Да, за морем телушка не диво. Да и у нас своих покамест хватает, а вот нету у нас заморских продуктов: добротных сукон, шелка, ценинной посуды, золота, да, золота своего, нет у нас перца, корицы, гвоздики и иных пряностей, зрительных трубок, лимонов и апельсинов. Ох, места не хватит для перечисления того, чего нет у нас... Посуху везти — в большие деньги встанет, мало умещается в тюках, перевозчиков, купцов подстерегают на дорогах великие опасности. Да и дорог тех мало, тяжки они.

Река сама несёт. А коли не сама, то ей и подмогнуть можно. Речная дорога гладка, не трясёт, да есть и на ней свои бугры, ямы да ухабы — мели, перекаты, пороги, запруды, коряги. Притом что река много больше свезёт. Посему замыслено соединить реки каналами там, где они сами хотят потереться боками. Например, Волгу с Доном по многу раз хоженому пути.

Но всего желанней море. Несёт оно большие корабли силой ветра, а он ничего не стоит. Трюмы у них что брюхо — неисчислимый вес товару разного вмещают. А главное — ведут те морские дороги в иноземные страны, где все, не в пример нам, нужное сами производят.

Да и нам пришла пора всему выучиться. Да только вот далеконько плыть. Нет у нас своих морских гаваней, откуда бы пускались в плавание наши корабли и куда бы приставали иноземные с товаром.

Земля наша всем изобильна, есть у нас и руды всевозможные, да нету рудознатцев. Сколь ни бился царь Пётр, к примеру, чтобы своё золото заиметь, сколь ни посылал мало-мальски сведущих людей на его поиски, всё впустую. Убеждён был, что оно есть, где-то таится, а взять не мог. Ещё пытал он, нет ли где речной дороги в страну Индию, где всего нужного вдоволь. Ан таковой реки не сыскалось и в море Хвалынском, которое ныне зовут Каспийским. А ведь в него протекает наша российская Волга, и хотелось царю отыскать таковую реку. А через моря и океаны достать ту Индию мудренее.

Взошёл молодой царь и великий государь Пётр Алексеевич в своё двадцатипятилетие со зрелым запасом знаний и опыта. Однако всё ему казалось мало. Полной уверенности в нём не было. Понимал он, что многого не знает и не умеет, и, оглядываясь окрест себя, видел, что сведущих, искусных людей мало, совсем мало. Стало быть, надо молодых выучить. И самому учиться и чему можно — и нужно — выучиться. Царю учиться не грех.

Он терпеть не мог чванства, надутости. Ближним своим заповедал, чтобы не титуловали его полным царским титулованием а обращались попросту: милостивый государь, господине мой милосердой; мой государь, друг; господин бомбардир, мой милостивой. Полной самоуверенности в нём не было, он старался стушеваться, уйти в тень в непривычном обществе; внимал и охотно выслушивал советы. Вообще он по большей части предпочитал роль зрителя и слушателя роли повелителя.

Он говорил: «Я знаю, что и я подвержен погрешностям и ошибкам и часто ошибаюсь, и не буду на того сердиться, кто захочет меня в таких случаях остерегать и показывать мне мои ошибки...»

Здравый смысл отличал его всегда. И неуёмная любознательность. Он старался не только обозреть новое для него дело, но и вникнуть в него как можно глубже, а то и самому заняться им, испытать его, достигнуть в нём совершенства.

Вот таким гляделся государь царь Пётр Алексеевич в свои двадцать пять лет. Испытывая нужду в совершенствовании, стал приводить в действие давно лелеемый им план Великого посольства в те государства, которые виделись ему учительными: Голландию, Англию, Францию и Венецию...

Генерал-адмирал Франц Яковлевич Лефорт недолго его призывал: Пётр сам давно решился отправиться за рубеж. Но теперь, когда с самыми неотложными делами было покончено, а таковым делом он почитал Азов и выход к морю, настало самое время осуществить это желание.

Собралась консилия. Особой разноголосицы не было. Лефорту и Головину поручили подготовить список персон посольства и всего его штата.

Но прежде того явился указ о посылке в иноземные государства для научения шестидесяти одного стольника из боярских и дворянских семей. Меж них было двадцать три княжича, и почти все успели обзавестись жёнами и детками.

Поднялся плач великий и стенание родительское. Но царь был непреклонен.

— Нечего жива оплакивать, не на убой едут, смысл жития обретут, — выразился он коротко и категорически. — Под крылом у маменьки и папеньки токмо брюха растят, и толку от них нет никакого.

Посев был сделан, всходы ожидались через несколько лет. Да и будут ли они, всходы? Пётр был уверен — будут. Да и в самом деле, десятка четыре воротились не с пустыми головами: фортификаторами, судостроителями, навигаторами, инженерами, бергмейстерами, то бишь горняками...

Некоторых царь сам станет экзаменовать. Экзамен тот выдерживали по-разному: иные с трудом, иные вовсе проваливались, а иные с блеском — головы-то по способностям рознились.

Необъятна держава — что для неё несколько десятков умелых и знающих? Надобны многие сотни, да что сотни — тысячи, дабы разведать её недра, добыть её несметные богатства, ныне лежащие втуне. Вот затем и снаряжается Великое посольство: высмотреть, как добываются богатства, да выучиться этому у рачительных хозяев, каковы есть голландцы, англичане, французы и прочие народы, обретающиеся в Европе.

Решено было так. Во главе посольства станут трое: любимец царя живой общительный бражник Лефорт, дебошан французский, как его именовал князь Борис Куракин, обстоятельный и надёжный Фёдор Головин, на которого ляжет главное ярмо, и думный дьяк Прокопий Возницын, выдающийся своею дородностью. Впрочем, на дипломатическом поприще он всё-таки преуспел: тянул лямку в Польше, Венеции, Австрии и Турции, там и обтесался.

Послы именовались великими и полномочными; при них, в обширном штате, скромная персона — десятский Пётр Михайлов — отличался разве что ростом аккурат сажень с хвостиком. Лефорт был тоже долог, да поменее. А потому прячься не прячься, таись не таись, а всё едино признают. А уж приметы молодого российского царя стоустая молва разнесла за сотни и тысячи вёрст от Москвы. В Европе его доподлинно признают.

Указ о Великом посольстве был выпущен 6 декабря 1696 года. Но уж оно начало обрастать людьми и вещами под главным смотрением Фёдора Алексеевича. Сказать по правде, ему, а не дебошану Лефорту доверил Пётр наполнение посольства всем необходимым, хотя Лефорт почитался главным послом. Считался-то он считался, а предусмотрительностью и основательностью Головина не отличался. Меж тем Головин вникал во всё, стараясь ничего не упустить.

Подсчитал, сколь понадобится людей, какого звания и полезности обозных, конюхов, возков, телег и экипажей, цирюльников, лекарей и лекарских помощников, толмачей, подьячих, попов, даже карлов для забавы и представительства. Не забыл и меховщиков: мягкой рухляди положено было взять несколько возов аж на 70 тысяч рублей. То были и подарки, была и валюта.

Стал подсчитывать — ахнул: набралось близ трёхсот человек, самых необходимых. Без солдат-преображенцев, военной охраны, к примеру, никак нельзя было обойтись. Да и без остальных — все полезные люди, исключая, может быть, четырёх карлов. Но они много места не займут и остальных не объедят, и всё-таки развлечение да и представительство.

Тут уж дело нашлось и для тайного секретаря Головина Петра Шафирова, который был им отличен да и царю был представлен, и Пётр его оценил. Он был включён в посольство как переводчик, едва ли не старший. Шафирову были поручены некоторые подсчёты: сколь и какого провианту заготовить, сколь и какой посуды взять, сколь лошадей упряжных и верховых понадобится. В помощь ему приданы были трое подьячих посмышлёней.