что же это такое будет? — причитала Айкан.

Сбегали за Айсулуу, которая работала в родильном доме фельдшером.

— Не бойтесь, тетушка Айкан! — сказала она, осмотрев Темирболота. — Я принесу лекарства, потом забинтую — все заживет, даже без рубцов. А пока Темирболота надо перенести домой.

Калыйкан, убедившись, что дом ее обгорел изнутри и очень пострадал снаружи, крикнула людям, разбиравшим уцелевшие деревянные части:

— Эй, вы, провалиться вам сквозь землю, не смогли потушить, что там теперь роетесь? Оставьте, пусть все сгорит!

Односельчане, тушившие пожар, в удивлении смотрели на Калыйкан.

— Ты что, совсем совесть потеряла? Что набрасываешься, будто мы подожгли? — буркнул старец Ашым и не спеша зашагал к своему дому.

Темирболот с трудом поднялся, отказываясь от чужой помощи. Эшим и Айкан все-таки поддерживали его под руки.

— Белек, пойдем с нами! — сказал Темирболот однокласснику. — Тетя Жанаргюл, вы возьмите маленького. Он так может замерзнуть…

— Пусть мерзнет! Мой ребенок помрет, какое вам дело? — Калыйкан с визгом набросилась на Жанаргюл.

Темирболот, вырвавшись из рук Эшима и Айкан, подскочил к Калыйкан.

— Мы не съедим вашего Олжобая! Пусть побудет в тепле…

Услышав сердитый голос Темирболота, разглядев воспаленное лицо и водянистые пузыри на руках, Калыйкан вдруг испугалась. Она внезапно умолкла, как будто у нее окаменели скулы, а язык прилип к гортани.

Темирболот взял из ее рук ребенка, передал Жанаргюл.

— Скорее иди, храбрый джигит, — сказала Айсулуу и, взяв его под руку, повела к дому.

Люди, сбежавшиеся на пожар, понемногу стали расходиться. Пламя потухло. Кое-где дотлевали головешки, голубой дымок, клубясь, улетал ввысь.

Подняв воротник и закутав голову шарфом, Эшим неподвижно стоял у пепелища. Ему представлялось, что сгорел не только дом Калыйкан, сгинула она сама — злая, сварливая женщина, утопившая совесть в водке, порожденье прошлого… Сгорела клеветница, которая умела многим делать больно, всех ненавидела, не могла жить спокойно, не задевая других…

Но Калыйкан, живая, невредимая, стояла неподалеку от Эшима. Она восприняла пожар по-своему. Ей чудилось, что несчастье — дело рук ее заклятого врага; этот человек, враг, скрытый от нее дымом, исчезает, захватив с собою остатки ее имущества… Ей теперь и в голову не приходило, что она сама виновница своей беды. Ведь с самого утра, приложившись к бутылке, она плохо понимала, что делает. Ей надо было кого-то винить… Но кто же виновен? Пока ей это не было ясно. Ну, а если злоумышленник обнаружится?! Тогда она всем скромникам покажет!

В аиле все были уверены, что Калыйкан сама подожгла свой дом. Разозлилась на то, что ее выгнали из колхоза, устроила пожар, и теперь все у нее окажутся виноватыми! Но многие возражали: ни на кого свалить вину ей не удастся — старик Ашым видел сам, как она поджигала… Другие утверждали, что и бригадир был тому свидетелем — Эшим будто бы выходил в это время из дома Калыйкан.

Никто ей не сочувствовал. Наоборот, некоторые злорадствовали: так, мол, Калыйкан и надо! На многих она клеветала, всем желала зла, пусть теперь расплачивается! Пусть дрожит от холода…