Садыр опустился в недавно купленное кресло и взглянул на Жанаргюл, как бы приглашая: «Ну, начинай, выкладывай». Все присутствующие вслед за Садыром выжидающе посмотрели на новую учительницу.

— Ну что ж, товарищи, — начала Жанаргюл, — думаю, что мне удалось выяснить причину «непонятного баловства» Темирболота. Он никогда никому в ней не признавался, считая, что говорить об этом стыдно. Он даже на вопросы матери отмалчивался в течение последних двух лет. Оказывается, Белек и другие мальчики со слов Калыйкан дразнили Темирболота, наговаривая напраслину на его мать. В отместку он их не раз избивал… А что вы делали? Например, директор школы и завуч. Вы уже давно работаете в школе, а что вы знаете о внутреннем мире своих учеников?! Что знаете вы о жизни Темирболота? Пытались ли вы поговорить с ним по душам? Ни разу! Вы только и ставили вопросы о его поведении на собраниях и заседаниях, а чего добились? Закрепили за ним дурную славу «отчаянного шалуна». Сами довели мальчика до того, что он хотел убить мать и бежать из дому.

— Значит… — Садыр растерянно оглядел сидевших перед ним.

— Значит, — решительно продолжала Жанаргюл, — в том, что Темирболот так себя вел, виноваты вы в первую очередь.

— Смотрите, перед нами родоначальник обвинителей! — Садыр вскочил с места и вопросительно осмотрел собравшихся, ища у них сочувствия.

— Товарищ директор, — увлеченно продолжала учительница, — считайте меня родоначальником или родоначальницей обвинителей, дело ваше! Большая часть вины лежит на вас, директор. Вы недолюбливали Темирболота, он мешал вашей работе, и вы даже подумывали об исключении его из школы. Это подтверждается словами вашей жены. Но не только вы виновны, товарищ Калмурзаев, все учителя разделяют с вами эту вину. С тех пор как я приехала сюда, на педсовете только и разговора о Темирболоте Медерове. Как вы его характеризовали, помните? Когда я спросила, что он собою представляет, вы ответили: безнадежный хулиган. Да что говорить! Я и себя считаю виновной.

Когда Садыр услышал последние слова учительницы, на душе у него полегчало. Сердце, готовое выскочить из груди в продолжение всей ее речи, казалось, стало на место.

Но тут внезапно вскочил Акмат и потряс в воздухе ушанкой.

— Правильно! Очень правильно! Все, что сказала товарищ Жанаргюл, правильно! Нам ничего не остается, как только признать свою вину. Все мы стараемся хорошо исполнять свои обязанности, но насчет Темирболота ошиблись. Мы обязаны исправить ошибку. Если директор и завуч не против, мы на первом же уроке минут пять-десять должны побеседовать в классах о Темирболоте. Надо школьникам объяснить причину его странного поведения. Следует предупредить таких ребят, как Белек, чтобы они больше не издевались над Темирболотом, распространяя выдумки о «плохом поведении» его матери. Поговорить об этих ребятах надо будет и на общем комсомольском собрании. Предлагаю директору, Жанаргюл и Акылбеку выступить на колхозном собрании, рассказать о случае с Темирболотом и предупредить сплетниц, подобных Калыйкан, что и на них есть управа. Из-за разговоров этих кумушек мы, сами того не ведая, толкали Темирболота на ложный путь… Если бы он выполнил задуманное, сидеть бы нам всем на скамье подсудимых.

— Наверняка! — подтвердил Акылбек, тяжело вздыхая.

После звонка, когда преподаватели разошлись по классам, Садыр обратился к Акылбеку, ожидающему второго урока:

— Интересно, кончится ли этим «дело Темирболота» или Акмат вынесет вопрос на партийное собрание и тем самым вызовет еще какой-нибудь скандал?

Акылбек с осуждением посмотрел на Садыра.

— Видно, заведующий районным отделом народного образования поступил недальновидно, когда назначил вас директором, а меня завучем. Переживания Темирболота первыми должны были понять мы с вами, а не Жанаргюл, приехавшая сюда недавно. Вы знаете, как чувствительны аппараты космических кораблей? Как же чувствительны должны быть люди, создавшие эти аппараты! А они созданы нашими учеными, простыми людьми. Мы с вами тоже люди, но оказались бесчувственными, бездушными, неумелыми. И правильно будет, если нас обоих прогонят из школы. Из-за случая с Темирболотом.

— Ай-ай, как ты разошелся, — проговорил Садыр дрожащим голосом.

Акылбек, будто не слыша, вскочил со стула и взволнованно добавил:

— Акмат имеет право привлечь нас не только к партийной, но даже к судебной ответственности. Направлять вполне нормального, только очень уязвимого мальчика на обследование к врачам! Вместо того чтобы узнать душу ребенка, травить безвинного ядом недоверия, подозрения. Этим самым мы с вами встали на одну ступень с бессовестными сплетницами…

— Ну, это уж ты слишком, — вставил Садыр.

— Нечего спорить, будет справедливо, если ты свое место уступишь Жанаргюл, а я Акмату, — отрезал Акылбек и, сердито махнув рукой, вышел из кабинета.

Садыр весь обмяк от страха. В голове у него помутилось. Ему показалось, что вокруг стоит давящая, страшная тишина. Обычно в кабинет доносились голоса учителей, шум классов, но сейчас Садыр ничего не слышал. Ему почудилось, что в школе нет ни одной живой души… он один.

С севера на юг протянулась широкая колхозная улица. Вдоль нее высится аллея стройных тополей. Деревья как бы скрывают оба ряда домов от любопытных взглядов.

В густо-зеленом квартале улицы стоит одноэтажное здание колхозного клуба. Его украшенный колоннами фасад обращен на запад. С востока обычно дует неприятный кызылкийский ветер, он зимой приносит с собою злые метели, пургу, снег.

По обе стороны больших дубовых дверей висят доски почета. Огромный лозунг из электрических лампочек «Добро пожаловать» приглашает колхозников в этот недавно построенный уютный и удобный клуб.

В большом, увешанном картинами зале начали собираться колхозники, слышались шутки, смех, веселые разговоры.

— Товарищ бригадир, ты должен мне сегодня низко кланяться! — задорно крикнула Айымбийке.

— А если не стану? — весело спросил Эшим и подсел к Айымбийке.

— Тогда я поддам жару. Сегодня ведь отчет о твоей работе?

— Ну, отчет. А при чем тут ты?

— Сиди и не зли меня. Хорошее найти трудно, а за плохим далеко идти не придется, хоть кетменем загребай, — громко проговорила Айымбийке.

— Ну, тогда, может, поклонюсь, — засмеялся Эшим.

— Эй, бригадирова жена! Проходи сюда. И ты сегодня мне должна низко кланяться! — продолжая шутить, крикнула Айымбийке жене Эшима, входившей в зал.

— Что такое стряслось? — спросила та.

— Я от тебя сегодня мужа уведу.

— Думаешь, что не найдется человека, который за себя постоять сумеет? — затараторила жена Эшима. — А кто у председателя отпрашивался на два дня, а пропал на три? А кто сегодня, когда перебирали семена, ушел с работы после обеда, ссылаясь на гостей? Не видишь, что у тебя в волосах сидит верблюд, а на чужих соломинку замечаешь.

— Хватит, дорогая! Не буду! Помолчи…

Шутки, колкие реплики, смех все больше заполняли зал.

— Ой, Эшим! Ты в своем докладе разделай эту старуху, спасения от нее нет, — пошутил над своей женой Эреше, человек лет пятидесяти, с небольшим.

— Дядя Эреше, я про нее все в своей тетради записал, — отозвался Эшим, — о тетушке обязательно скажу. Особенно интересный рассказ о том, как она хотела украсть мак…

— Да ну вас к шайтану! — чувствуя себя неловко, вмешалась жена Эреше. — Я случайно полную чашку мака оставила у арыка, а потом никак найти не могла. Насилу разыскала…

— Обманывает она! Мы свидетели тому, как она хотела украсть мак, — подхватили сидящие рядом женщины.

Девушки и молодые джигиты собирались маленькими стайками и, смущаясь от присутствия старших, вели между собой тихие разговоры, иногда негромко смеялись.

Занавес раздвинулся, вспыхнула люстра и залила притихший зал ярким светом.

Заведующий клубом Асанкожо, поставив на красное сукно стола графин с водой и стакан, ушел со сцены. Из-за кулис появился председатель колхоза Кенешбек Аманов.