— Пусть будет остров Заячий, — сказал Брюс и пустился обмерять новое владение.

   — Удобное место, государь, — доложил он, вернувшись через полчаса. — Мимо никто не проскользнёт.

   — Да, сей островок как бы сторож природный, — заключил Пётр, которому место приглянулось. — Сторожит оба главных русла. Здесь и возвысим главную крепость, — решил он. — Здесь будет город заложен!

   — Берега топкие, — предостерёг Головин.

   — А мы их осушим. Не отлагая и начнём!

Был день 16 мая 1703 года, осиянный скупым северным солнцем. Оно то прорывалось из-за облаков, то вновь укрывалось ими. Оттуда, с небес, доносились до скопища людей как бы поощрительные клики журавлей.

Люди закладывали крепость. Полковой священник обходил с кадилом утоптанную площадку, на которой был водружён большой серый валун. Он символизировал гранитное основание будущей крепости.

   — И нарече сие место Санкт-Питер-Бурх, — гудел дьякон, роль которого по старой привычке исполнял сам великий государь Пётр Алексеевич. — Во имя святых апостолов Петра и Павла.

Да, день Петра и Павла — 29 мая — как бы уже светился. А вместе с ним день самого Петра — ему исполнялся тридцать один год.

Не обошлось без пушечного грома, без шутих, без водосвятия, без постановки большого деревянного креста, который был собственноручно срублен царём.

И вскоре пустынные берега ожили. На Заячьем острове не осталось зайцев: всех изловили и съели работные люди — их согнали сюда из всех губерний.

К осени на острове уже высилась земляная крепость. Строительство велось и на берегах, они обживались с той же быстротой, с которой сооружалась крепость. Но крепость была важней. На горизонте то и дело маячили корабли шведской эскадры адмирала Нуммерса. Он, видно, собирался напасть на очаги русских.

Бастионы воздвигались под смотрением и участием сподвижников царя и так и именовались: Зотов, Головкин, Меншиков, Нарышкин, Трубецкой и, само собой, Государев.

Это была крепость, созданная уже по всем законам европейской фортификации: с бастионами, куртинами, равелинами, прикрывавшими западные и восточные ворота. Меж ними и крепостными стенами пролегли рвы с водою. Через них перекинули подъёмные мосты. Земляные стены обшили брёвнами.

Строили, размахнулись и упёрлись в берега.

   — А ведь мал островок, — огорчился Пётр.

   — Ничего, государь, подсыпем — станет больше, — утешал Брюс с его инженерными навыками. И пояснил: — Мели у берегов, Нева песок намыла. Благо каменьев много. Станем ладить ряжи — срубы с каменьями — да спускать их на мель. Река ещё намоет на столь твёрдое основание. Вот остров наш и прирастёт сушею.

Наготовили ряжей видимо-невидимо, уложили их на дно, и рос остров там, где кипело строительство. Когда наконец крепость обросла стенами и на них водрузили пушки, стали поднимать деревянный собор во имя святых апостолов Петра и Павла. И домик для самого Петра.

Главным распорядителем-фортификатором был, однако, не Брюс, а генерал-инженер, француз и весельчак, полное имя которого было Жозеф Гаспар Ламбер де Гёрен. К тому же завзятый дуэлянт — от его рук пал Питер Памбург, капитан знаменитой «Крепости», первого российского корабля, пересёкшего Чёрное море и доставившего в Константинополь посла Емельяна Украинцева. Царь Памбурга весьма ценил и по нему скорбел, но де Гёрен с его познаниями и с его весёлым нравом пришёлся ему по душе.

   — Дворец его царскому величеству строить не из чего, — объявил он, — а дом и церковь срубить можно быстро. По первости церковь, а не собор, как желает его величество.

Церковь так церковь, но непременно к 29 мая, дабы освятить её в этот знаменательный день. И непременно из леса, сваленного на острове и его берегах, буде островного недостанет.

Поспели тремя днями ранее. Дом царю сладили из бруса, двускатную крышу покрыли гонтом под черепицу, а стены размалевали под кирпич — всё на голландский манер, так наказывал будущий хозяин, — не более чем о трёх окнах. И назвали эту избёнку «Красными хоромцами». Ведали, как неприхотлив был царь.

Валили деревья и на строительство хоромцев для приближённых Петра, и для изб солдатских, и для землянок работных людей, которых становилось всё больше и больше. И земля оголилась для скудных посевов.

А Пётр не мог угомониться, чувствовал себя в любимой стихии — на воде. Обозрел всё окрест, исследовал все острова и островки. Избрал место для сторожевой крепости, которая потом станет именоваться Кронштадт.

Ганноверский резидент при Петре Фридрих-Христиан Вебер вспоминал:

«Со всех уголков необъятной России прибыли много тысяч работных людей (некоторые из них должны были пройти 200—300 немецких миль) и начали строить крепость. Хотя в то время для такого большого количества людей не было ни достаточного провианта, ни орудий труда, топоров, мотыг, досок, тачек и тому подобного (так сказать, совсем ничего), не было даже ни лачуг, ни домов, но всё же работа при такой массе людей продвигалась с необычайной быстротой... Почти за четыре месяца крепость была воздвигнута».

А петровские «Ведомости» сообщали: «Его Царское Величество... на острове новую и зело угодную крепость построить велел, в ней уже есть шесть бастионе)!!, где работали двадцать тысяч человек подкопщиков...» Первый комендант полковник Карл Эвальд Рен заступил на вахту.

В ноябре 1703 года к гавани Петрополиса — Петрополя — Санкт-Питербурха пристал первый голландский корабль. Он доставил груз вина и соли. Капитан был щедро награждён 500 золотых, а его матросы получили по 30 талеров.

Город стал жить.

8 февраля 1700 года на гетмана Левобережной Украины Ивана Степановича Мазепу за его верную службу великому государю и всему государству Московскому генерал-адмирал Фёдор Алексеевич Головин возложил знаки кавалерии ордена Святого апостола Андрея Первозванного. Он был отличен прежде самого царя и других именитых особ и в списке андреевских кавалеров числился четвёртым.

Попал старый гетман меж молотом и наковальней. Меж москалями и казаками. Пришлось ему юлить, дипломатничать на старости лет, всяко выкручиваться меж теми и другими. Качнётся в одну сторону — другая сторона тянет.

Маятник! Да и казаки — маятник. То к одной стороне норовят прибиться, то к другой. То к Орде, то к полякам, а то и к шведам — где больше прибыли.

А был он, Мазепа, во времена оные приверженцем царевны Софьи и князя Василья Голицына, был ими обласкан. Но потом, видя, что чаша весов клонится в сторону Петра, бил ему челом в дни государева сидения в Троице, был допущен к руке и жалован грамотой, подтверждавшей все прежние права и вольности малороссийские.

Но у гетмана было немало врагов. И вот в Киеве нашли подмётное письмо на имя государей. В нём говорилось: «Мы все, в благочестии живущие в сторонах польских, благочестивым монархам доносим и остерегаем, дабы наши прибежище и оборона не были разорены от злого и прелестного Мазепы, который прежде людей наших подольских, русских (галицких) и волынских бусурманам продавал, из церквей туркам серебро продавал вместе с образами; после, отдавши господина своего в вечное бесславие, имение его забрал и сестре своём в наших краях имение покупал и покупает; наконец, подговоривши Голицына, приехал в Москву, чтобы благочестивого царя Петра Алексеевича не только с престола, но и со света изгнать». «Другие осуждены, и Мазепу, источник и начаток вашей царской пагубы, до сих пор вы держите на таком месте, на котором... отдаст Малороссию в польскую сторону. Одни погублены, другие порассыланы, а ему дали поноровку, и он ждёт, как бы свой злой умысел в тайне совершить...»