Но вот отлагать свидание стало невмочь, и Пётр известил об этом Августа. Война была за плечами, от этого никуда уйти не удалось бы. Тем более что желанная весть о подписании мира с османами наконец пришла, и руки были развязаны. Августа же решительно ничего не связывало — только он сам со своими утехами.

Шёл февраль 1701 года. Сначала Август прислал своих людей за обещанными деньгами. Казна была пуста. Пошли сбирать с бору по сосенке: с монастырей, с богатых купцов, словом, откуда можно было.

Выехали наконец. Король прислал эскорт — полтысячи отлично вооружённых саксонцев. А невдалеке от Биржая сам выехал царь навстречу вместе с отрядом избранных рыцарей. Картина была пышной: колыхались на пиках цветные штандарты с гербами польских городов, сияли стальные доспехи. Грянул пушечный салют. Но более всего порадовали царя потехи огненные — шутихи с его вензелем.

Окрест лежала ровная снежная равнина, переливавшаяся искрами под скупыми лучами зимнего солнца. Там, где проходил военный отряд, дорога раздалась вширь и снег перемешан с конскими катухами и навозом. Он поражал взор всеми оттенками жёлтого и коричневого цветов. В одном месте от дороги уходила узкая полоска, проложенная крестьянскими санями, где лошади, казалось, ступали шаг в шаг. Она вела туда, где меж редкими вётлами чернели крыши хуторка.

Пейзаж был уныл, и таким резким контрастом ему стал разноцветье всадников, праздничная оглушающая пальба среди этой равнины с её невзыскательным однообразием.

   — Виват Питер! Виват Питер! — возглашал сбивчивый хор. — Виват Москва* Виват!

Август тяжело скатился с коня, его подхватили приближённые. Пётр спешился, сделал несколько шагов ему навстречу. Август распахнул объятия, они сошлись и обнялись до хруста.

   — Заждался? — выдохнул король. — Ей-богу, заждался. Столько всего надобно обсудить с тобою, брат мой Питер.

   — Грядут великие события, — отозвался царь. — Нам должно действовать согласованно. Я уповаю на тебя, брат Август. С моей стороны промашки не будет.

   — Надеюсь, надеюсь, — скороговоркой произнёс Август. Он был красен, от него несло вином и табаком. Несколько мгновений они топтались на месте. Близ короля держался плотно сбитый рыцарь с лицом, словно вытесанным из камня, с узкими, плотно сжатыми губами и пронзительными глазами под густой щёткой бровей.

   — А это герр Иоганн Паткуль, — поспешил представить его Август. Паткуль сдержанно поклонился. — Он располагает полным знанием об укреплениях Риги, о численности её гарнизона...

В памяти Петра что-то шевельнулось.

   — Этот господин, помнится, уже был мне представлен, но под другим именем.

   — Да, ваше царское величество, память вам не изменяет, — с достоинством произнёс Паткуль. — Тогда я был в свите генерала Карловича и был представлен вам под именем Киндлера. Теперь же время маскировки прошло. Шведский король спесив, спесивость его от молодости, пора дать ему по зубам. Всё лифляндское рыцарство восстанет, как только вы выступите совместно с его величеством. — Он поклонился в сторону Августами. — Я же берусь повести полки на Ригу, которую отлично знаю, так как служил капитаном в её гарнизоне...

   — О, с Ригой и её генерал-губернатором у меня особые счета, — проговорил Пётр. — Моё посольство и я сам претерпели несносные обиды от генерала Дальберга.

   — Рига падёт, если ударить по её слабым местам, которые мне хорошо известны. Я представлю вам подробный план её укреплений, вычерченный мною, как только мы приедем, я дам к нему обстоятельные пояснения.

   — Добро, — бросил Пётр. В тоне, которым изъяснялся лифляндец, послышалась ему какая-то фальшивинка, было то простое хвастовство или преувеличенная самонадеянность, но он насторожился.

Меж тем огромный обоз втекал под каменные своды полуразвалившегося замка, который, видно по всему, был поспешно залатан к приезду высоких гостей.

В большой угрюмой зале со стрельчатыми окнами было полутемно. По самой середине стоял протяжённый стол, уставленный посудой с преобладанием кубков и штофов. На полузатемнённых хорах играл почти невидимый оркестр. Мелодии были все протяжные, никак не гармонировавшие с оживлённой суетливостью Августа. Он махнул рукой церемониймейстеру, и тот распахнул двери. И в залу с шумом и щебетом ворвалась толпа разряженных молодых женщин.

   — Милости прошу, мои красавицы! — широким жестом пригласил их король. Но они, не дожидаясь приглашения, уже рассаживались между приближёнными Августа.

   — Эй, вы там! — крикнул король, обращаясь к хорам. — Шмуэль, играй веселей!

Взвизгнули скрипки, оборвав мелодию, и спустя мгновение оркестр грянул нечто вроде польки.

   — Будем пить, будем веселиться! — возгласил Август с поднятым кубком. — Здоровье моего брата великого государя и царя Московии Питера!

Пётр встал и поднял свой кубок. Они чокнулись. Процессия слуг неслышно внесла на огромном подносе целиком зажаренного кабана.

   — Плод моей охоты! — похвастался Август. — Я посвящаю его тебе, брат Питер.

Пётр наклонил голову. Август своеручно принялся разделывать трофей своей охоты. Признаться, он делал это довольно сноровисто; огромный разделочный нож в его руках летал, отделяя ровные куски.

   — Позвольте, ваше царское величество, я положу вам жаркого, — обратилась к Петру молодая женщина, сидевшая напротив. Пётр кивнул. У неё были нежная розовая кожа, пухлые губы, глаза с поволокой... Но не это приковало к ней внимание царя, а правильная русская речь, прозвучавшая неожиданно под этими сводами.

   — Благодарю вас, сударыня, — с невольной улыбкой произнёс Пётр. — Мне так приятно было услышать русскую речь из столь прекрасных уст.

   — И мне просто радостно услышать комплимент от столь высокой особы. Я никак не могла ожидать, что судьба даст мне неожиданную возможность говорить с повелителем великой страны, откуда я родом.

   — Экая неожиданность! Поведайте же мне вашу историю: предвижу — она занимательна.

   — Подобные истории не в диковину, их породило домашнее тиранство, о коем вы наслышаны.

   — Наслышан, — кивнул Пётр, — и всё же, всё же...

   — Позвольте обращаться к вам «государь», — и когда Пётр наклонил голову, продолжала: — Мой батюшка, помещик из-под Пскова, отличался крутым нравом, что свело прежде времени в могилу нашу матушку. После неё осталось три сестры, из коих я старшая, и два брата. Однажды во время дворянского съезда я имела несчастие приглянуться нашему соседу семидесяти двух лет от роду, и этим всё сказано. Он прислал сватов, батюшка счёл партию выгодной, поскольку за сим дворянином три деревнюшки и сверх полутора тысяч десятин земли. Он убеждал меня: Архип-де Иваныч долго не протянет, останешься богатой вдовой. Но одна только мысль идти под венец со стариком меня страшила. У старшего брата был товарищ, письмоводитель лесной конторы. Мы полюбили друг друга и договорились, что он увезёт меня в Польшу и там мы поженимся без помех. Но по дороге за нами погнались польские жолнеры. В перестрелке мой дорогой Василий был сражён, а я досталась убийцам. Меня выкупил люблинский староста и представил меня ко двору. Его величество король в один из своих наездов пожелал оставить меня у себя...

   — Худо быть уродкой, а ещё хуже уродиться пригожей, — заключил Пётр. — А теперь ты досталась мне по воле короля. Как звать-то тебя?

   — Аглая.

   — Мудреное имя.

   — Рождена 19 декабря в день памяти священномученицы Аглаиды.

   — А желаешь ли, Аглая, чтобы я выпросил тебя у брата Августа? — неожиданно спросил Пётр.

   — Всё в вашей власти, государь, — со вздохом ответила она. — И велика ваша милость. Да только прижилась я при дворе и в стольких руках перебывала, что уж более нету сил.

   — Люблю чистосердечие, — одобрил Пётр. — Но уж раз король пожаловал мне тебя, стало быть, ты должна меня одарить. Хотя бы на эту ночь.

   — Постараюсь, государь, вам угодить, — потупя глаза, произнесла Аглая. И это движение глаз, и то, что она не жеманится, и её простодушный рассказ вызвали у Петра доверие, сострадание, смешанное с желанием. Он уже не отпускал её от себя, и Август одобрительно покивал ему, видя, как он рукою приобнял женщину.