Бомбардир-командор Пётр Михайлов был доволен, ещё бы: теперь гарнизон можно будет удушить, либо он капитулирует без амуниции и провианту, без пороху и трёхсот пятипудовых бомб, которые везли ему в подкрепление.

В конце мая Азов был обложен. Видно, турки не рассчитывали, что русский царь предпримет вторую попытку завладеть крепостью, и потому не залатали бреши, получение при первой осаде. Это было Петру на руку. Теперь всё делалось основательней, при учёной помощи австрийских фортификаторов, коих было двенадцать. У них были свои счёты с турками.

Под боком были конные татары, жалившие, точно шершни и оводы. «А о здешнем возвещаю, — писал Пётр королю Фридрихусу, — что, слава богу, всё идёт добрым порядком, и обозом город обняв кругом... вчерашнего дня народын-салтан с тысячею татар поутру ударил на обоз наш, где наша конница такой ему отпор дала, что принуждён был бегством спасение себе приобресть».

Удалой бомбардир со своею бомбардирскою ротой тоже не дал маху. Крепость забросали бомбами, и в городе начались пожары. Чёрный дым столбами поднимался к небу, тех чёрных столбов становилось всё больше.

Одновременно осадные орудия и фузеи били по стенам. Огонь становился всё плотней. Турок отвечал вяло. Казалось, он изнемог и вот-вот придёт к мысли о капитуляции.

   — Пошлём парламентёра, — объявил генералиссимус Шеин, — как государь укажет.

   — Пошлём, боярин, — согласился Пётр, — однако ж турки что чурки — разуму не внемлют.

Пошёл сержант под белым флагом. Турки открыли по нему огонь.

   — Ну что я говорил? — радовался царь. — Коли их молотом по башке не вдарить, в разум не войдут.

Любимая сестрица царевна Наталья прислала увещевательное письмо. Просила к крепости близко не ходить и всяко беречь себя, потому как он, государь великий, один у государства и у неё, сестрицы, оба они сироты, без батюшки и матушки, и не будет на них родительской жалости. Пётр написал своей Натальюшке:

«По письму твоему я к ядрам и пулькам близко не хожу, а они сами ко мне ходят. Прикажи им, чтоб не ходили; однако хотя и ходят, только по ся поры вежливо. Турки на помощь пришли, да к нам нейдут, и чаще, что желают нас к себе».

Земляной вал день за днём приближался к стенам крепости, вот он уже начал засыпать ров, вот уже, казалось, соприкоснётся со стеною и пехота взбежит на штурм; в самом деле, донские и малороссийские казаки числом две тысячи снова решились на удалую вылазку.

И турки струхнули. Они поняли, что выхода нет — что не сегодня завтра осаждающие ворвутся в крепость, и тогда всем им каюк, полный каюк. Надежд на обещанные 4 тысячи сейменов на пятидесяти кораблях у гарнизона не осталось. Аллах, как видно, не собирался выручать своё воинство, хотя молитвы к нему возносились с великой истовостью пять раз в день, а то и чаще.

Но вот со стороны крепости показались переговорщики. Их было пятеро. Они размахивали белой простыней. Меж них был даже имам — быть может, высшее духовное лицо Азова.

   — Готовы? Испеклись? — встретил их Фёдор. Бомбардир сидел в стороне и время от времени подсказывал, что требовать.

   — Главное: пущай без отговорок выдадут изменника Якушку. Без сего капитуляции не принимать.

Имам запротестовал, он-де уже не Янсен и не Якоб, и не христианского закона. Он принял ислам, и зовут его ныне Ахмед бен Якбар. И по мусульманскому закону не то что тело, а и душа его стали правоверными.

   — Знать ничего не хочу. Из-за этого изменника сколь великий урон потерпели.

   — Но это же не тот человек, — упрямо твердил имам. — Тот человек сгинул вместе с одеждой, вместе с именем.

   — Пущай своими басурманскими сказками голову-то не морочит, — рассердился Пётр. — Подавай мне Якушку, иначе капитуляции не приму.

Спор длился долго. Видно, новообращённый был имаму слишком дорог, видно, в нём он видел торжество своей религии.

   — Не о чем тогда разговаривать. Скажи им: пойди прочь! — наказал Пётр толмачу. Тот добросовестно перевёл. Парламентёры взволновались и стали что-то лопотать меж собой. Наконец имам сдался.

   — Они говорят: пусть будет так, как приговорил белый царь.

Как уж они признали в Петре царя — неведомо. Условия сдачи были великодушны: гарнизону было разрешено покинуть крепость с ручным оружием, а жителям — со всеми чадами, домочадцам и пожитками.

«Известно вам, государю, буди, что благословил Господь Бог оружия ваша государское, понеже вчерашнего дни молитвою и счастием вашим государским, азовцы, видя конечную тесноту... сдались... Изменника Якутку отдали живо», — сообщал Пётр князю-кесарю.

Трофеи были велики: 92 пушки, четыре мортиры, 84 бочки пороху и много чего ещё. Велено было допустить турецкие корабли ближе к крепости, дабы все, кто её покинул, могли беспрепятственно взойти на борт.

А наутро, 19 июля 1696 года, молодой царь уже мерил длинными своими ногами улицы Азова. За ним поспевали остальные господа генералы.

   — Славно поработал господин бомбардир, — шагая через обломки, вымолвил Патрик-Пётр Гордон. — Трудиться не перетрудиться...

   — Да-а, — то ли с удовлетворением, то ли с сожалением протянул Пётр. — Однако оставлять сего в таковом виде нельзя. Турок наверняка попытается возвернуть Азов, дозволить же ему сие грех. Крепость должно укрепить до первозданности.

Было время и на пиры. А уж царь вволю натешился победными фейерверками. Пороху не жалели — в близкое время не занадобится. И салютовали из пушек в пищалей довольно. И пировали, чем бог послал, вволю.

Денщик и переводчик Петра Вульф писал: «...сие место ныне пусто и так бомбами разорили, что такой знак имеет, будто за несколько сот лет запустошён есть».

Но то крепость, то ключ к Дону и Азовскому морю. Портом же, пристанью для флота Азов служить не мог. Экспедиция отправилась в плавание вдоль завоёванных берегов. И вскоре подходящее место было найдено. За ним укрепилось его татарское имя — Таганрог.

Пора было возвращаться. На этот раз с истинным, не деланным триумфом. Указано было через гонцов возвести в пристойных местах триумфальные ворота для шествия победоносного войска и всем посадским велико возможно торжествовать.

В ожидании готовности встречи Пётр не торопился. Только в конце сентября гвардейские полки вступили в Коломенское — любимое детище царя Алексея Михайловича, где стоял изрядно обветшавший деревянный дворец — чудо плотницкого мастерства.

То было истинное путешествие. Оно растянулось на несколько вёрст. Возглавляли его генералиссимус Алексей Семёнович Шеин и адмирал Франц Яковлевич Лефорт. Они были в блестящих мундирах. За ними ехал царь в иноземном платье и шляпе с пером. Князь-папа Никита Моисеевич Зотов катил в карете, и вид у него был такой, словно он самое главное лицо в этой процессии.

Палила артиллерия, гремела музыка, и раздавались нестройные клики. Пётр косился по сторонам, однако должного воодушевления на лицах людей он не видел. Похоже, виктория сия была им, как говорится, до лучинки. Зелёные знамёна пророка тоже не вызывали любопытства.

А вот на телеге с изменником Якушкой скрестились все взоры; он был скован по рукам и по ногам, над ним возвышалась виселица, а эскортировали его как палача. На груди его висела доска с крупною надписью: «Злодей».

Его ожидала мучительная казнь, дыба и колесо. Голову воткнули на кол.

«Морским судам быть» — приговорила Боярская дума по наущению царя. «Теперь мы, слава богу, один угол Чёрного моря уже имеем, а со временем, даст бог, и весь его иметь будем», — говорил царь в кругу генералов-победителей.

Приступлено было к строительству флота — дотоле невиданному на Руси делу. Приступлено было к открытию морских ворот великого государства. Азов и Таганрог стали первыми. Архангельск был не в счёт. Других же — не имелось.