Торжественный пир, который закатил царь, не обошёлся без участия побеждённых. Пётр в очередной раз показывал своё великодушие. Об этом много писано, но всё же стоит в очередной раз упомянуть. Граф Карл Пипер, первый министр короля, сам пришёл сдаваться в плен.

Среди пушечного салюта в ознаменование победы Пётр поднял свой кубок и провозгласил:

   — Пью за здравие наших учителей!

   — Кто же ваши учителя? — недоуменно вопросил фельдмаршал Реншильд. — Видно, они превосходно овладели воинской наукой?

   — Это вы, господа шведы, — отвечал Пётр.

   — Хороша же ваша благодарность, — с горечью отвечай! фельдмаршал.

Мазепа умер в турецких пределах, Карл XII обосновался в Варнице, оставаясь шведским королём. И оттуда писал турецкому султану: «...самое спасительное средство — это союз между Турциею и Швецией; в сопровождении вашей храброй конницы я возвращусь в Польшу, подкреплю оставшееся там моё войско и снова внесу оружие в сердце Московии, чтобы положить предел честолюбию и властолюбию царя».

Султан колебался. Россия была его главным врагом, она не только посягала на его владения, но и отвоевала важные крепости на побережье Азовского моря. Вот-вот и она посягнёт на Крым, мощь её флота нарастает. Глядишь, и он вторгнется в Чёрное море... Царь продолжал отхватывать от Швеции лакомые куски: Лифляндия с Ригой, Эстляндия... Надо положить этому предел.

И султан объявляет войну России. Карл ликовал. Пётр был озабочен. Он повелел двинуть войска на юг.

В феврале 1711 года полки Преображенский и Семёновский истоптали снег возле Успенского собора. Морозец прихватывал. Красные знамёна с крестом и надписью «Сим победиши!» обвисли. Хоругви с ликом Христа едва колыхались в обмерзших пальцах.

В соборе меж массивных столпов гудел хор. Шёл молебен — на одоление супостата, врага Христова имени, турского султана и сонмища агарянского. Служил местоблюститель патриаршего престола митрополит Рязанский и Муромский Стефан Яворский.

Пётр осенял себя крестным знамением с особой истовостью. Тысячи глаз были устремлены на него. Рядом стояла рослая, под стать царю крепко сбитая, с румянцем во всю щёку женщина, лицо которой наполовину закрывал сиреневый платок. И к ней приглядывались люди, и она владела вниманием.

Перешёптывались: «Царёва полюбовница», «В царицы метит», «У ней уж от государя дочки», «Истинная-то, законная царица Евдокия в монастыре...», «Грех великий на царе...», «Люторка ведь, простолюдинка...»

Всё было дознано: слух бежал впереди. Государь Пётр Алексеевич, презрев и дедовский обычай, все сущие законы, и светские, и церковные, при живой жене обвенчался, правда тайно, с простой портомойнею, служанкою люторского исповедания Мартою, в святом крещении Екатериной по отчеству Алексеевной в честь крестного её отца царевича Алексея Петровича. И вскоре отбыл царь с нею в поход, получивший название Прутского по реке Прут, где предстояло разыграться генеральному сражению с турецко-татарской армией.

То было неслыханно, невероятно — явление новой царицы. Судили-рядили, искали в историях знаменитых монархов нечто подобное — чтобы царь либо король взял в жёны простую бабу, не девицу даже, от мужа ушедшею, во многих постелях перебывавшую, происхождения самого низкого. Дивились все, даже близко знавшие царя — дивились его дерзости, вызову церкви и обществу. Ждали кары небесной. Но Пётр только посмеивался: наконец он обрёл женщину себе под стать — сильную, неприхотливую, склонявшуюся перед всеми его желаниями и всяко угождавшую ему, жену себе по нраву. Ничего, что она низких кровей, то даже лучше. Зато переимчива и быстро входит в свою новую роль, без капризов и претензий.

Господь, однако, не карал нечестивца. Либо потому, что он был царь и сам повелевал своими желаниями, ни на кого не оглядываясь, либо по какой-то другой причине. Правда, в Луцке схватила его простудная лихорадка, но более всего потому, что он не берёгся, ходил нараспашку, промочил ноги.

Близ него были двое — духовник Феофан Прокопович, муж премудрый, превосходный ритор, златоуст, с коим вёл он душеспасительные беседы, и тайный советник, вице-канцлер Пётр Павлович Шафиров. Оба были не только собеседниками и советниками, но и партнёрами по игре в шахматы, ибо царь до этой игры был большой охотник.

Ещё до отправления в поход был у Петра сговор с двумя господарями — молдавским Дмитрием Кантемиром и мултянским Константином Брынковяном. Оба они обещали подать всемерную помощь Петру — и войском, и провиантом, — в чём предвиделась великая нужда. В этих двух вассальных княжествах исповедывали православие, а потому оба господаря возмечтали сбросить турецкое иго и попасть под власть православного царя.

Однако и Прокопович, и Шафиров были настроены весьма скептично: какие-де это союзники, у них-то и силы никакой нету, сами чем Бог пошлёт пробавляются. И Пётр считал, что они есть какие-никакие, но помощники.

   — Они в долгах, государь, — кипятился Шафиров, — они платят дань туркам, в том числе дань кровью...

   — Как это? — не понял Пётр.

   — Изымают христианских младенцев и увозят их к себе.

   — Пошто?

   — Дабы воспитать их по-своему, дабы не ведали ни рода, ни племени. Янычарский корпус — из таких. Весь. Господарский престол выставлен на продажу: кто более заплатит, тот и князь.

   — Кому ж?

   — Вестимо — туркам, в султанову казну.

   — А ежели с воли кто пришёл?

   — He-а. У них свои. Всё более из греков. Потомков знатных византийских родов. Они там кучно селятся, ихний квартал зовётся Фанар.

   — А эти, нынешние, они тоже из греков?

Шафиров смутился: он не знал ответа.

   — Должно быть, так, государь. Кантемир-то фамилия татарская, полагаю, предок их из татар вышел. Про сего господаря слух идёт, будто он весьма учен и в науках преуспел.

   — Оба просятся под нашу руку, единоверную. Отчего не принять?!

   — Принять следует. Только турок за них уцепится, с мясом придётся выдирать.

   — Для сего и в поход идём, — подытожил Пётр. — Иного не вижу. Нам бы ещё хоть единой ногою на Чёрное море ступить. Да только удастся ли?

   — Коли и в самом деле опору в княжествах найдём, то отчего же? После Полтавы слава оружия вашего царского величества над миром воссияла.

   — Едина слава не вывезет, — возразил Пётр. — Султан вот на славу не поглядел, войну объявил.

   — Кабы не Карлово наущение, не осмелился бы. А что Август король?

   — Сей посулами кормит. Вот в Ярославе свяжусь с ним: что он в сей черёд посулит? Он да датский Фридерик — одна сатана.

В Ярослав прибыли в разгар весны. Встреча была, как всегда, пышной. Король выехал навстречу царю в окружении трёхсот рыцарей. Гремели трубы, ревели охотничьи рога, с треском взлетали и рассыпались огненным дождём ракеты и шутихи. Пётр и Август спешились, сошлись, обнялись да так и простояли несколько секунд. Царь головою возвышался над королём.

Пётр представил Екатерину.

   — О, кель шарман! — вырвалось у Августа, знаменитого на всю Европу ценителя женской красоты, с этим возгласом он повалился на одно колено и припал губами к её руке. — Счастлив лицезреть супругу великого монарха, моего друга и брата, столь очаровательную, что свет потух в глазах моих. Прошу, прошу, прошу!